Михеев почувствовал, как под ложечкой засосало – представил себе, что что-то недоброе произошло с «Меконгом». Это, конечно, очень маловероятно, но…
– Поймите, – говорил Попов, – мы здесь занимаемся вещами, которые еще недавно человечество относило к области мифологии и субъективных процессов глубинных слоев человеческой психики, считало проявлением природных процессов. И вдруг оказалось, что во Вселенной действуют силы, разумные силы, деятельность которых мы этими самыми процессами ошибочно считали. И думали, что у них, это очень важно, нет и не может быть замыслов, порывов, стремления к результату и осознания того, что они порождают своими действиями некие процессы. Реальный масштаб изменения картины мира до сих пор понимают единицы, и у них от этого непрерывное головокружение, не все смогли выдержать. К счастью, у человечества в целом оказался мощнейший адаптационный механизм, оно не впало в самоуничижение перед могуществом Старших сущностей и не ударилось в паранойю. Знаете, – не без интонаций, а с какой-то своей неопределимой интонацией говорил он, – я думаю, что человечеству помогла как раз мифология, засевшая в архетипах, что отпечатались в памяти поколений. И сейчас мы будто бы нашли их – тех древних богов, которых видели в молниях, разрывающих небо, и вулканах, раздирающих землю. Хотя, – тут он коротко и как-то очень по-человечески засмеялся, – теперь я не уверен, что все дело только в молниях и вулканах. Но мы, до сих пор восхищенно глядящие на Старших, все еще воспринимающие Звездный тракт как некую абстракцию, мы уже пытаемся дотянуться до них. Идеи, которые человечество начинает превращать в технологии и процессы, бродили в головах наших предков задолго до того, как они всерьез задумались о том, что сами могут выйти в космос не только во снах и видениях. А сегодня Поля Воскрешения уже вышли из стадии не только теоретического эксперимента, но и прототипа.
Он замолчал. Выключился из реальности.
Михеев не мешал, ждал. Что-то очень важное нащупал сейчас Попов, что-то неожиданное для него самого, и Михеев это чувствовал обострившимся («Ты все же хищник, Михеев, хищник, и ничто это не изменит») чутьем. Он даже взгляд отвел – пусть ксенопсихолог думает спокойно, не надо на него смотреть, некоторые это чувствуют очень остро, и тогда мысль ломается, уходит.
Что там Кейко? Стоит, разговаривает, улыбается. И распространяет вокруг ауру спокойной деловитой доброжелательности. Перед ней средних лет мужчина в чуть растянутом на локтях свитере. Сосредоточенно морщит лоб, говорит, судя по движению губ, коротко и сухо. Эту способность моментально приходить в сосредоточенно-рабочее состояние, стремительно капсулировать стресс, он почуял в ней еще при первой встрече.
Сейчас, когда Попов заговорил о Старших сущностях и Звездном тракте, Михеев вдруг ощутил легкое покалывание в затылке. Обычно оно появлялось, когда вдруг фактики, обрывки несвязанной вроде бы информации становились похожими на части пазла. Еще непонятно, подойдут они друг к другу или нет, но уже есть осознание – надо их крутить дальше.
Ретроспектива 2. Кейко. Клинч
Михеев сидел на лавочке и кормил белок. Белки в Измайловском парке были толсты и наглы. Они забирались на колени, тыкались черными носами в ладони, тянули за пальцы – искали орехи. Михеев блаженно улыбался, вдыхал осенний воздух, раскрывал ладонь и с умилением смотрел, как белка суетливо утаскивает орех. Проследил, как зверек, выгибая спину, скачет среди берез. Раскинул руки вдоль спинки лавочки и, закрыв глаза, подставил лицо прозрачно-медовому осеннему солнцу. Солнце скрылось, дунул легкий, но пробирающий до костей ветерок. Михеев вздохнул.
– «Алконост», не тяни. Давай вызов.
Они с кораблем до сих пор так и не привыкли друг к другу, и Михеева иногда раздражала излишняя, как он считал, деликатность. Впрочем, честно признавался себе пилот, понять корабль можно. Будь ты хоть сто раз предназначен для симбиоза, но не каждый решится срастить свое сознание с «закромочником», который добровольно согласился уйти за пределы обитаемого космоса в дальнюю разведку на сотни лет. Тем более с Михеевым – одним из первых «закромочников», заставшим еще конец Эры Разобщения. И уж тем более понимая, насколько сроднился он с предыдущим своим кораблем, погибшим в попытке спасти пилота.
Так что пилот старательно гасил ростки раздражения, был с «Алконостом» безукоризненно вежлив и предупредителен, как с девушкой на первом свидании. Иногда он думал, что корабль это тоже должно раздражать.
Белка так и не добежала до березки, парк исчез, и Михеев повис в родной и уютной пустоте космоса. Левую часть сферы заливала жарко-оранжевым светом Лада V, почти прямо по курсу реал-система услужливо подсветила зеленым цель – базу Дальней разведки. До нее было почти двое суток хода на внутрисистемных движках, и Михеев успел удивиться – с чего это «Алконост» раньше времени выдернул его из парка?
Впрочем, тут же понял почему. В центральной части экрана развернулось окно нуль-пространственной связи, и на Михеева озабоченно посмотрел загорелый человек в серо-стальном костюме службы безопасности космоса.
– Здравствуй, Банев, – со вздохом сказал пилот.
Он хотел продолжить и издевательски сказать, что предавался сладкому ничегонеделанию. Белочек кормил.
– Я уже скинул «Алконосту» траектории, – перебил его Банев, – обрабатывайте. Ты вышел из нуль-пространства в разгар Большой гонки. И тут такое дело…
Банев заметил отсутствующий взгляд пилота, подернувшиеся белесой пленкой глаза – значит, уже считывает данные.
– Спортсмены, – с сарказмом сказал Михеев, – гонщики.
Спортсменов он недолюбливал.
Банев только громко сопел и смотрел то на пилота, то на оперативный дисплей системы Лады V, где ярко-красная точка фамильяр-бота неудержимо падала прямо в мохнатые языки пламени звезды с ласковым женским именем.
Большая гонка была гордостью всего сектора и ежегодной головной болью Банева. Каждый год в систему Лады V собирались фамильяр-пилоты не только сектора, но и Старых планет. Стартовали с поверхности крохотного, приютившегося на самой границе системы планетоида, который теперь иначе как Старт и не называли. А дальше начинался космический пинг-понг.
Фамильяр-боты были уменьшенными вариантами кораблей Дальней разведки. Соответственно, и ресурс у них был куда меньше, и сознание ботов по развитию было на уровне земной служебной собаки, очень сообразительной и преданной. Боты-стартеры были племенем независимым, гордым и свою связь с фамильярами доводили до совершенства, чем заслуженно гордились.
Тревогу Банева вызывало даже не то, что приходилось на время гонки тормозить движение на всех магистральных маршрутах системы. Гонку поддерживали самые разные службы и организации Сферы разума – именно потому, что работа с фамильяр-ботом требовала высочайших навыков эмпатии. В гонке участвовали лишь сильные тренированные эмпаты, которые все больше требовались человечеству по мере того, как в Сферу разума входили новые обитаемые миры. Потому правилами гонки допускалось управление только с помощью прямой связи пилот-фамильяр. Именно это было главной головной болью Банева.
За несколько дней до гонки начинали притормаживать все движение в системе. За день до гонки Банев развешивал во всех потенциально опасных точках системы спасательные катера, огораживал промышленные станции энергетическими сетями и садился перед тактическим дисплеем, грустно подперев щеку ладонью. Сидел, пил успокоительный травяной настой и обреченно ждал, что произойдет на этот раз.
– Он не успеет уйти, – спокойно сказал Михеев.
Банев скосил глаз на дисплей. Белая точка «Алконоста» уже изменила траекторию и скорость. Михеев и «Алконост» просчитывали варианты. Пилот и корабль ушли в консенсус-реал и сейчас стояли в центре огромного, полного свежей прохлады зала. Михеев развел руки, приближая участок карты, показал «Алконосту».
– Он собирался пройти вот так, – изящный девичий пальчик тронул голодисплей, прочерчивая зеленую пунктирную линию, – набрать ускорение, отталкиваясь от исследовательской станции «Замок», и, видишь, пройти впритирку к звезде. На выходе из поля тяготения думал врубить антигравы на полную, Лада бы сама его вытолкнула. Победа в кармане.
«Алконост» сделала полшага назад и встала, сложив руки на груди. Сегодня она вновь выбрала образ девушки – курносой, сероглазой и очень серьезной. Стояла, поглаживая кончиками пальцев шеврон Звездного флота на рукаве мешковатого комбинезона песочного цвета, и ждала, что скажет пилот. Михеев понимал, что «Алконост» наполовину озвучивает его собственные мысли, для того и нужен консенсус-реал, и что в объективной реальности не прошло и секунды, но все равно разгонял мысли, лихорадочно перебирал вариант за вариантом, буквально вбивая себя в трансовое состояние, благодаря которому удавалось приходить к тому, что Банев называл «невозможное решение».
Если бы не этот протуберанец. Если бы не внезапная активность звезды. Почему оплошали службы контроля? Ладно, неважно. Единственный вариант – догнать капсулу на маршевых движках, поймать и… что дальше?
– Мы не уйдем, Михеев, – пропела «Алконост», – я проанализировала разрастание протуберанца. Даже если я пойду перпендикулярно его плоскости сразу после захвата планера, нас заденет краем фронта. К тому же, судя по траектории, пилот и фамильяр запаниковали и потеряли время на ошибочных маневрах.
На экране зеленая линия рванула вверх и в сторону, на нее накатилась мягкая оранжевая волна.
– Михеев, – врезался голос Банева, вырывая из прохладного уютного зала, – они пытаются его перехватить!
Михеев мысленным усилием приблизил один из участков сферы, дал команду обозначить искусственные объекты. Рой голубоватых точек уплотнялся, менял направление – пилоты гнали фамильяров вдогонку за попавшим в беду товарищем. Забыв обо всем, объединялись в безнадежном рывке. «Они же эмпаты, – понял вдруг Михеев. – Пытаются дотянуться до товарища, объединиться с ним, дать силы и общий опыт. Коллективный консенсус-реал на бешеной скорости. Общая поддержка, слияние разумов». Михеева толкнуло изнутри, и реальность изменилась.