Ася относится к своим обязанностям более ответственно, хотя иногда я чувствую, что она тоже не понимает, для чего нужны все эти поездки, если у хозяина есть пара ног и он мог бы пойти сам куда угодно. Иногда и мне такое кажется. довольно часто во сне я хожу. То есть я, конечно, не лунатик, а просто снятся мне такие сны, где я хожу свободно. И особенно часто повторяется один сон, в котором я бегу вниз по ровному склону горы, через высокую траву, через мелкий кустарник. я бегу, наклонившись вперёд, проносясь лицом над стеблями высокой травы, так быстро, что это сравнимо с полётом. Очень быстро, очень плавно, и изо всех сил. Даже не бегу сам, а что-то меня как будто несёт. Ноги давно должны бы отстать от туловища, но каким-то чудом они его догоняют и уверенно держатся рядом. Откуда взялся этот сон? В жизни не стоял на собственных ногах, не знаю даже ощущения простого шага, а тут такой подробнейший бег. Во сне я знаю, что на мне плетёные кожаные сандалии, скользкие от пота, они мне маловаты, и лучше было бы бежать босиком, сбросить сандалии, но останавливаться там нельзя. впереди, я знаю, обрыв и река, и в эту реку нужно прыгнуть. Если плохо разбежишься, до воды можешь и не долететь, воткнёшься головой в песок. Сон этот досмотреть мне не удаётся, постоянно что-то меня словно подбрасывает на кровати, и я опять оказываюсь у себя дома и без ног. Не знаю, может быть, просто боюсь досмотреть.
Я настолько укоренился здесь, так мне здесь хорошо, что совершенно не чувствую себя обделённым судьбой. Передвигаюсь, значит, и по дому, и по улице свободно, прекрасно общаюсь со всеми абсолютно людьми в нашем богоспасаемом поселении. Девушки меня любят. У нас в доме бывают такие посиделки, когда собирается человек десять-пятнадцать, молодые люди довольно разного возраста. И мы говорим, говорим о многом.
В основном говорю я. У меня много свободного времени, и я постоянно читаю, много знаю. Имею доступ во всемирную сеть, читаю все книги, смотрю кино, слушаю музыку. Много знаю, да. А им интересно. И вот, бывает, рассказываю что-нибудь часами, витийствую, потом обсуждаем. Они тоже что-нибудь рассказывают. Такая изба-читальня, что ли. Клуб по интересам. Потому что, в самом деле, с ними интересно. Они такие наивные, добрые, хорошие… Самые благодарные слушатели. Девчонки, правда, обязательно пытаются флиртовать. Говорят мне: Илья Николаевич, вы на икону похожи… У вас такие глаза… такие волосы… Вы такой сильный… и руки у вас красивые…
Это да, руки у меня сильные. Ну а как же иначе, если они у меня и вместо ног тоже. Станешь сильным.
Так что иногда приходится молодёжь выгонять чуть ли не силой, вот этими самыми руками. Они бы тут хоть целую ночь сидели и болтали. Хорошая у нас молодёжь, на самом деле. За неё только взяться как следует.
В последнее время на эти вечера-посиделки ко мне стали приводить и довольно маленьких детей, так что уже приходится заранее задавать темы обсуждения, соблюдать некоторый возрастной ценз. Мама Света шутит, что я отбиваю у неё хлеб. Учитель школьный, дескать, должен заниматься этим, а не ты. А я разве против. Пожалуйста, занимайтесь. Так ведь не занимаетесь же… Учитель школьный. Почему обязательно школьный? Просто — учитель. Есть у тебя чему людей учить — учи. У меня вот вроде бы есть…
Мамочка моя милая.
Удивительно, какое глубокое, мистическое влияние имеет мать на жизнь любого человека. Пока она с тобой, ты всё равно не можешь считать себя полностью самостоятельным и независимым, каких бы успехов ни добился, как бы высоко ни поднялся по общественной или карьерной лестнице. Даже если ты с матерью не в ладах. Даже если у тебя уже давно собственные дети, но где-то в задней комнате ещё жива твоя старенькая высохшая старушка — ты сын, и ты не один. Мать за тебя в ответе. У нас в деревне недавно скончался один мужчина, ему было сорок семь, у него были и дети, и внуки. Так он перед смертью держал за руку свою мать и просил: «Мамочка, я не хочу умирать, сделай что-нибудь!» Да, она ведь привела его в этот мир, дала жизнь — поэтому должна знать, как избежать смерти… А потом ему стало совсем плохо, он понял, что уже всё решено — и тогда выгнал всех, попросил позвать меня. Никого больше не хотел видеть. Попа в то время не было, и я сидел, говорил с ним до самого его конца…
Чую иногда в себе силу неимоверную. Наверное, многое я мог бы сделать. Наверное, мог бы. Не знаю. Но кажется мне так иногда. Это как в том моём сне: бегу с такой скоростью, что захватывает дух. И нельзя останавливаться, только вперёд. Иначе до воды не достать.
Мама Света однажды оставила меня, маленького, во дворе, посидеть на лавочке, позагорать на солнышке. А я, недолго думая, шлепнулся в пыль и пополз к огромной чугунной ванне, что была врыта в землю возле старой нашей яблони. Уже тогда ползал на локтях весьма уверенно. Ванна была полна тёплой дождевой воды, и я туда скользнул, как в родную стихию, почему-то страшно радуясь, но не зная ещё, что человек под водой дышать не приспособлен. Захлебнулся, и, удивленный, стал медленно тонуть, наблюдая угасающим сознанием, как красиво проходят сквозь зеленоватую воду и играют на стенках ванны солнечные лучи. Сейчас, в осмысленном возрасте, я бы сравнил эти лучи с золотыми нитями в ткацком станке, которые, невообразимо прямые, аккуратно ходят взад-вперёд.
