— Теперь всю жизнь буду ездить только на поезде, это гораздо лучше, чем автобусом. Правда, Коди? Коди! Правда?
Поезд повернул с высоким, пронзительным свистом, заставшим Коди врасплох. На мгновение Коди показалось, что он услышал музыку — мелодию, сыгранную на дудочке, сгусток нот, обрывок песенки, принесенный ветром и острой болью отозвавшийся в его сердце.
6. Пляжи на луне
Два-три раза в год она ездит на ферму — проверить, все ли там на месте. Везет ее туда на машине сын, Эзра; она берет с собой метлу, совок, тряпки, большой мешок для мусора, ведро и банку с пастой для чистки раковин. Эзра спрашивает, почему все это нельзя оставить на ферме, но она знает: там все пропадет. Посторонние люди, которые без ведома и разрешения хозяев появляются на ферме, унесут, растащат все. Ох эти посторонние — мальчишки, влюбленные парочки, шайки хулиганистых подростков. Без злости она и думать о них не может. Как только машина сворачивает с шоссе и, подпрыгивая на ухабах, подъезжает к ферме, она видит весь этот мусор: раскиданные среди сорняков банки из-под пива, висящие на кустах обрывки туалетной бумаги. Заброшенный участок покрыт дикой колючей растительностью, негде укрыться от палящего солнца. Тут и там сверкают втоптанные в землю металлические крышечки от бутылок. Трава во дворе не скошена, а срезана серпом (Джаред Пирс делает это раз или два за лето), кругом валяются белые картонные тарелки, вощеные стаканчики, бумажные салфетки, мешочки из-под бутербродов, пластмассовые соломинки в красную полоску и какие-то удивительно живучие, смятые гармошкой червячки — целлофановые пакетики от соломинок.
Эзра ставит машину под дубом.
— Какой ужас! — говорит Перл, выходя из машины. — Какой позор! — На ней платье из жатого ситца (его легко стирать) и старые-престарые туфли. На голове широкополая соломенная шляпа, она защищает волосы от пыли — всю прическу, кроме двух белесых прядей, торчащих на висках. — Это просто преступление, государственное преступление, — приговаривает она, озираясь по сторонам, пока Эзра вытаскивает из машины совки и метлы.
Дом двухэтажный, но с виду ветхий и серый, точно призрак. Гребень крыши прогнулся, веранда покосилась, окна побиты — целых уже почти не осталось. Она помнит, как Коди впервые показал ей ферму. «Ты только подумай, мама, что здесь можно сделать, — сказал он. — Представь только, какие тут возможности». Коди собирался жениться и поселить здесь семью, а ей подарить множество внуков. Он даже обзавелся домашними животными и нанял Джареда Пирса ухаживать за ними до той поры, пока он сам не переедет на ферму. С тех пор прошло много лет, и единственное, что осталось от всей живности, — несколько одичавших всклокоченных кур, которые кудахчут на тутовом дереве за сараем.
Перл привезла с собой ключ от перекошенной задней двери, но в нем нет надобности. Замок сорван, а ржавый запор раскрыт.
— Опять… — говорит она, поворачивает ручку и с опаской входит в дом. (В один прекрасный день она застанет здесь кого-нибудь, а за все свои старания расплатится жизнью.)
Воздух на кухне затхлый, сырой, даже в такую жару. Над столом жужжит муха, на задней стенке раковины желтеет ржавое пятно, на окне болтается обрывок мутной полиэтиленовой занавески. Возле шкафчиков рисунок на линолеуме совсем стерся.
Эзра входит следом за ней, ставит свою ношу на пол и вытирает лицо рукавом старой рубашки. Миллион раз он твердил ей, что не видит в этих поездках смысла: вывозить грязь только для того, чтобы в следующий приезд опять начинать все сначала. К чему так утруждать себя? Зачем она все это придумывает? Но, как человек услужливый, всякий раз, когда она настаивает на поездке сюда, он подчиняется. Эзра проводит пальцами по светлым волосам, потемневшим от пота, и пробует отвернуть кран в раковине. Сперва раздается громкий хлопок, затем появляется маленькая ржавая струйка.
На полу валяются пустые бутылки из-под виски, не меньше полудюжины.
— Посмотри! А вот еще, — говорит Перл. Носком туфли она отбрасывает пустую коробку от «Мальборо». Пытается соскрести со стола прожженное пятно и скромно отворачивается, когда Эзра деревянной ручкой метлы подцепляет некий резиновый предмет и опускает его в мешок для мусора.
«Коди, — советовала она раньше, — ты бы нанял кого-нибудь, пусть вывезут всю эту мебель на свалку. Ты же не собираешься пользоваться ею… Коди, в стенном шкафу в спальне висит чужой выходной костюм. А на лестнице в подвал стоит пара башмаков для работы в огороде — старые, грязные. Нанял бы кого-нибудь, пусть вывезет отсюда весь этот хлам». Но Коди не обращал внимания на ее слова — он не бывал здесь. Большую часть времени он проводил в Нью-Йорке; и Перл считала, что он, по всей видимости, там и останется. Какая из его девиц согласится жить на ферме? «Подумай, прежде чем жениться, — говорила она ему, — ни одна из девушек, которых я видела, для фермы не подходит — это же сущие королевы красоты».
Ах, если бы он женился на одной из них! Угомонился бы наконец! Но вместо этого однажды к вечеру Эзра вошел на кухню, и вид у него был удрученный.
