Это в лучшем случае. И вот это уже страшнее.
А совсем страшно становится, когда понимаешь, что именно человечество это зло и породило, что зло является его частью. Это человек тебе улыбается, а не абстрактное зло. Самое страшное, когда понимаешь, что ты сам способен на любое зло, от которого у тебя в ужасе замирает сердце.
Вот Светлов к «закромочнику» в душу тогда заглянул, на Энтее, краем только цапнул и потом на тяжелые планеты ушел. Не просто так ушел, а чтоб увиденное вытравить.
Михеев отряхнул руки – «умный» песок собрался в струйки и шустро залез в песочницу – посмотрел на замок: хороший замок получился, добротный. На загляденье. С башенками, переходами, красивыми арками. Он аккуратно положил совок на край песочницы и встал. Сцепив руки за спиной, отправился дальше по полным янтарного тумана коридорам.
«Потому и позвал меня Банев, – думал он, не замечая, что все сильнее стискивает руки, – что я обломок мира, знавшего зло. Такой же, как он сам. Я узнаю эту нежную задумчивую улыбку и буду знать, что делать, поскольку я сам зло. А что будете делать вы, отважные и честные, когда мы уйдем? Я, Банев… Уходят даже такие, как мы. Один остался на гибнущей планете, смотрел, как смыкаются над ним черные стены. Говорят, он до последнего вывозил к единственному транспортнику всех, кого смог найти. Мы удивились, когда поняли, что он ушел окончательно. Двое других перестали появляться в Сфере разума. Давным-давно умер старый милый автор максимы о самом добром решении. Уйдем и мы… Стоп. Заканчивай жалеть себя. Привык к заботе “Алконоста”, который чутко ловил настроение пилота и мягко его корректировал или давал дойти до самого края, но удерживал от срыва в саморазрушение. Ты нужен этим серьезным и чистым ребятам азартный и сосредоточенный. Как там, в кабинете Банева, когда ему удалось, наконец, зацепить тебя задачей».
– Когда я говорил, что операция «Мертвый мир» была свернута, а планета пропала, то не шутил. – Банев обвел троицу внимательным взглядом, выискивая малейшие следы недоверия или насмешки.
Михеев сидел с каменным лицом, молодые люди преданно поедали глазами старшего. Банев посопел и продолжил:
– Так вот, она действительно исчезла. Над ней повесили на орбите карантинную станцию с автоматическими патрульными ботами и двумя операторами службы безопасности. Пару лет все было спокойно, а потом в один прекрасный миг операторы поняли, что смотрят на пустое пространство. Нет планеты, и все тут. Единственным логичным предположением, которое высказали члены комиссии, было «вмешательство Старших сущностей, руководствовавшихся соображениями безопасности Звездного тракта и молодых разумов, находящихся на пороге подключения к тракту». Разумеется, никакого подтверждения от Старших сущностей мы не получили, так что все это так и остается гипотезой.
– Добрый бог из машины, – пробормотал Михеев.
Банев только молча развел руками. Он, Михеев и Кейко обменялись долгими взглядами. Эти трое видели вмешательство Старшей сущности и понимали, что такая возможность есть, даже когда речь идет об одном отдельном человеке. Именно Кейко тогда пришлось ловить недовольному Михееву во время планового возвращения на Базу. Это ее неуправляемый фамильяр-бот улетал в протуберанец, вырвавшийся из раскаленных недр светила вопреки всем прогнозам.
Ох, что там было потом…
Михеев и сейчас вспоминал до невозможности спокойный взгляд Кейко сразу после того, как аварийно вскрыли пилотскую капсулу совершенно обезумевшего фамильяр-бота. И слова, которые сама Кейко так и не смогла объяснить: «Оно полно звезд». Систему, разумеется, оставили, вывезли все и всех, оставив лишь станцию – кажется, не «Володей», нет, ту отбуксировали к ближайшему нуль-тоннелю, а на ее место пригнали «Стожары». И сейчас там сидят и боятся дышать научники. Пытаются понять, что происходит в сердце звезды и можно ли считать звездой разумное существо. И вообще, разумное это существо или лишь часть огромного вселенского мозга?
Как бы то ни было, планета с ласковым названием Эсперо взяла да и исчезла из изученной части Вселенной. Ее существование подтверждали лишь прозрачные инфокристаллы экспедиции.
– Неделю назад я получил вот такой видеоотчет из отдела сектора «Семаргл». – Банев сам подошел к столу, положил на столешницу пластину инфокристалла, постучал по ней пальцем. Пошла запись, чей-то голос, старательно пряча скуку, начитывал обязательные вводные отчета. Банев скомандовал: – Промотать до отметки 16:47.
«Он ее не раз смотрел, эту запись, – подумал Михеев, – и помнит отметки наизусть».
Изображение дрогнуло, снова пошло. Похоже, снимала «Рыбка», уж больно картинка характерная – у «Рыбок» отчего-то все камеры чуть смещают изображение в зелень, если съемка идет на вираже или боту приходится резко менять скорость. Бот пробил облака и перешел в парящий полет над расстилавшейся до горизонта равниной. Равнина была унылая и монотонная. «Рыбка» летела над ней без всякого энтузиазма, фиксируя однообразные волнистые холмы, словно тут залег когда-то отдыхать старый усталый змей, да и помер. Наконец, что-то изменилось – горизонт поломали неожиданно угловатые линии. Поначалу невозможно было понять масштаб этого не то скального массива, не то сооружения, пока бот не подобрался ближе.
