Зоря даже отстранилась, чтобы получше рассмотреть притворявшегося немтырем соседа:
– А вот сейчас точно красиво сказал!
Семка пожал плечами, даже попробовал выразить недоумение:
– Да нет, обычно. Мне б только самому успеть на фронт, еще чуть больше года до призыва.
– А я еще до оккупации дважды сбегала с санитарным поездом. Ссаживали, – поведала и свои мытарства из-за проклятой молодости Зоря. – Потом мамка заболела. А когда пришли немцы, то чуть не угнали в Германию.
Замолчала, как осеклась. Словно ненароком проговорилась о том, чего нельзя знать посторонним.
– Сбежала? – предположил первое собеседник.
– Там не сбежишь… Не сбежишь, – потемнела глазами девушка и словно враз осунулась. Не став рассказывать об этой страничке своей биографии, поведала лишь конечный итог своей оккупационной одиссеи: – Спасибо, подпольщики все семафоры и стрелки на вокзале в день отправки взорвали, а то бы уже батрачила на немчуру. Что опять смотришь?
Семка не успел за прошедшие минуты ни набраться мужества повторить правду, ни придумать что-либо попроще. Девушка сама все счастливо поняла и строго предупредила:
– Если хвалить все время, сороки унесут.
Угроза тем не менее обрадовала Семку.
– Так и в небе найти можно, – развеял он страхи девушки. Пояснил сказанное: – Хочу пойти в летчики. Как старший брат. Его под Сталинградом сбили. А отчим под Москвой погиб. Сначала он, а потом Зоя Космодемьянская и панфиловцы. У меня еще три сводные сестренки есть, так что я за старшего…
Доля, выпавшая что на Зорю, что на Семку, могла насытить биографии сразу нескольких человек и даже их придавить своей тяжестью. Но прошлое уже столько раз ими передумывалось, что стало оставлять местечко и заглядывать в будущее.
У парня оно связывалось с будущей профессией:
– Ты умеешь самолетики из бумаги делать?
– Не, только пилотки. Из газет, – улыбнулась далекому довоенному детству, в котором пилотки еще были не настоящие, Зоря. – В классе в тимуровские походы ходили.
– Научу, ничего сложного, – обрадовался наконец-то своей нужности и полезности Семка. – А хочешь, мы его с твоим именем сделаем?
Девушка прикусила губы, не позволяя им расплыться в счастливой улыбке. Имя даже на воздушном осоавиахимовском шаре ей никто не обещал, а тут сразу – самолет! Хотя нет, однажды она увидела слово «Зоря» на скворечнике, который прибивали в День птиц на школьном опытном участке. До сих пор не знает, кто написал его чернильным карандашом на днище…
– Фантазер, – поблагодарила парня толчком в плечо. И хотя готова была слушать и дальше про самолеты имени самой себя, от смущения перевела разговор на общие для всех дела. – А мы в бригаде каждый день гадаем и спорим, когда Победа придет. Разное время называем, а я думаю, что весной. Чтобы цвело все, чтобы это счастье красивым было…
Послышались шаги возвращающейся по насыпи Стеши, и Семка заторопился:
– Давай завтра на этом же месте…
Только вот вместо морячки появился куда-то спешивший лейтенант Соболь. Почему-то откровенно обрадовался, увидев парочку. Не обращая внимания на Зорю, подозвал Семку, буквально за рукав провел его несколько шагов по шпалам. Взялся за комсомольский значок на рубашке:
– Ты еще не забыл, что комсомолец?
– Никак нет! – От предчувствия какого-то важного поручения у парня пересохло в горле.
– Тебе будет задание. Но если кому хоть слово, хоть запятую…
– Я…
– Идешь в бригаду Прохоровой. По левой стороне от насыпи. Находишь там своих корреспондентов и наблюдаешь за ними. Тайно. Куда, с кем, чего делают. – Лейтенант сам оглянулся. Хотел подмигнуть наблюдавшей за ними Зоре, но времени не имелось даже на это. – Но помни: если увидят – убьют.
– За что?
За что его могут убить такой приятный фотокорреспондент и красивая, словно сошедшая из кинокартины москвичка? В чем их подозревает лейтенант из СМЕРШа? Они что, на немцев работают? Но ведь снимают передовиков…
– Я буду с другой стороны, – не стал вдаваться в подробности военной тайны Соболь. – Все, марш! Стой! – тут же остановил помощника, рванувшего в противоположную сторону. – Подними правую руку.
Семка исправно поднял.
– Вот лево – это в противоположной стороне.
Парень, хлопнув себя по лбу, поменял направление. Успел кивнуть на бегу Зоре – извини, задание. Может, он даже в летчики теперь не пойдет. Ловить шпионов на земле – тоже мужское дело.
– Разбежались мужички? – поинтересовалась первым делом появившаяся с киркой на плече Стеша.
– А его Семкой зовут, – поторопилась поделиться главным Зоря.
– Лейтенанта? – присела рядом Стеша. У кого что болит… Но и не о мальце же ей, право дело, думать!
– Да нет, Семку, – посмеялась над недогадливостью подруги возбужденная встречей Зоря. – А вот мое имя он так и не успел спросить.
– Спросит еще. Или тайно сам узнает. Наши имена для них как мед для пчелки. А вот еще один мущщинка нарисовался. То густо, то… старички.