— Что случилось? — спросила она, сразу же заподозрив недоброе. — Эзра, почему ты не на работе?
— Коди, — сказал он.
— Коди?
Она схватилась за сердце, представив себе сына мертвым — самый трудный, самый неласковый из всех ее детей, и теперь она уже никогда не найдет к нему ключа.
Но Эзра сказал:
— Он уехал жениться.
— Жениться? — переспросила она, опустив руку. — На ком?
— На Рут.
— На твоей Рут?
— На моей Рут.
— Родной ты мой, — сказала Перл.
Нельзя сказать, чтобы у нее не возникало подозрений. Она догадывалась обо всем, и довольно давно, хотя никак не предполагала, что дело дойдет до женитьбы, — для нее это был скорее каприз, флирт, очередное увлечение Коди. Наверно, стоило бы намекнуть на это Эзре? Но он бы и слушать не стал. Он был такой доверчивый, такой влюбленный. Рут почему-то весь свет ему заслонила. И потом, кто бы мог подумать, что Коди зайдет так далеко?
— Он делает это просто тебе назло, родной мой, — сказала она Эзре. И была права, как бывала права во всех других случаях, когда повторяла эти слова.
О эти другие случаи! Незаслуженные удары, детские ссоры, споры, злые шутки! «Коди, прекрати сию же минуту, — говорила она сыну. — Думаешь, я не вижу, что ты задумал? Оставь своего бедного брата в покое. Эзра, не обращай на него внимания. Он делает это тебе назло». В те давние времена Эзра покорно кивал, пытаясь поверить матери: он обожал старшего брата. Но сейчас он сказал:
— Какая разница, почему он сделал это! Важно, что сделал. Украл ее.
— Если ее можно украсть, сынок, зачем она тебе?
Эзра молча посмотрел на нее — безжизненный, мрачный, не человек, а ходячая боль. Она знала, что за чувство он испытывает. Разве она сама не пережила такого? Она помнила, что было, когда муж бросил ее, — вся она была словно открытая рана, глубокая пустая яма, окруженная обрывками прежнего «я».
Она заметает мусор к середине комнаты, собирает пустые бутылки и коробки из-под сигарет. Эзра тем временем закладывает разбитые окна кусками картона. Он работает методично и усердно. Взглянув на него, она замечает, что на его спине проступило темное пятно, очертаниями похожее на орла. Окна так и пестрят картонными квадратами. Еще год-другой, и работать им придется в темноте. Закладывая картоном окно за окном, они словно замуровывают сами себя.
Когда Коди вернулся с Рут после медового месяца, он стал еще красивее — гладкий, смуглый, изящно одетый. Но Рут по-прежнему была дурнушкой: не девчонка, а крысенок с торчащими рыжими волосами, с тонкой нежной кожей в веснушках, с лихорадками на губах и красными пятнами на лице; строгий коричневый костюм, купленный, видно, специально для этого случая, мешком болтался на ее угловатом худом теле. С годами Перл поняла, что любое платье на Рут сидело нескладно (естественно на ней выглядели только мальчишечьи джинсы, которые она носила, когда была вместе с Эзрой). Перл зорко, внимательно следила за новобрачными, стараясь сделать для себя какой-то вывод об их браке, но они не выдавали секретов. Рут сидела сцепив ладони; Коди положил руку на спинку дивана, он не касался Рут, но давал понять, что она принадлежит ему. Он много говорил о ферме. Они поедут туда сегодня же вечером. Огород сажать сейчас уже поздно, но по крайней мере они все там приберут и обдумают планы на следующую весну. Именно этим и займется Рут, а Коди вернется в Нью-Йорк. При этих словах Рут кашлянула и пошарила рукой в кармане жакета. Перл показалось, Рут хочет достать сигаретку, но она мгновенно вынула руку из кармана и замерла в прежней позе. Честно говоря, Перл больше не видела, чтобы Рут курила.
Потом приехал Эзра, без своей блок-флейты, неестественно притихший, каким он стал после ухода Рут. Остановился в дверях и посмотрел на них.
— Эзра, — непринужденно произнес Коди, а Рут встала, протягивая ему руку. Она выглядела испуганной. И это немного смягчило сердце Перл. (По крайней мере Рут поняла, что они наделали.)
— Как дела, Эзра? — спросила Рут дрожащим голосом.
Эзра ответил, мол, у него все нормально, и, переминаясь в дверях с ноги на ногу, попытался завести общий разговор. Перл даже показалось, что со временем им удастся наладить отношения. В конце концов, выбор спутника жизни — всего лишь эпизод в истории семьи, незначительный, преходящий.
Но Эзра забросил свою блок-флейту, был подавлен, вял и каждый вечер перед сном говорил односложно: «Спокойной ночи, мама». У Перл сердце кровью обливалось. Ей так хотелось сказать: «Эзра, поверь мне, она ничтожество. Ты стоишь дюжины таких Рут Спиви! Дюжины таких, как они оба. Даже при том, что Коди мой сын…» Что и говорить, она любила Коди. А тот с детства неизменно отталкивал ее, и сестра его почему-то вечно сторонилась матери; так кто же оставался у нее, кроме Эзры? Он был всем для нее. Он один открывал ей свою душу. Когда он был ребенком, она порой пугалась, а вдруг случится рано потерять его, — одна из уродливых гримас судьбы — отнимать у человека то, что ему всего дороже