Вытащил меня всё тот же старый Дик — засунул морду в воду, нащупал воротник рубашки и легко вытянул меня на сушу. Я кое-как отдышался, отплевался, но даже и плакать не стал, потому что страшно-то совсем не было. Однако мама Света поняла, что произошло, по моей мокрой одежде. «Ну, вот тебе и купель». Ругаться было ни к чему, наказывать некого, так всё и затихло. Но воды я с тех пор опасаюсь. Умом опасаюсь, не сердцем. Плавать толком не умею, разве что барахтаюсь на мелкоте. Не с моими ногами нормально-то плавать. А плавать я ужасно хочу — нырять глубоко и свободно, как рыба — может быть, даже больше, чем ходить. Такое дело…
В тот ясный апрельский день Илья, в солнцезащитных очках и по пояс раздетый, сидел возле открытого окна. Только что он закончил массировать ноги — привычка, внушённая с детства и совершенно бесполезная, но без массажа обходиться он уже не мог. Илья дышал свежим воздухом, загорал, впитывая прямые солнечные лучи, думал неизвестно о чём. Во всяком случае, точно не думал о том, что сегодня жизнь его круто изменится раз и навсегда. Он знать не ведал, что судьба уже медленно приближается к нему, и до встречи с ней осталось не более пяти минут.
Вот из-за поворота показался человек высокого роста. Одет он был слишком тепло — толстая ватная куртка, жёлтые ватные штаны, наползающие сверху на валенки с галошами почти до самой земли, отчего ноги человека были очень похожи на слоновьи; на голове ушанка. За плечами его висел рюкзак. Всё это было такое грязное, словно человек спал прямо где-нибудь возле дороги или в лесу. А почему, собственно, нет, если это был самый обыкновенный. кто? нищий? бомж? калика перехожий? и то, и другое, и третье. Шёл человек очень медленно, никуда не торопился. Дороги уже просохли, снега давно нет, идти — одно удовольствие. Человек опирался на единственный старый костыль, очевидно, прошедший со своим хозяином немало. Костыль был под левым его плечом и при ходьбе отбрасывался несколько в сторону, описывая плавную дугу. Правая рука человека была свободна, и из кулака вился слабенький сизый дымок.
Когда человек подошёл ближе, стало видно, что он уже очень стар. Может, лет семьдесят ему, или сто. Но как-то вот шёл, и даже довольно бодро.
Он поравнялся с домом, где в открытом окне сидел Илья, и, увидев его, прищурил слезящиеся от яркого весеннего солнца глаза. Илья зачем-то снял очки и сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, сынок, — ответил человек, продолжая внимательно разглядывать его. Нескольких передних зубов у него не хватало, и он шепелявил. Борода и усы, сросшиеся в единый густой конгломерат, вокруг рта были словно обожжены.
— Тепло уже нынче, — сказал Илья, чтобы что-нибудь сказать.
Человек выставил костыль вперёд, опёрся на него руками и грудью. Сделал затяжку, выпустил дым и кивнул.
— Да, тепло. Весна, благодать. а воды попить дашь, сынок? Что-то упарился я нынче.
— Воды? — переспросил Илья. — Подождите, дедушка, я сейчас.
Он внезапно исчез из поля зрения человека — всего лишь аккуратно слез на пол и взял курс на кухню. Воды принести ему не составляло труда, но на это требовалось чуть больше времени, чем понадобилось бы обычному тридцатитрехлетнему мужчине.
Когда он вернулся с ковшом чистой колодезной воды, человек по-прежнему стоял под окном, опираясь грудью на костыль, и курил свою спрятанную в кулаке сигаретку. Илья подал ему через окно ковш; человек принял его чрезвычайно бережно. Отпил несколько больших, жадных глотков и остановился отдышаться.
— А как зовут тебя, парень?
— Илья.
— Хорошее имя, хорошее, — сказал человек и стал снова пить — на этот раз неторопливо и сосредоточенно, Илья подумал уже, что придется нести ему ещё ковш. — А ты что это ползаешь-то?
— Да ничего особенного, — сказал Илья. — Ноги не ходят.
— С детства? — спросил человек, утирая обожжённый рот и не отдавая ковш назад. Впрочем, воды там было ещё достаточно.
— Так точно, — весело сказал Илья. — Ну, а вы-то куда путь держите? В Приозёрск, что ли?
— В Приозёрск, — согласно кивнул человек, — оттуда, говорят, до Валаама доплыть удобнее всего. На Валаам пробираюсь, сынок. Всю Россию, понимаешь, пешком исходил, все святые места. Везде побывал, а вот там ещё нет. А в Приозёрске, говорят, причал есть.
— Понятно, — сказал Илья. — Здесь многие идут и едут в Приозёрск, на Валаам. — Этот разговор начал слегка утомлять его, но человек что-то и не думал отдавать ему ковшик с водой.
— Значит, зовут тебя Илья, и ноги не ходят с детства. А ведь ты не здешний, парень?
— Не здешний, — согласился Илья, несколько удивившись этому вопросу.