Девочку в боксе убили экономно и расчетливо. Как и остальных на этом этаже. И на всех других тоже. Убивали методично, боевики явно прекрасно знали план комплекса, действовали стремительно, слаженно, но без лишней спешки.
Когда на комплекс навалился спецназ при поддержке наемников, оплаченных местными теневиками, боевики «Окончательного решения» заняли глухую продуманную оборону, давая закончить заранее назначенным тройкам свои задачи. Об этом Михееву рассказал лейтенант Шеппард, черный, как эбеновое дерево. Михеев попросил его показать записи с камер тактических комплексов и дронов, посмотрел, молча кивнул.
– Итак, что вы заметили?
Юхан был самым молчаливым из группы, и Михеев ждал, что заговорит Карл. Но напарники переглянулись, и Юхан коротко сказал:
– Методичность.
– Да. Действовали методично и бесстрастно. Как автоматы. Для теракта нехарактерно, обычно стараются сильнее ударить по эмоциям, а тут…
Михеев докурил, аккуратно затушил бычок, хотел выкинуть, но, поморщившись, завернул в носовой платок и убрал в карман. Он сам отметил бесстрастную жестокость убийц. Именно это было страшнее, чем любой показной садизм, чем медленное отрезание голов под экстатические вопли фанатиков и распятия неверных в сопровождении псалмов.
Боевики действовали с максимальной эффективностью, четко придерживаясь плана, и, казалось, совершенно не задумывались о том, какое впечатление произведет их акция. Михеев тронул капельку наушника, активируя закрытый канал связи.
– Аналитики, запрашиваю дополнительные ресурсы.
Одновременно он ткнул пальцем в Карла и показал на ухо, мол, подключайся, слушать будешь.
– Ведущий Карл, – объявил он, – остальные выполняют его распоряжения, производят максимально широкое прочесывание. Ищем все, что касается транзакций Дублинского перинатального комплекса за последний год. Если ничего не вызовет подозрений, идем вниз по временной шкале. Поднимайте всю документацию, вскрывайте личные переговоры, отслеживайте выживших, особо интересуйтесь теми, кого сегодня не было на работе, узнавайте почему. Официально озвученным причинам не доверять, копать настоящие.
Карл кивнул.
– По тем, кто уволился, какую берем шкалу?
Михеев мгновение подумал:
– Полгода. Если ничего существенного – год. Работаем! Юхан, ты занимаешься боевиками «Решения». Держишь связь с копами, выясняешь все, что им известно и неизвестно. Если они берут хоть кого-то, неважно кого, – мы должны получить право первой ночи.
– А вы, шеф? – Карл привык работать в постоянном контакте с Михеевым, обычно тот с головой уходил как раз в поиск и переработку информации.
– Есть люди, к которым хорошим мальчикам, вроде вас, ходить не надо. Я плохой, я и пойду.
Михеев понимал, что все ждут, когда он прикажет стартовать, и команда наконец перестанет изображать комиссию экспертов, которой здесь делать попросту нечего. Там более что информация об использовании берсеркера разошлась по сектору. Знакомые и родственники Кейко и Стаса уже пытались выяснить, все ли в порядке с ними, а корабли одного гнезда с «Меконгом» задавали вежливые, полные любопытства вопросы, как он перенес встречу с нагльфарами и берсеркером. Точнее не совсем это, но именно так перевел интерес кораблей Михееву сам «Меконг», поскольку последние трое суток пилот не входил в режим симбиота и не погружался в консенсус-реал «пилот-корабль». Что корабль, конечно, нервировало.
Михеев бродил по станции, погруженный в свои мысли, пытался не попадаться на глаза Кейко и Стасу. Он отвлекал от работы немногочисленный экипаж станции, те старательно делали вид, что все нормально, отчего Михеев раздражался еще больше и еще сильнее пытался забиться в безлюдные уголки. Он выходил в космос в коконе, соединенном со станцией невесомой пуповиной, и висел, глядя на зелено-голубой шар планеты, на красно-оранжевое светило, и думал, связано ли оно со Старшими сущностями, читают ли они сейчас его мысли и, если понимают в принципе, о чем он думает, почему молчат. На самом деле, понимал почему. Он и сам бы молчал, но от этого становилось еще тоскливее.
Наконец решившись, Михеев позвал Попова и повлек его к причальному терминалу. Показал дежурному «домовому» пайцзу и затребовал двухместную шлюпку.
– Пилот – «Меконгу». Отбываю на поверхность, со мной Петр Александрович Попов. Известить остальной экипаж. Время возвращения не обозначаю, вести по маршруту запрещаю.
Ксенопсихолог смотрел на Михеева со спокойным любопытством. Кажется, с определенной веселостью даже. А пилот чувствовал, как его постепенно увлекает в поток. Обычно он любил это состояние – все вокруг делается легким и понятным, и даже то, что непонятно, вызывает лишь азарт, ты забываешь о времени, ты больше не нечто отдельное от всего, больше не окукливаешься. Нет, ты раскрываешься, и через тебя идет поток энергии, его надо лишь уметь ухватить, направить, двигаться вместе с ним.
Но сейчас Михеев этого ощущения боялся. Оно слишком напоминало то, что подхватило и понесло его тогда – сначала в Москве (да, именно Москву, пожалуй, и надо считать точкой отсчета), потом через всю Европу, потом в Дублин. «Ох, не хочу я, чтоб мне снова снился индус с задранными штанинами».
