– Итак, Сергей Бескровный, мастер-десантник, специализация – обеспечение физической безопасности при высадке в особо сложных условиях. То есть он специализируется как раз на безопасности бестолковых ученых, которые лезут очертя голову туда, куда лезть никак не следует. В двойке был вторым номером.
Спокойное лицо без ярких запоминающихся черт. Серо-голубые глаза. Пожалуй, единственное, что притягивает взгляд, и человек это знает.
– Он идеальный «второй номер», – говорит Кейко, – но не из-за безынициативности. У него очень сильно развито чувство опасности и инстинкт самосохранения. Поэтому в работе ему нужен ведущий, который будет здраво оценивать его ощущения. Как я понимаю, такой ведущий у него есть.
– В точку, – показал стилом Михеев, – Мирослав Цой. Старший мастер-десантник, специализация – обеспечение физической безопасности при высадке в особо сложных условиях. А также спасательные операции. Участвовал в эвакуации станции «Белое безмолвие», операции «Лиловый шар» и ряде других. Известен, как мастер нестандартных решений и выживания в условиях вынужденной автономности, включая нахождение в условиях среды повышенной агрессивности. Считался талисманом экспедиции. Бескровный работает с ним в паре уже десять с лишним лет, что говорит о многом.
Мирослав был полной противоположностью своего «второго номера». В его лицо хотелось всматриваться, пытаться понять, как же получилось, что в нем настолько гармонично сплелись славянские и азиатские черты: высокий лоб, черные как смоль волосы, подстриженные по моде космодесанта «ежиком», высокие скулы и румянец во всю щеку. Глаза непроницаемо-черные, до такой степени, что не видно зрачка. От этого складывалось очень странное впечатление – не сразу поймешь, куда он смотрит.
– Он лидер, – не раздумывая, говорит Кейко, – и не только в паре, но и во всей пятерке. Слушали именно его, хотя, конечно, действовали по плану, разработанному учеными. Но все, что касалось тактики, конкретного хода операции, решал он. Это очень сильный человек. Он эмпат. Я права? – спросила она Банева.
«Интересно, почему Банева, а не меня?» – подумал Михеев, глядя, как Банев молча кивает.
– Итак, вот она, наша пятерка. Разрабатываем сначала ее, дальше действуем по обстоятельствам. Но начнем мы не с них. И даже не с визита к руководителю экспедиции, если он понадобится.
Банев изобразил всем своим видом непонимание, и тогда Михеев вывел на экран еще один голопортрет.
– Я хочу проконсультироваться с ним. Знакомьтесь, если кто не знает, Петр Александрович Попов.
Михеев увеличил портрет. Петр Александрович был худ, костист, имел почти закрывающие глаза иссиня-черные, как у Цоя, волосы, обтянутые коричневой кожей скулы и худой острый нос, нависавший над верхней губой, словно клюв хищной птицы. Чисто выбритый клиновидный подбородок упрямо выдвинут вперед. И в выражении лица, и в самой позе Попова было что-то неправильное и вместе с тем притягательное, что заставляло пристально вглядываться в портрет, стараясь эту самую неправильность найти.
Банев всмотрелся в голограмму. Человек явно выступал перед кем-то, что-то показывал на большом визоре, в этот момент его и поймала камера. Корпус развернут, рука поднята, но глаза смотрят вперед, ноги тоже и при этом чуть согнуты, другая рука заведена за спину и слегка отведена, отчего создается впечатление, что фотограф ухватил его во время выполнения сложного балетного па.
– Путник. Зачем он тебе? – спросил Банев Михеева и тут же хлопнул себя по лбу. – Конечно же! Ты думаешь…
– Шанс небольшой, но он есть, – пожал плечами Михеев, – во всяком случае, в прежние времена я бы начал именно так.
– Может быть, уважаемые старшие сочтут возможным приникнуть нам к глубинам своей мудрости? – кротко осведомился Стас.
Впервые за все время знакомства с Михеевым он был не в форме. Хотя все равно что-то форменное в его костюме было: серо-стальная рубашка без рукавов с воротником-стойкой, застегнутая на все пуговицы, легкие свободные брюки на оттенок темнее рубашки, такие же туфли на мягкой подошве. Глядя на сухие крепкие мышцы рук, Михеев решил, что Стас выглядит как спортсмен-многоборец, прибывший на межсистемные соревнования. Кстати, надо будет поинтересоваться, не выступает ли он на самом деле. Как-то он этот момент упустил, а может ведь пригодиться.
– Что вы знаете о Петре Александровиче Попове? – спросил он в пространство между Кейко и Стасом.
Земледел посмотрел на девушку, словно ожидая разрешения, и та, в самом деле, чуть заметно кивнула. Вот так-так.
– Крупнейший ксенопсихолог. Насколько я знаю, очень почтенного возраста, – начал Стас неуверенно, – и единственный человек, воспитанный негуманоидной цивилизацией. Собственно, это все, – пожал он плечами, – честно говоря, ксенопсихология очень далека от моих интересов, так что знаю только общедоступное, обрывки новостей. Словом, извините, не готов по данному вопросу.
