– Что же ты так стучишься настойчиво? А вдруг открою? Я ведь тоже живой человек, хоть и… без руки. Не потешайся надо мной, не надо. А то потом будет слишком больно.
– Я не потешаюсь. Я с поклонением, – заторопился с уверениями смершевец, привлекая женщину к себе.
– А я… я цветочки твои берегу, – нашла способ чуть отстраниться Валентина Иванович. Распахнула командирскую сумку, извлекла из нее несколько засушенных колокольчиков. Коснулась их губами, но вдруг резко бросила под насыпь. Отвернулась от застывшего попутчика: – Не верю. Вокруг столько красивых, молоденьких и здоровых… Уходи!
Оттолкнула парня, но не отпустила, удержав буквально щепоткой его за гимнастерку. И снова приникла к плечу.
– Я рядом. И все время буду рядом, – прошептал на ушко Соболь. Поцеловал мочку, с трепетным волнением вновь уловив женскую дрожь от этого прикосновения. – Ты чего? – услышал всхлипывание и улавливая все усиливавшуюся дрожь спины. – Плачешь? Зачем?
– Извини. Столько времени одна, все в одиночку… Боялась. Потому что нельзя укрыться от дождя внутри себя. А тебе спасибо. Разбудил. Не дал забыть, что я какая ни есть, но тоже женщина. И… и только все равно – не торопи время.
Но Соболь уже не разжимал объятий, пытаясь достать губы уклоняющейся от поцелуев женщины. Отбиваясь одной рукой, та старалась удержать хоть какую-то дистанцию. И лишь умоляла:
– Не торопись. Я твоя, но не торопись.
– Может, и не торопился бы, но… срок сдачи дороги сократили еще на два дня, – Соболь не оставлял попыток сблизиться с женщиной.
– Слышала. Но это же немыслимо. Загоним девчат, – все же отстранившись и одергивая сбившуюся гимнастерку, возмутилась Валентина Иванович.
Производственная тема казалась ей ближе и понятнее. А может, и впрямь отвыкла за войну, и особенно после ранения, от мужского внимания. По крайней мере, ослабевшую хватку лейтенанта использовала для того, чтобы встать и отступить на шаг. Даже с некоторой укоризной посмотреть на спутника: я вроде повода не давала распускать руки.
Соболь попытался оправдать свою настырность:
– Что-то на фронте затевается. А ты же сама прекрасно знаешь: если громыхнет – пораскидают и нас. Встретимся? Придешь?
– Так ночью же перемещение по трассе ограничено, – продолжала искать себе отговорки бригадир. – Да и хотела, если честно, остаться до утра в самом дальнем звене. Там девочки совсем заброшены.
Соболь только что не сложил в мольбе руки, хотя брови уже стали просящим домиком.
– Сбеги! Пароль на ночь – «Куйбышев». Отзыв – «Киров». Буду ждать здесь, на этом повороте.
Замер в ожидании согласия и почти получил его:
– Нууууу… Если только буду, то как Бабаяга на метле, так и я на своей дрезине. Вроде как по рабочим делам…
Лейтенант от избытка чувств чмокнул бригадира в щеку, спрыгнул с насыпи, но не для того, чтобы исчезнуть в лесу, а собрать выброшенные колокольчики. Поднял их, легонько подул на возможную пыль, вернул букетик хозяйке.
Глава 14
В бездонном вещмешке Бубенца имелась не только атрибутика для перевоплощений, но и еда. Выудив с самого дна командирского ларца банку тушенки, Нина перебросила ее старшине. Леша привычным круговым движением ножа вскрыл посудину, лезвием же подцепил себе кусок мяса. Нина нашла для себя ложку. Увидев голодный взгляд пленницы, еще раз нырнула в вещмешок, на этот раз за сухарем. Сдув крошки, бросила его Эльзе. Та не стала требовать и отказываться, хотя и постаралась вгрызться в него с достоинством, не спеша. Для броска через линию фронта требовались хоть какие-то силы.
В разгар трапезы появился капитан. Ненавистно сбросил с носа очки, с шеи – фотоаппарат. Поддел кинжалом себе мясца вместе с дрожащим от страха быть уроненным в пыль желе.
– Планы меняются. Выходим завтра утром.
– Что за спешка? – поинтересовалась Нина, не отвлекаясь от еды. Силы нужны были не только раненой.
– Стройка сокращается, на эшелоны уже грузятся «катюши». Если они попадут на фронт… – Капитан встал над Эльзой, со злобой впился в нее взглядом. Новый кусок мяса не удержался на ноже и смешался с пылью под ногами. У диверсантки, при всем ее самообладании, крошки от сухаря застряли в горле, и она поперхнулась. Но Бубенец не пощадил: – Если дорога заработает, с некоторыми и разбираться смысла не станет. И тащить через линию фронта тоже.
– Наши действия? – подал голос старшина. Ему, как замыкающему при всех перемещениях группы, важно было знать их порядок.
Для капитана уже словно не существовало пленницы, карты раскрылись, и прятать их под полой не имело смысла:
– Мне – доснять оставшиеся километры насыпи и сделать привязку к местности центрального моста. Ты остаешься на охране. Нине – спать, потому что ночью надо попробовать нанести ориентиры из огней.
– Яволь! – приняла приказ комсомолка.
Это не совсем понравилось Эльзе: если уж работаешь по легенде, то и проникновение в образ не может допускать таких явных возвращений в реальность. «Да здравствует товарищ Сталин» было бы уместнее. Хотя девочка, судя по всему, просто из кожи лезет вон перед старшим, доказывая свою преданность и незаменимость. Да еще на фоне хоть и связанной, но конкурентки…
Капитан тем временем отыскал в недрах своей заплечной скатерти-самобранки еще одну банку, на этот раз с гречкой, двумя нажимами штыка вскрыл крышку. Дольше искал дополнительную ложку. Оказалось, не для себя: протянул угощение раненой. Проснувшаяся сердобольность командира говорила об обратном: бросок через фронт будет стремительным вне зависимости от физического состояния каждого члена группы и пощады давать он не станет.
Посчитав свою миссию оракула выполненной, Бубенец вновь преобразился в ненавистного даже самому себе фотографа и исчез за обрывом. Едва дождавшись освобождения от опеки, Нина встала, доложилась Леше:
– Я на родник.
Скорее всего, он ей и даром был не нужен. Ей просто требовалось пройти мимо пленницы, чтобы ударом ноги, как мяч, выбить из рук Эльзы банку с едой. Футбольных ворот не выставлялось, банка с ложкой полетели в разные стороны, но тем не менее своим одиннадцатиметровым Нина осталась довольна. Несмотря на неодобрение единственного зрителя – Леши и ненависть вратаря, не удержавшего в руках мяч, победителем ушла к заявленному роднику.
Оставшаяся без еды пленница проводила соперницу с ненавистью: все же та выбивала не банку у нее из рук, а самообладание. Даст бог, однажды все вернется ей бумерангом…
Сама к старшине обернулась с благодарностью:
– Спасибо тебе за все.
Леша виновато приложил руку к груди:
– Мне неловко, но… сами понимаете.
Понимать было нечего, но Эльза могла реагировать лишь на ту ситуацию, которая складывалась у нее на глазах. Существовал, конечно, еще один вариант – брать ее в свои руки! Но насколько старшина мог быть готов к самостоятельным поступкам?
Леша хотел поднять выбитую Ниной банку, но раздумал, боясь даже в этом проявить излишнюю заботу о раненой. И тогда Эльза сама, оглянувшись на тропинку, вдруг подалась к охраннику:
– Мне… мне надо бы сегодня ночью отлучиться. На встречу. И после этого готова вернуться. Клянусь. Не подведу.
Старшина беспомощно отпрянул:
– Да вы что! Наша мадам не даст вам шагу ступить.
Эльза посмотрела в сторону родника. Понимая, что это может быть последней возможностью остаться наедине со старшиной, решилась:
– Хорошо. А если… если я попрошу тебя? Всего-то и надо будет дойти и сказать нужному человеку несколько слов…
После такой просьбы Леша отстранился насколько возможно от слишком настырной арестантки. Одно дело проявлять соучастие к больному и женщине, а другое – действовать в ее непонятных интересах за спиной командира.
– Я? Я без разрешения командира – никуда, – подтвердив свою исполнительность, поставил Леша точку в личных симпатиях к раненой.
– Это недалеко, – не отстала и принялась уговаривать Эльза, подтянув себя на то расстояние, на которое только что отстранился старшина. Припасенный камень протащила в глубокой бороздке за собой. – Ты просто прогуляешься. Передашь два-три слова. Но тем снимешь с меня все подозрения. Я прошу тебя. Умоляю. Очень. Дай руку!
Леша хоть и нерешительно, с сомнениями, но протянул ее. Эльза жарко прижала ладонь к груди. Даже надавила, чтобы старшина мог явственнее ощутить ее под одеждами. Но сказала о более высоком:
– Это сердце станет твоим. Сделай это для него. Спаси его и меня.
– Но разве можно что-то изменить? – с нескрываемым испугом озираясь по сторонам, тем не менее без особой настойчивости пытался оторвать руку от женского тепла старшина.
Нина все не возвращалась, и он сам приблизился к понравившейся пленнице. Будь его воля, он на месте командира больше доверял бы именно Эльзе…
– Изменит, – жарко возразила та. – Все изменит! Наш человек ждет взрыватели и часовые механизмы. Ему надо просто указать тайник. Под все пять мостов тротил уже должен быть заложен. И если мы их взрываем…
– То с вас снимают все подозрения? – догадался старшина.
– Именно так. Прошу тебя. И выполним задание, и поможешь лично мне.
Погладила пальчиками руку старшины, не отрывая ее от груди. Близость сыграла свое дело, и Леша начал таять:
– А что за человек? Надежный?
– Более чем! – закивала Эльза. И как полную гарантию надежности сообщила: – Даже я его не знаю. И не имела права никому о нем говорить. Но ситуация уходит, время уходит!
– Да, завтра уже может оказаться поздно, – согласился старшина и все же от греха подальше убрал руку со сладкого и жаркого волнистого местечка.
– Вот поэтому сегодня вечером или завтра на рассвете надо быть на 65-м километре дороги, – показала свою осведомленность Эльза. И торопливо, чтобы охранник не пошел на попятную, стала втягивать его дальше в операцию: – Там надо будет подождать, когда появится наш самолет. Если рядом вдруг окажутся рабочие, они все равно бросятся в укрытие. Вы же столкнетесь якобы случайно, около самого столбика с километражом. Самолета не бойся, он бомбить не станет.