Но голос внутри его лысой загорелой головы шептал, что боится он вовсе не этого. А того, что несет с собой поток – ощущение охотничьего азарта, смазывающего все сомнения и моральные ограничения. Михеев боялся снова стать машиной для достижения цели. Пусть тогда, в том мире, как и сейчас, он постоянно напоминал себе, что его цель – «прекрасное далеко», в котором такие, как он, будут не нужны и невозможны. Но иногда ночью, глядя в очередной потолок очередного отеля, названия которого он не помнил, не признавался ли он сам себе, что это очень удобное оправдание, чтобы творить такое, на что не всегда решались даже корпоранты? Ну, разве что заказать исполнение.
Михеев расслабил руки на штурвале, с усилием разжал зубы, поводил туда-сюда нижней челюстью. Надо же, и не заметил, как закаменела. Он сосредоточился на управлении шлюпкой. И как-то сразу успокоился. Суденышко слушалось малейшего движения – Михеев специально не стал подключаться по мнемоканалу, хотелось вспомнить, что значит действительно управлять чем-то, рассчитывая только на свою реакцию и собственный опыт. Шлюпка мягко снизилась, прошла облака и повисла посреди бескрайней безмятежной синевы.
– Судну, полный обзор.
Пилотская капсула растаяла, теперь он висел посреди неба. На миг закружилась голова. Все же и самый совершенный реал не может дать таких ощущений, как непосредственное восприятие. Черт его знает, в чем там дело, ученые спорят до сих пор.
Вдали проглядывала сверкающая полоска. Михеев вспомнил карту, по идее, это был залив с романтичным названием Закатный берег. Однако в полуденном, почти земном свете меланхолично-закатным он не казался, и Михеев вывернув штурвал, заложил вираж. Шлюпку посадил мягко, в одно касание, и от этого удовлетворенно крякнул.
Шлепнул ладонью по теплому боку, дождался, пока разошедшаяся псевдоплоть не превратится в пологий пандус, и кивнул Попову:
– Петр Александрович, давайте погуляем и поговорим…
Пляж оказался роскошным. Самобытным, решил Михеев, и совершенно не похожим на пляжи Старой Земли, чем порой грешили ностальгирующие земледелы, но уютным и по-своему очаровательным. Зеленоватый песок приятно скрипел под ногами, и, сделав пару шагов, Михеев скинул ботинки и носки, закатал штанины комбинезона и пошел, насвистывая.
Вдруг стало совсем неважно, идет ли за ним Попов, и что он скажет, и чем вообще закончится все это странное и страшное, тянущее из прошлого мерзкие, пахнущие жаждой власти – до хрипа, до судорожного стона – щупальца. Михееву было просто хорошо идти по пляжу планеты, название которой он никак не мог запомнить, и знать, что хорошие люди приспособили ее для жизни хороших людей.
Волны тихо накатывали на берег, шипели, сползая обратно. Михеев склонил голову к левому плечу, пытаясь определить их цвет. Так и не смог, но цвет ему понравился. Зашел в воду по щиколотки, зажмурился, наслаждаясь теплой водой и крупным, приятно покалывающим ступни песком.
Неслышно подошел Попов, встал рядом. Михеев приоткрыл глаза и посмотрел на ксенопсихолога. Удивился: впервые тот выглядел, как обычный, совершенно нормальный, заурядный даже, человек.
– Рассказывайте, Петр Александрович, рассказывайте, облегчите душу.
Попов нагнулся, зачерпнул воды, понюхал, лизнул.
– Знаете, я совсем не помню земные океаны. Читал, что вода в них соленая, но, понимаете, знаю это рассудком, это исключительно рациональное знание, никак не связанное с моими эмоциями. Хотя, – он оживился и улыбнулся, повернувшись к Михееву, – я же не раз был на Земле, даже жил там. Преподавал в университете Большого Владивостока, видел океан. Но не отложилось. Должно быть, я тогда слишком занят был тем, что казалось мне страшно важным. Оно и было важным. Люди, которые хотят узнать новое, – это всегда очень важно. Но… но… – Он пожал плечами и снова улыбнулся, застенчиво. – Океана я поэтому не запомнил, а этот запомню. Отчего-то кажется очень важным запомнить его. Он… хороший.
Попов с трудом подбирал простые слова, и Михеев подумал, что как раз они должны даваться ему сложнее всего. Он прислушался к себе: «Да, пожалуй, я знаю, что он скажет, и от этого на душе очень муторно».
Ксенопсихолог резко вскинул руку, раскрывая пальцы, – капли воды взлетели в воздух, сверкнули, вернулись в океан. Попов вытер руки о штаны, заложил их за спину и, расправив плечи, заговорил.
Глава 11. Долгая память серых небес
Сразу после возвращения Попов заперся в своей каюте. Михеев лишь похлопал его по жесткой костистой спине, ксенопсихолог дернул плечом, мембрана за ним с тихим шипением закрылась. Попову было о чем поразмыслить. А Михеев прошел коротким коридором, шлепнул по кругляшу, открывая доступ в пилотский кокон, и, вытянув ноги, уселся в пилотском «лепестке». «Меконг» берёг ресурсы, поэтому проявился только световой волной на пульте аварийного физического управления: