помчался молнией, перелетая через канавы в бетоне, железные болванки, похожие на коровьи лепешки, прогнившие трубы и истлевшие провода… Четыре секунды на бег, выключил фонарь и повалился — за долю мгновения до очередного огненного шквала! Так долго он не сможет играть в пятнашки со смертью! Бандиты снова подкрадывались, их было много (учитывая прибывшее подкрепление), приборов ночного видения на всех не хватало, поэтому многие пользовались фонарями. А Глеб за мгновения спринтерского бега отметил удручающую картину: ни слева, ни справа никаких боковых ответвлений, а впереди, в тридцати метрах, запертые ворота, способные выдержать атомный взрыв до ста килотонн! Он в западне! И уже не в какой-то там предположительной, а в конкретной, со всеми вытекающими. Последняя преграда — гора стального хлама в двух шагах от ворот — у правой стены… Шорох за спиной — подбирался кто-то смелый, зная, что он находится здесь. Да пошел он к той-то матери! Он поднялся, одновременно включая фонарь — и яркий свет плеснул бандиту в лицо, выводя из равновесия. Тот завалился боком, блеснула небритая харя, наполовину прикрытая прибором ночного видения с забавными выпуклыми линзами. «Офтальмолог» хренов! Он выстрелил в голову — и того отбросило, не лезь, когда не вхож в этот дом! И снова перебирал локтями, отползая к воротам, а над головой бесилась огненная свистопляска! Вашу дивизию! Неужели сдаваться придется? Так не хотелось последнюю пулю — себе! Он влетел за гору металлолома в стороне от ворот, выбил отстрелянный магазин, вставил новый. Высунул руку из-за «бруствера», опустошил по дуге рожок, вбил новый и его содержимое отправил вслед за первым. Ну, что ж, на пару минут такого «содержательного» боя его хватит. А дальше? Наступила оглушительная тишина. Загнанный в ловушку майор с отчаянием прислушивался. Боевики не стреляли, они подкрадывались, прятались за укрытиями. Судя по ощущениям, до плохих парней оставалось метров тридцать — тридцать пять. Они были везде — слева, справа, по центру. А ведь бросят гранату, и от Глеба Дымова места мокрого не останется. Пока еще рано, подползут поближе, могут бросить. Неужели у них гранатки завалящей не найдется?
Сердце тоскливо сжалось. Грудь колесом, бескозырку набекрень — и в последний решительный бой? Поторговаться, представив себя носителем интересующей бандитов информации? Ну, протянет еще чуток — они ведь не глупые? Он включил фонарь, осмотрелся… и сердце заныло, забилось, как двигатель, заведенный с толкача. Он обнаружил в шаге от себя рифленую крышку люка! Да ладно, там, поди, все проржавело, задубело, не откроется. Но верить в ангела-спасителя, который прилетит и заберет его отсюда — тоже не дело. Он подался к люку, ручка на месте, приварена на совесть. Эх, была не была! Он вскинул руку с автоматом, прошелся свинцом по всем прилегающим закоулкам, отбивая у противника охоту броситься в атаку немедленно. А те, похоже, собирались — сорвал такие планы, мерзавец! — злобно заорали, стали падать, отползать и открыли по горе железа бешеный огонь! Глебу на голову падали какие-то фланцевые муфты, куски листового железа, ржавые гайки, но он уже не обращал внимания. Грохот, учиненный оппонентами, был на руку. Он дернул крышку, прикладывая всю оставшуюся в его распоряжении мускульную тягу. Завыло ржавое железо, крышка вывалилась из створа вместе с крепежными петлями, едва не отдавив ему ногу. Он оттащил ее в сторону, рухнул на колени. Здравствуйте, бабушка! Под крышкой, на расстоянии полуметра, находилась еще одна! Даже не крышка, а решетка, сваренная из стальных прутьев. Там тоже имелись петли, ржавый, но не впечатляющий габаритами навесной замок. Тысяча чертей! Почему он такой невезучий?! Он уже чувствовал, как поднимают головы враги, уже напрягаются, чтобы броситься… Он спрыгнул на решетку — обрушился на нее всей массой! Обхватил покрепче автоматную рукоятку, чтобы разбить пулями замок. И тут вдруг что-то треснуло у него под ногами! Решетка прогнулась. И снова душераздирающий скрежет, екнуло сердце, и ком тошноты устремился в горло. Он в принципе представлял, что такое невесомость… Прогнулся профиль, в пазах которого покоилась решетка, с треском разлетелся сварной шов. Отлетела петля, за ней другая, хорошо, хоть не в голову! И с холодеющим сердцем он почувствовал, как устремляется вниз вместе с выломанной решеткой! Он падал, обдирая бока, плечи, по возможности прикрывал голову, потерял автомат… Он летел, набирая скорость, испытывая ни с чем не сравнимое чувство полета! Фонарь на голове работал! Мелькали перекрещенные балки, спящие «динозавры» между этажами — то ли моторы, то ли редукторы, то ли вентиляционные агрегаты… «И почему здесь со мной постоянно что-то происходит? — тоскливо думал Глеб. — То я падаю в канал, то бьюсь башкой о железный батопорт, то меня не держит крышка люка… Директор клуба из «Карнавальной ночи», который тоже куда-то проваливался, сдох бы от зависти!»
Он зацепился за стальную перемычку и перед самым падением сумел смягчить удар. Боль в суставах была жуткая, но, кажется, без переломов. «Не может быть!» — думал он с облегчением, привставая с отбитого бока. Фонарь сместился на висок, он толком ничего не видел. Он попал в какую-то шахту, стены которой были выложены кирпичом. Насилу поднялся, с тревогой подмечая, что «устаканился» на скользкой наклонной поверхности. Но то, что понял, было мало! Он не должен был подниматься! Проскользнула нога, он сделал попытку сохранить равновесие, но не помогло, он треснулся мягким местом. И в следующий миг оказался в наклонном жестяном желобе. Он ехал по нему вниз, как с горки! Вот только этого и не хватало! Засвистело в ушах, он попытался схватиться за края желоба, но взвыл от боли, ободрав в кровь пальцы — лучше бы и не пытался! Он уже терял сознание на этих чертовых американских горках! Узкая щель впереди — на вертящегося, как на углях, человека такое не рассчитано. Ахнув, он успел принять лежачую позу, как саночник на трассе, проскочил опасную зону, а сверху уже доносился истошный вопль:
— Гранату бросай, идиот, гранату!!!
И запрыгал по шахте, покатился вслед за ним металлический комочек с ребристыми гранями и выдернутой чекой! А впереди уже рябил конец пути — желоб спадал прямо к полу, плавно загибаясь, прежде чем оборваться. В заключительный момент он успел сгруппироваться и не разбился в лепешку о застывшую гору цемента, а пролетел мимо нее, перевалившись вбок через край желоба. И сразу же пополз под него, распластался, закрыв голову руками…
Взрывом разметало деревянные распорки, взметнулся столб цементной пыли! Желоб просел, но, как ни странно, не раздавил майора. Взрывная волна ударила в пятки, прошлась по телу, словно электрический разряд, задурила голову. Он утратил на время способность к критическому мышлению, хотя и не лишился зрения и слуха…
Кашляя, растирая глаза, весь белый от цементной пыли, он выполз из-под покореженного желоба, уселся на колени. Оседала пыль. Фонарь, которому в отличие от обладателя ничего не делалось, освещал очертания приземистых колонн, заставленных подобием строительных лесов, валялась прогнившая бочкотара, подозрительные горки и выпуклости, в которых при достатке воображения можно заподозрить обросший «культурными слоями» шанцевый инструмент. Под «лесами» — лишь один широкий проем, за которым прорисовывались каменные ступени. Других выходов из этого подвала, кажется, не было…
— Он жив?! — орали люди далеко вверху.
«Нет», — подумал Глеб. Контузило качественно, он ничегошеньки не соображал. «Да ладно, — думал он лениво, — хоть не убило».
— Рудольф Александрович! — надрывался голосистый индивид. — Эта сволочь в четвертом отсеке пятой зоны! Мы не знаем, жив ли он! Может, второй гранатной его пощупать?
— Не надо, идиоты! — донесся суровый мужской голос. — Живо все вниз, он никуда не уйдет! Если жив, то не убивать, доставить сюда! Чего стоим, кретины? Вперед, вы четверо, в пятую зону!
«Они отлично знают план подземелий, — вяло думал Глеб. — Спустятся по лестнице и через пару минут будут здесь. А у тебя ни оружия, ни перспектив, да и воевать уже не хочется». Едва переставляя ноги, он шатался по низкому подвальному помещению, где в советские времена, похоже, что-то достраивали, но не достроили. По лестнице уже гремели ботинки, а он никак не мог собраться, мысли путались, зверская усталость вкупе с контузией тянула к земле. Вот так, наверное, и подкрадывается, по меткому выражению Борьки Караванова, толстая полярная лисичка… Последнее усилие воли (он просто гигант силы воли!), он собрался, чтобы хоть как-то встретить врагов, выломал из пола вместе с «культурными слоями» какой-то инструмент — пусть подходят, кто тут первым желает получить по морде совковой лопатой?
Раздался протяжный тягучий скрип. И сквозь мельтешение зеленых человечков в глазах стало что-то пучиться, отъезжать. Он настраивал резкость, все попытки были обречены на неудачу, но, похоже, в стене отворялась дверца, наличие которой не бросалось в глаза. Образовался проем, а в проеме — что-то блеклое, невнятное, но в принципе не прозрачное. Это нечто протягивало ему руку.
— Эй… — Он различил глухой срывающийся шепот. — Как там тебя… Ну, чего застыл, глазами моргаешь? Это я, твоя галлюцинация! Бросай лопату и бегом сюда — контуженый ты наш…
«Галлюцинация — это самое время, давно пора…» — думал теряющий способность связно мыслить майор, делая неуверенный шаг. Его схватили за руку, вволокли в черную нору, и дверца с отчаянным визгом захлопнулась…
Он отключался, события не поддавались контролю. Его куда-то тащили, возможно, он сам переставлял ноги, но без бодрости духа и тела. Вяло шевелилась мысль — глубокая и выдающаяся: он остался жив и вроде бы должен радоваться, но что-то ему не радостно. Он смутно помнил, как, чертыхаясь, кто-то заваливал дверь, падала, перегораживая проем, угловатая конструкция с мотором и редуктором. «Это умно, — машинально отмечал он, — пусть долбятся до посинения…» Он ненавидел себя за свою растительную форму жизни, делал попытки собраться, взять контроль над ситуацией, выяснить, что за хрень здесь происходит!..