Она имела в виду идущего скорым шагом Кручиню. Женские посиделки его мало заинтересовали, но поздоровался:
– Здравствуйте. А не видели…
– А ее здесь нет, – мгновенно взъерошилась Зоря. – И ее Наталья зовут, если не знаете. А друга ее, фашистского прихвостня, полицая, – Петром. Всю оккупацию под ручку и прогуляли…
Кручиня, как ни торопился, внимательно посмотрел на девушку. Покивал, принимая информацию, но ничего не ответил и исчез – чьи-то поиски ему показались важнее. Стеша развернула Зорю к себе:
– Ну-ка, рассказывай, что знаешь! При чем здесь полицай и Наталья?!
– А ни при чем, – злобно усмехнулась Зоря. Что-то из недавнего прошлого, связанного с Натальей, не давало ей спокойно жить. – И она сама – ни при чем.
– Э, девка, давай-ка рассказывай, – вновь развернула к себе девчонку Стеша. – Все говорят, что Наталья работала на немца по заданию партизан.
– А почему тогда… почему тогда…
Из глаз Зори неожиданно покатились слезы, а чтобы не вырвался стон, она уткнулась в грудь старшей подруги и замотала головой, словно прогоняя страшное видение. Плечики затряслись, и Стеша принялась гладить их, успокаивая потерявшую над собой контроль девчонку.
– Ну что ты. Что ты. Успокойся. Не хочешь говорить – не надо. Но лучше выговорись. Исповедуйся мне, авось полегче станет. А я буду молчать как рыба. Что Наталья?
Зоря несколько раз набирала в грудь воздуха, и когда Стеша решила, что девчонка так и не признается в своем горе, та вдруг заговорила. Ей и впрямь тяжело было одной носить беду, случившуюся однажды в оккупации:
– Когда меня… меня… Ты не знаешь… перед отправкой… немцы… Они насиловали меня втроем!
Зоря, всего лишь минуту назад сидевшая счастливой, по-бабьи завыла и начала монотонно раскачиваться. Онемевшая от известия Стеша, понимая, что это еще не вся страшная правда, теперь не знала, нужно ли ей знать продолжение.
Зоря оказалась беспощадной:
– Она со своим полицаем шла мимо. Я умоляла, кричала, а они… видели и… мимо!
И вновь в одно мгновение, как только что из счастливой девчонки превратилась в плачущую бабу, на сей раз предстала окаменевшей женщиной. Жестко, глядя строго перед собой, может быть, даже жалея, что поведала стороннему человеку личную страшную тайну, произнесла:
– Вот. Хотела правду? Узнала?
Такую правду, по большому счету, Стеша в свою душу запускать не хотела, но зато она многое объясняла в поведении девчонки и ее отношении к Наталье. Понимая, что Зоря теперь может и ее ненавидеть за то, что оказалась посвященной в постыдное, торопливо прижала к себе: почувствуй мое тепло. Я не прошла мимо. Я рядом.
– Прости. Не знала. А может, она не могла… – попробовала найти оправдание бывшему бригадиру хотя бы для себя, чтобы совсем уж не разочаровываться в людях.
– Не-на-ви-жу! Не-про-щу! – вне зависимости от того, могла или не могла помочь Наталья, вынес ей вердикт каменный цветок.
– Я никому! – заторопилась успокоить девчушку Стеша. – Это не надо знать никому, – намекнула больше не касаться этой темы с другими. – Успокойся. Давай успокоимся.
Лучше песни ничего более успокоительного люди для себя еще не придумали, и Стеша запела первое, что пришло на ум:
Жди меня, и я вернусь, Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Желтые дожди…
Песню Константина Симонова, звучавшую из всех динамиков и репродукторов, знали в стране от мала до велика и до последней буквы, и Зоря невольно сначала начала кивать в ритм музыки, потом и сама шептать слова:
… Не понять, не ждавшим, им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня…
Обнялись в конце песни, поцеловав друг дружку. Замерли подругами, объединенными общей тайной.
– А мне… мне только что свидание назначили, – решилась если уж признаваться, то во всем Зоря.
Скорее всего, именно страх перед первым свиданием и спровоцировал такую ее бурную реакцию. Девчонка просто не знала, как себя, изнасилованной врагом, теперь вести с парнями. Имеет ли вообще право на любовь, на свидания. Кем она будет в глазах женихов…
– Так это хорошо, – как можно радостнее затормошила Стеша соседку, даже захлопала в ладоши. – Завидую. Меня сто лет уже никто никуда не приглашал. Так что надо собираться и идти. Помнить, конечно, что мужчины свои словечки перед нами раскладывают, как сыр в мышеловку, но… идти. Это картошку неделями можно убирать, а сеяться следует в один день. Весна – она быстрая, – иносказательно поведала о женском счастье.
– Но меня же… немцы… – вернулась к старому Зоря. Успокоительное лекарство от песни кончилось…
– Он поймет, – как можно беззаботнее махнула рукой Стеша. – Сама потом все расскажешь, и поймет. Война же. И гады творили, что хотели. А он еще больше любить и жалеть будет. Нам, бабам, порой жалости хочется больше, чем слов любви. Ох как хочется! И того, и другого…
Сама едва не заплакала в голос, жалеючи и свою судьбу. И неизвестно, сколько времени бы сидели так, шмыгая носами, но послышался голос бабы Лялюшки: