- Слушай, отец, что ты задерживаешься? Или писать не умеешь? — настаивал Лучиан.
- Умею, как же нет… Я все напишу, — поспешно проговорил Здренгя, не сводя глаз с Лучиана. — Черт возьми! Как это он меня так обманул…
- Ничего, старина, не огорчайся. Бандит от нас не скроется, — успокаивал его Лучиан. — У тебя есть бумага, карандаш?
- Есть и бумага, и карандаш. Так ты говоришь, не скроется? — спросил сторож, наклонившись, что, бы достать из-под кровати какой-то ящик.
- Не скроется, — снова заверил его Лучиан.
Здренгя поднял крышку ящика. В это время Лучиан подошел к плите и начал рассматривать чугунный котелок и деревянные ложки. Обстановка комнаты напоминала ему больше келью монаха, чем путевую будку. Вдруг за его спиной раздался голос сторожа:
- Руки вверх!
Лучиан резко повернулся на пятках. В трех шагах от него с «Вальтером» в руке стоял сторож.
- Руки вверх! — повторил тот. — Повернись лицом к стене.
- Что? — переспросил Лучиан, лихорадочно обдумывая неожиданную ситуацию.
- Повернись, черт тебя побери! Стрелять буду!
И в этот момент старший лейтенант Лучиан, сделав прыжок, навалился на сторожа всей тяжестью своего огромного тела. Здренгя застонал от боли. Он явно не ожидал нападения, но оружия из рук не выпустил. Раздался выстрел, и окно брызнуло осколками стекол. Сжав друг друга, сторож и Лучиан ожесточенно катались по полу. Офицер пытался вырвать «Вальтер», но это ему никак не удавалось. Сторож сопротивлялся из последних сил. Грянул второй выстрел. На этот раз пуля впилась в стену. Наконец, молодость взяла свое. Изловчившись, Лучиан нанес сторожу сильный удар в подбородок, и Здренгя сразу обмяк.
- Вот видишь, я был прав, когда сказал, что ни один бандит не скроется от нас… — успел еще услышать Здренгя и потерял сознание.
Неудачный визит
В купе третьего класса было жарко. Манека проснулся мокрый от пота. Протирая заспанные глаза, он с любопытством огляделся. Теперь, на рассвете, пассажиры были лучше видны, чем при посадке. Напротив подремывал пожилой крестьянин, опустив голову на плечо сладко спящего молодого солдата. Около окна сидела просто одетая девушка и с любопытством рассматривали Мирчу. У девушки были маленькие с хитринкой глаза, и Манека инстинктивно запахнул пиджак, притворяясь, что его одолевает сон.
«Кто она? И почему так пристально смотрит на меня?» — спрашивал он себя, испытывая необъяснимый страх. Испуганный Мирча начал успокаивать себя. «Надо быть мужчиной, никто тебя не преследует, никто тебя не знает, да и вообще ты Аурел Танасеску черт возьми!»
Он заставил себя вспоминать, что ему говорили о политическом строе нынешней Румынии в школе в Западной Германии. Пришли на память слова майора Оливера: «Шпион — это актер. Он исполняет роль на самой большой — мировой — арене».
Красивые слова! А каково здесь, когда тебя справа и слева прощупывают десятки глаз.
Так оно и было. Вскоре проснулся крестьянин, затем солдат, и купе ожило. И странное дело, а может быть, Мирче это казалось, все пассажиры как-то особенно внимательно присматривались к нему. «Нет, надо уходить отсюда, — подумал он. — Лучше перестраховаться, чем наоборот».
На первой же остановке Манека покинул купе. Убедившись, что за ним никто не следит, он быстро, уже на ходу, вскочил в другой вагон, нашел там свободное место, закрыл глаза и не открывал их до самого Бухареста.
С Северного вокзала Мирча Манека пешком пошел по улице Гривица. Солнце уже закатилось, заметно похолодало.
Подойдя к зданию Политехнического института он остановился. Шпиону вспомнилось, как здесь он впервые надевал легионерскую форму. В тот день, чувствуя за спиной поддержку таких же молодчиков, как он сам, Манека вскочил на кафедру и закричал: «Долой профессора-большевика!» Мирча вспомнил, как однажды у входа в институт его поджидал отец, приехавший из деревни. Отец спрашивал сына об учебе, но тот ответил:
- Не до учебы, отец. Нужно кое-кому кровь пустить.
Хорошо помнил Манека осень 1940 года. Тогда такие, как он, были хозяевами страны…
Вздохнув, он сел в трамвай № 15. На нем доехал до площади 1848 года, сошел и направился к улице Терезии. Темнело. Манека взглянул на часы — было около семи. Вдалеке показалась вывеска, которую он искал. Чем ближе подходил Мирча к этой вывеске, тем сильнее стучало его сердце. Наконец он остановился и прочел:
МАСТЕРСКАЯ ПО РЕМОНТУ АВТОРУЧЕК
Леон Гершкович
Вспомнились слова майора Оливера: «Как только увидишь мастерскую по ремонту авторучек Леона Гершковича, входи. Скажешь пароль и тогда установишь связь с „Арийцем“.»
«Уж не одно ли и то же это лицо?» — подумал сейчас Манека, решительно шагнув вперед. Но дверь мастерской была закрыта, а вверху кто-то наклеил маленький листок:
«Закрыто. Ушел в синагогу».
Мирче стало и смешно и до слез обидно. Он отошел, проклиная день сплошных неудач. «Куда идти? Можно было бы, пожалуй, остановиться в гостинице, — подумал он, — ведь документы в порядке, но все же лучше держаться от них подальше. Все гостиницы государственные, и на любого приезжего там могут обратить внимание».
Решив в концов ночевать в зале ожидания Северного вокзала, Манека побрел по залитым светом улицам румынской столицы. По пути он часто останавливался у освещенных витрин и читал вывески государственных магазинов.
Все, что он видел, казалось ему каким-то миражем. Не верилось, что два дня назад он был в Западной Германии, а теперь вот шагает по улицам нового Бухареста.
«Ариец»
Курт Шерф родился во Франкфурте-на-Майне в доме бедняка. Отец Курта — инвалид первой — мировой войны — занимался нищенством на углах улиц, и однажды в морозный день его нашли замерзшим где-то на краю города. Мать Курта, слабая здоровьем, но наделенная твердым характером женщина, работала в домах богатых торговцев. Она уходила утром, когда Курт спал, а приходила поздно, заставая сына снова в кровати. Мать будила мальчика, давала ему поесть и никогда не спрашивала, где и как он провел, минувший день.
Курту едва исполнилось пять лет, когда он впервые заметил разницу между бедностью и богатством. Богатство вызывало у него зависть и злобу. Однажды Курт увидел маленького мальчика, который жадно лизал леденец. Приблизившись к малышу и убедившись, что его никто не видит, Курт вырвал лакомство и бросился наутек. Он скрылся в каком-то подвале и там с удовольствием съел конфету.
Когда Курта определили в школу, он столкнулся с большой неприятностью. Один из учеников, высокий задиристый малый, крикнул как-то ему, пожелавшему принять участие в игре: «Отойди-ка ты, еврей!» От растерянности Курт застыл на месте. Опомнившись, он закричал: «Я не еврей, я немец!» Но стоявший рядом рыжий мальчишка презрительно показал на него пальцем: «Посмотри на свой нос».
Дома Курт внимательно посмотрел на себя в зеркало: действительно, нос у него крючковатый, а губы толстые, выдвинутые вперед.
- Скажи, мама, я еврей? — спросил он мать — Насколько я знаю, — ответила она, — твой отец был немец из Баварии.
- Тогда почему у меня такой нос?.
- А я знаю?
На следующий день Курт появился в школе с крестиком на груди. Гордо, демонстративно прошел он по всему коридору, заглядывая в классы.
Прошло немного времени, и Курт Шерф стал заклятым врагом учеников — евреев. Он дважды жестоко избил своего одноклассника Исаака Герца — сына портного, тихого и застенчивого еврейского мальчика, во всеуслышание обзывал евреем директора школы, который не поощрял хулиганских выходок Шерфа.
Спустя семь лет, когда Курт надел кофейную форму гитлеровских штурмовиков, он вспомнил о директоре школы — прогрессивно настроенном немце. Однажды вечером он ворвался к нему в квартиру. Директор сидел за столом и читал книгу.
- Эй, ты, харя, — крикнул Курт, — знаешь, кто я?
Директор внимательно посмотрел на него, а потом улыбнулся и презрительно ответил:
- Как не знать? Отлично знаю. Ты тот самый Курт Шерф, которого в свое время выгнали из школы…
Что было дальше, директор уже не помнил. Курт ударил его чем-то тяжелым по голове и затем жестоко избил.
Через два года, после поджога рейхстага, перед Куртом Шерфом открылись новые перспективы. Гитлеровцы вербовали кадры в школу по подготовке шпионов. В бюро национал-социалистской партии один гаулейтер обратил внимание на Курта и смерил его взглядом с головы до ног.
- Слушай, Шерф, ты еврей? — спросил гаулейтер.
- Нет, господин гаулейтер, — побледнел Курт. — Я ариец… немец…
- Очень хорошо, — неопределенно ответил фашист.
После этого Курт немедленно был отправлен в специальную шпионскую школу. Там он стал изучать еврейский язык, религиозные обычаи евреев.
В 1938 году, через месяц после окончания шпионской школы, Курт Шерф был вызван к Конраду — начальнику одного из разведотделов. Их беседа продолжалась более трех часов.
Прошло два дня после разговора с Конрадом, и Курт, получивший тайную кличку «Ариец», был арестован. Арест проводился демонстративно, с побоями. Заключенные концлагеря, преимущественно евреи, сначала отнеслись к новому арестованному настороженно, но, видя его набожность и скромность, стали ему сочувствовать.
- Ты один из немногих теперешних молодых людей, которые знают талмуд, — с восхищением говорили ему старики.
- Такой молодой и пропадает здесь, — говорили другие. — Надо помочь ему бежать.
И вот в одну из темных ночей Курт бежал вместе с молодым евреем. Все прошло отлично. Неподалеку от швейцарской границы Курт покончил со своим напарником: ночью, когда они заку сывали, он незаметно бросил в котелок с чаем таблетку цианистого калия.
Из Швейцарии «Ариец» довольно легко до брался до Америки и обосновался в Нью-Йорке, недалеко от самой большой синагоги. Там он быстро сошелся со многими евреями-эмигрантами. Ему сочувствовали, приглашали то в одну, то в другую семью, а Шерф много рассказывал об ужасах концлагерей, сопровождая свои слова отрывками из талмуда.