Это был корабль. Один из древних кораблей Первого Исхода. Он, судя по всему, на последних ресурсах двигателя опустился на планету, зачем-то дал залп хвостовыми дюзами маневровых, выплавив вокруг себя почти круглый цирк, и, чуть завалившись на левый бок, сел. Огромный. Нет, не огромный даже – несуразно великанский. Похожий на составленного из огромного количества вытянутых, прямоугольных в сечении, контейнеров доисторического кита, которому мал океан любой планеты. Летающий город, предназначенный для того, чтобы стать центром покорения нового мира – градом на холме, вокруг которого и разовьется вся остальная разумная жизнь.
Подавляющий.
Подчиняющий все и вся одним своим присутствием.
Выполняя стандартную программу, «Рыбка» облетела корабль и пошла по расширяющейся спирали, фиксируя местность в максимальном разрешении. Колонисты явно успели капитально обустроиться – вокруг выплавленного зачем-то «цирка» поставлен типовой город из стандартного комплекта материалов, перевозимых кораблем. Вон на окраине хорошо узнаваемый длинный прямоугольник цеха печати, где наверняка в круглосуточном режиме принтеры штамповали стройдетали, медикаменты, конструкции жилых домиков, оружие и многое другое.
А затем что-то произошло. Город был давно и безнадежно мертв. Точнее установить датировку, просто глядя на экран, конечно, было нельзя, но и «давно» вполне хватало.
– «Рыбка» сигналит, что город мертв. – Банев остановил запись, погонял ее, ища следующий фрагмент, на этот раз почему-то вручную.
Впрочем, стало ясно почему, как только он снова пустил запись. Теперь снимал комплекс регистрации «Снегиря» – стандартного костюма для высадки на планетах с предположительно агрессивной средой, который был любимым оборудованием научных экспедиций лет уже сто. На картинку накладывались основные показатели датчиков костюма, и Михеев, всмотревшись в них, понял, что перед ним человек опытный, спокойный, собранный. Город под серо-желтым нездоровым небом тонул в сухой пыли.
– Авдеенко, можете вернуться на пару шагов и повернуться налево, – очень четко и спокойно спросил кто-то, и Михеев даже не сразу понял, что это голос из записи, настолько безмолвно шла картинка.
Михеев почувствовал, как напряглись Стас и Кейко. Да и он сам ожидал чего-то… Чего? «Чего-то жуткого, выворачивающего наизнанку», – сказал он себе. Поскольку то, что показывал сейчас Банев, имело отношение к объекту «Фенрир». А все, что связано с объектом «Фенрир», в итоге так или иначе выворачивало реальность наизнанку.
Но не было там ничего страшного. Просто во всем городе, в каждом его здании, в том, как сел корабль-ковчег, смутно чувствовалась какая-то неправильность. Она ощущалась, но не определялась сознанием, и от этого как раз и делалось нехорошо. Город тонул в пыли. Черный зев ближайшего к Авдеенко подъезда был больше чем по щиколотку засыпан сухим летучим песком. Раз они начали строить вокруг корабля, который сам по себе был городом, значит, дела у них поначалу шли довольно неплохо. Начал расползаться во все стороны посад, значит, они расширяли ареал присутствия.
Значит, были ресурсы. Какие? Пустыня вокруг. Песок, да и тот какой-то неправильный, и этот мертвый город с кораблем посередине песчаного ничто.
Неведомый Авдеенко тем временем бесстрашно вошел в темный подъезд, «Снегирь» тут же дал подходящее случаю освещение. Планировка дома была типичной для дешевых многоквартирников Старой Земли эпохи Первого Исхода – две ступени к лестничной площадке, на этаже четыре квартиры, по левой стене кабинка тесного, максимум на троих человек, лифта. Правее от входа – лестница на второй этаж. Пустая.
Двери всех квартир отчего-то открыты. Не выбиты, не распахнуты в панике, а именно аккуратно открыты. Михеев и сам не мог понять, почему он так подумал, но казалось ему, что так все и было – обитатели спокойно открывали двери и выходили, один за другим, непонятно куда и зачем, оставляя двери открытыми – почему? «Они знали, что не вернутся, но это было неважно», – ответил себе Михеев.
– Очень много чего-то… нечеловеческого, – сказала вдруг Кейко. Она внимательно вглядывалась в экран, закусив нижнюю губу, и была сейчас похожа на девочку-отличницу, которая очень хочет пятерку, но не уверена в ответе. Но и не ответить не может – отличница же.
Банев только дернул щекой и ничего не ответил.
Спустя несколько минут, в течение которых Авдеенко пересекал площадку, осматривал пустые квартиры и поднимался по лестнице на второй этаж, они все увидели сами. Они все были там – жильцы дома. Почти сросшиеся, слившиеся в мумифицированную массу, залитые прозрачным гелем, почти незаметным, затвердевшим до каменного состояния – это выяснил осторожный Авдеенко, выпустивший простенького, но надежного походного фамильяра, который царапнул своими коготками по невидимой поверхности. Коготки цокнули, визгнули и прочертили в геле хорошо видные, но неглубокие царапины.