– Тю! Стешку не знаешь? Язык без костей, голова без ума. Ну, хотела тоже замуж, так кто ж не хочет? Но и у мужиков ведь свои глаза есть, не бараны. Василь оценил тебя-то, не ее, – поддела локтем. – Что сам пишет?
– Как ушел с конвоем в море, так больше ни слова. Месяц и три дня. Не пишет один человек, а кажется, что молчит целый мир. Как так может получаться, Груня? Вот, последнее…
Достала из кармана кофточки пришпиленный булавкой, затертый от частого обращения к нему треугольник. Бережно, с осторожностью и почтением архивариуса раскрыла его. Глядя поверх листа, начала читать наизусть:
– «Привет из далекого края в свою родную сторонушку. Дорогие мои Варенька, любимая теща Мария Михайловна и кот Мурзик! Мы продолжаем бить врага среди холодных вод Баренцева моря. Если бы не война, никогда бы не увидел эти суровые земли. Милая Варюшка…»
Слезы накрыли, видать, теперь уже не только глаза, но и сердце, и Варя замолчала. Груня про себя еще раз помянула Стешку не совсем ласковыми словами, обняла, закачала подругу, как успокаивают маленьких.
– Ничего. Приедет твой Василь героем, будет деткам рассказывать про дивные дали, моря-океаны.
– Лишь бы приехал. Ох, как же молюсь, чтобы приехал. У мамки все молитовки выучила. Слов не понимаю, буквы только читаю, а вроде как полегче.
– Приедет. Вон как немца гонят, в хвост и в гриву. Пойдем на ужин.
– Я немного еще поработаю.
– Никаких поработаю, – не разрешила подруга. – На ногах еле стоишь.
– Ничего, – успокоила Варя. – Мы метр дороги сделаем, а война, глядишь, на день раньше кончится. А значит, и Василь придет быстрее. Сейчас все, что делаем здесь, – польза победе.
Подняла кол, поддела его под бревно. Груня, вздохнув, наклонилась за своим. Приноровившись к единому ритму, рывком перевалили кругляш…
Глава 7
Землянка начальника контрразведки майора Врагова даже за малый срок своего существования на Курской земле видела многое, но такой ярости, как в это утро, не могли припомнить ни в охране, ни ординарец, ни посыльные. Достаточно сдержанный, обычно прячущий свой гнев за язвительность и сарказм, на этот раз майор едва ли не тычками в спину погнал в нее Соболя из подъехавшего автомобиля. Мог бы и взашей, будь повыше ростом. Ростом выше был стоявший на охране боец Гаврила, но и тот постарался раствориться, чтобы не попасть на глаза майору.
– Без единого выстрела! Как щенков! Кто должен был обеспечивать ее охрану? – заревел он на вытянувшегося в струнку у центрального стояка Соболя.
Часовой прикрыл дверь, замахал на Василька, бегущего с чайником: какой чай, какие сушки! Побереги свою голову и зад, если не хочешь на них приключений.
– Меня не тронет, – с полной уверенностью проговорил Василек. – Он с утра ничего не ел.
– Соболем закусит, – успокоил Гаврила и перегородил парню дорогу.
А Врагов и впрямь неистовствовал внутри:
– Кто, я спрашиваю, отвечал за охрану раненой?
– Я, – выдавил из себя лейтенант.
– Нет! Я! Я должен был выставить охрану. Но – к тебе, – ткнул майор пальцем в грудь подчиненному. – Потому что первые три диверсанта – что? – подлез под немигающий взгляд лейтенанта. Для полноты картины оставалось кому-то из них двоих состроить рожицу, но шутки уже не проходили. – Что? – требовал ответа Врагов.
– Они ведь сами застрелились, товарищ майор. Не хотели сдаваться. Вы знаете… – попробовал поискать правду Соболь.
– Знаю, – признался Врагов, но не дал лейтенанту уйти от взгляда, как из-под линии огня. – Но все три убитых диверсанта – практически у тебя на глазах. Остались одни их имена, а толку от этого? Теперь у тебя же успешно воруют раненую…
Соболь сглотнул сухую слюну:
– Неужели вы думаете…
– А что тут думать? – вытянул подбородок майор. Однако долго в такой выгнутой позе стоять не смог и отошел, наконец, от подчиненного. Тот торопливо сделал несколько коротких глотков воздуха. – Прячем концы в воду, товарищ лейтенант? Или кто ты там у абвера? Господин капитан?
Это могло расцениваться как обвинение, и лейтенанта качнуло. Почувствовав спиной стояк, поддерживающий крышу землянки, прислонился к нему: поддержи и меня. В позвоночник впился гвоздь, на который начальник обычно набрасывал командирскую сумку и бинокль, но даже укол показался тупым по сравнению с прозвучавшими подозрениями.
От Врагова не ускользнуло паническое состояние подчиненного, можно было дожать его до полуобморочного состояния. Не из вредности, а прививая на будущее вакцину от паники. Но в данный момент других помощников не имелось, и майор пожалел в первую очередь себя: с кем-то работать ведь надо.
Отвлекая Соболя от внутренних переживаний, взял со стола пустую гильзу, побарабанил по ней пальцами: а ведь здесь стояли цветочки, «господин капитан».
– И как она? Отвечает взаимностью?
– Так… так от меня к ней только уважение, товарищ майор! – Дамская тема могла оказаться не менее щекотливой, но если выбирать между Сциллой и Харибдой… – Воевала. Орден. Муж погиб. Сама после госпиталя осталась в этих краях. Первой организовала бригаду, вывела в лучшие, – отчеканил, словно зачитывал характеристику из штаба стройки Соболь. А может, она и была именно оттуда…
– Уважение – это хорошо, – не стал возражать майор. – Но тебе сейчас не амуры водить надо, а сомневаться в каждом, как только что в тебе сомневался я. Чтоб качало, – дал понять лейтенанту, что ничего не ускользает от его взгляда. – Допросить всех, кто соприкасался с раненой. Без пощады. Я – к начальнику стройки. Что достанется мне за выкраденную диверсантку – аукнется тебе в стократном объеме. Жди и бойся.
Дверь распахнул ногой – разговором о бригадирше ярость не унялась. Но ведь и случай с похищением шпионки – это самому попасть под служебное разбирательство. И если с первыми эшелонами что случится, не сносить погон. В лучшем случае…
Зарычал от злости и лейтенант, едва Врагов исчез в скособоченной солнечной тени дверного проема. Дверь отбиться назад не успела – ординарец майора втолкнул внутрь землянки Полину. Помня, как неприятно было стоять перед вывернувшим голову начальником, сделал точно так же перед врачом. Да еще вдобавок протянул пустую вазу:
– А не хотим ли понюхать цветочки?
Женщина промолчала, нутром понимая, что это пока не относится к допросу. Что это всего лишь мелкая месть, недостойная офицера. Хотя именно месть и зависть делают человека зверем. Поэтому, невольно повторяя следователя, сглотнула слюну.
– Это ты разрешила раненой вставать? – перешел к конкретике лейтенант. Да-да, теперь под запись, которая останется в личном деле. А в СМЕРШе их попусту не заводят!
– Она попросилась помыться, – набрала сил только на шепот врач.
– А мы, значит, добрые.
– Нет-нет, вы…
– Значит, не добрые? – поймал собеседницу лейтенант. – Хорошо, будем такими, как вам это представляется.
– Я – врач. И женщина, – обессиленно прошептала Полина.
– Ты теперь – никто! – стукнул «крылаткой» по столу лейтенант, оставив на досках глубокие вмятины. Синий карандаш, отмечавший на картах местоположение противника, подкатился к самому краю, завис отточенным краем над пропастью. Полина вздрогнула, обмякла окончательно. – Никто, потому что враг народа. Пособник фашистов.
– Меня саму связали, – понимая, что перед контрразведкой говорить о врачебном и женском милосердии даже к больному врагу бессмысленно, попробовала защититься сама, вызывая жалость.
– А должны были уби-и-ить, – ласково подлез под взгляд врача Соболь, пропев самый лучший для задержанной исход. – Выколоть глазки, чтобы не замечала лишнего. Вырвать язычок, чтобы не болтала чего не надо. Отрезать носик, чтобы не чуяла запахов, – не преминул перечислить Полине лейтенант и все ее личные прегрешения перед ним и его дамой. – Кто тебя заслал сюда, на дорогу? – «Крылатка» оставила еще более глубокие шрамы на тщательно отполированном локтями и документами столе. Карандаш нырнул вниз, сломав об утоптанный пол острие грифеля.
Надежда, что в контрразведке все поймут и разберутся, оставила врача окончательно, и она откровенно задрожала, начав заикаться:
– Я… с-сама. Д-добровольно. Н-неужели не п-понимаете?
– Не понимаю, – без пощады улыбнулся дальнейшей безнадежности задержанной Соболь. – И жалеть ты можешь теперь только об одном – что не ушла вместе со своей Эльзой. Ординарец!
Вместо вечно отсутствующего ординарца, что-то добывающего, обменивающего, улучшающего быт начальника, появился Василек.
– Я когда-нибудь увижу ординарца? – всколыхнулся Соболь. – Я уже забыл, как он выглядит!
Коля, помня гнев Врагова и уже прекрасно усвоив, что у младших по званию он еще ненавистнее, даже не переступил порожек землянки, пожал плечами и застыл в проеме.
– Взять ее. В карцер!
Несмотря на то что он служил при контрразведке с Нового года, привыкнуть к арестам сослуживцев Василек так и не смог. Вот только что находились рядом добрые люди, ел с ними из одного котла, прятались от одних бомб, а тут бац – и враг народа! А еще паче – шпион, работавший на немцев. И в кутузку. Поначалу ему льстила всесильность службы, к которой принадлежал, тешило самолюбие то подобострастие, с которым к нему обращались словно заранее виноватые солдаты. Но потом все чаще и чаще стало выходить, что арестованные вовсе и не виновны, они отпускались, и при встречах с ними и Колька, и бывшие подозреваемые отводили глаза. Поэтому лучше на фронт. Туда, где перед тобой явный враг и не надо стыдливо опускать глаза. Воевать, а не водить в карцер задержанных, а оттуда – в туалет без ремня. А тут тем более врача, которая накануне давала таблетки от поноса.
На развилке тропинок врач замерла, напряженной спиной ожидая команду. Первых конвоируемых Колька по примеру Врагова и лейтенанта просто тыкал стволом автомата в нужном направлении, сейчас же подсказал голосом:
– Влево.
Передав врача охраннику, постарался побыстрее вернуться обратно, чтобы не видеть закрывающуюся дверь в землянку, приспособленную под камеру. Имелась еще одна причина как можно быстрее вернуться в опустевшую землянку Врагова. Дождавшись, когда Гаврила-часовой около нее в отсутствие офицеров пристроится подрем