– Действительно, он тот самый выживший ребенок с корабля волонтеров Дальней Разведки. И действительно, кто-то его воспитал. Хотя «воспитал» – не совсем подходящее слово, а какие слова подобрать, только боги и звезды знают. Словом, кто-то дал ему возможность выжить, развить определенные навыки и умения. Кто, зачем, почему – так и осталось, по сути, загадкой. Одно время носились с идеей получить из него идеального контактера и выйти на прямой контакт с «воспитателями», но ни черта не вышло.
Михеев отпил из стакана, одобрительно кивнул и продолжил:
– Попов получил нечеловеческий в прямом смысле опыт детства и юности, камеры зафиксировали использование нехарактерных для человека способностей и моделей поведения, очень своеобразное восприятие окружающей среды – попросту говоря, кажется, он в детстве летал. Или перемещался по воздуху с помощью приспособления, которое экспедиция так и не сумела идентифицировать. Установить контакт с теми, кто его спас и воспитал, человечество так и не смогло, а Попов, хотя прямо этому и не препятствовал, всячески уклонялся. Причем настолько умело, что опытные ксенопсихологи поняли это лишь много лет спустя. А Попов, чью фамилию затем взял Петр Александрович, так и не понял до конца своих дней.
– И все же, почему именно Попов? – спросил Стас.
– Вы осознали, кем он стал? – спросил Михеев.
Кейко и Стас одинаково, как ученики, признающие свое незнание перед строгим учителем, покачали головами.
– Умницы. Хотя бы сознаётесь, – вздохнул Михеев. – Тогда маленькое лирическое отступление. Мы с вами будем заниматься тем, что называется решением творческой задачи. То есть задачи с неформализованными вводными, неясными ресурсами для решения и отсутствием единственно правильного решения. Уяснили?
Теперь кивают, уже хорошо. Михеев добавил металла в голос:
– А это значит, что, получив любую, вообще любую информацию, которую вы считаете полезной для решения задачи, вы обязаны строить то, что в мое время называлось полем возможных связей. Лично я называл это полем возможных интересов. Теперь, скажите, что отличает объект «Фенрир»?
Кейко подняла руку:
– У него нечеловеческие логика и мотивы поведения, если можно говорить о мотивах.
Михеев одобрительно кивнул и поднял бровь.
– Еще? – теперь он смотрел на Стаса.
Земледел поерзал на диване. «Да, отличником он никогда не был, – подумал Михеев, – может, оно и к лучшему. Отличники обязательно нужны, но для других задач».
– А еще создали его люди, – буркнул Стас.
Очень недовольно буркнул. К этому объекту, который он, честно говоря, так и не понимал до конца, Светлов испытывал смесь брезгливости, страха и ненависти. Ему претила сама мысль о том, что эту дрянь создали люди. Но он был профессиональным земледелом, он умел и любил решать творческие задачи, и Михеев эту жилку в нем увидел. Ухватился за нее еще там, на Энтее, когда умирал в прикрученной вопреки всем инструкциям к выдранному из «Замка» медикологическому комплексу, а Стас плакал от бессилия и гнал вездеход к узлу связи.
– Точно. Ну, теперь поняли? – Он обвел свою команду взглядом.
Команда преданно поедала его глазами. Кажется, и Банев тоже. Ну, или прикидывался.
– К кому может обратиться за консультацией человек, в распоряжение которого попала технология, обладающая нечеловеческим интеллектом, судя по всему, осознающая себя и созданная людьми?
Стас побарабанил пальцами по подлокотнику:
– Надо спрашивать не только о тех, кто бывал у него в последнее время. А, скажем, за последние лет пять.
«Парень может пойти далеко. И совсем не в терраморфинге», – решил Михеев и указал на него стилом:
– Правильно мыслишь. На эту тему нам надо будет его очень осторожно вывести. Тут нам потребуешься ты, Кейко. – Не дожидаясь вопроса девушки, он объяснил: – Ты эмпат. Твоя задача и с ним, и с другими нашими собеседниками – ловить тончайшие оттенки их эмоций, интерпретировать и, – он широко улыбнулся, – импровизировать, ставя их в такую ситуацию, чтобы они сами говорили то, что нам нужно.
– Ну и задачи вы ставите, старший, – она совершенно по-русски почесала в затылке.
– Легкой жизни никто не обещал.
Михеев ощутил пристальный взгляд, но не стал смотреть в ответ. Он и так знал, что его сверлит взглядом Банев. Старый усталый Банев, который вызвал его потому, что боится признаться самому себе в своем самом сильном страхе – в том, что у него в службе безопасности может быть «крот». Ведь то, что объект «Фенрир» исчез, означало одно: в этом мире, ради создания которого навсегда измарали свои души Банев, Михеев и другие «посмертники», продолжило жить то, что они поклялись искоренить. Бурные, часто злые, но такие честные научные споры вдруг обернулись секретной операцией, хорошо подготовленной, глубоко законспирированной. И первый этап неизвестные успешно провернули, а сейчас готовятся к следующему. Чертовски мрачной и опасной была эта операция, даже будь у ее организаторов самые светлые цели. «Твою ж мать», – молча выдохнул Михеев и сбился, забыв, о чем говорил. Не веря самому себе, перевел взгляд на Банева. Неужели он думает о том же, что и я?