Ладно. Убиваться будем потом.
– С этого момента мы сами по себе. Полностью автономные действия. – Михеев выпрямился. – Все последствия я осознаю и принимаю на себя.
Стандартная формула, после которой пути назад нет.
– «Меконг», с момента «сейчас» никаких исходящих сообщений и рапортов, даже по запросам служб сектора. Немедленное переключение на меня.
– Слушаюсь, пилот.
– Кейко и Стас, берете все необходимое, если надо, разоряете базу и через два часа стартуете к Вальмики. Любыми, подчеркиваю, любыми путями, с применением любых мер не допустить, чтобы Бескровный и Сигурдссон получили доступ к оборудованию связи.
Вместо лиц – два белых пятна с черными провалами глаз.
Извините, ребята. У нас нет, понимаете, просто нет другого выхода.
За тем, как Михеев превращается в торпеду, остальной экипаж наблюдал с некоторым изумлением. Впрочем, в оторопь никто не впадал, и даже всегда отстраненный Попов все с той же отстраненностью взял целиком на себя анализ и подготовку оптимального маршрута. Сейчас он лежал в коконе второго пилота, вместе с «Меконгом» гоняя данные, от объема которых корабль даже откашлялся и шепнул Михееву по закрытому каналу: «Знаете, тут и мне есть чему поучиться».
Михеев с Кейко и Стасом пронесся через базу, пару раз хлопнул на стол пайцзу и реквизировал пару универсальных тяжелых «василисков», скафандры для работы в агрессивных средах («На кой ляд они вам сейчас? Пшеницу окучивать?!»), контейнеры с регенерационными «липучками», комплекс полевой меддиагностики и еще массу мелочей. Глядя на все это, Кейко только задумчиво чесала переносицу, а Стас одобрительно кивал и кидал на антиграв-платформу запасные дыхательные губки и кассеты для ранцевых двигателей.
Оставив за спиной утирающего пот со лба начальника станции, которому Михеев запретил сообщать о действиях «группы экспертов», троица рванула к причальному модулю, где уже швартовался перехваченный ими шлюп «Грозовой», принадлежавший школе космогации. Экипаж самого быстрого судна в системе попытался протестовать, но под взглядом надвигающегося Михеева увял и безоговорочно капитулировал. А после улыбки Кейко и крепкого рукопожатия Стаса принялся с энтузиазмом грузить оборудование.
Михеев отошел в сторону и, покусывая губу, наблюдал за тем, как слаженно и споро работает молодежь. Движения Кейко стали плавными, текучими, при этом очень быстрыми, а взгляд – холодноватым, направленным в себя. Стас же двигался точно, расчетливо и чуть угловато, временами дергал уголком рта, словно за что-то злился на себя. Они уходили в работу, делали для себя важной каждую мелочь, лишь бы не думать о том, что им, возможно, предстоит.
Ну почему, проклятье, почему он не мог заставить себя поступить так, как должен сделать каждый нормальный человек этого нового мира, ради которого Михеев творил все, что осталось там, за стеной развалин пространства и времени? Он же должен уже трубить во все трубы и звонить во все колокола, и на перехват маршрутов должны устремиться серебристые иглы кораблей службы безопасности Сферы разума. И не со звеньями спецназа, не с приведенными в полную боевую готовность системами ведения огня, нет. Со спасательными командами и мудрыми психомедикологами или… боже, как там они сейчас правильно называются… Словом, с теми, кто поможет этим запутавшимся людям, которые наверняка хотят человечеству только хорошего. Так что же он делает?
Но Михеев знал, что делает то, что должен, поскольку тени того мира последовали за ним и сейчас заползают в Сферу разума. И не помогут славные добрые психомедикологи и прочие врачеватели душ тому, кого коснется щупальце объекта «Фенрир». Нечего врачевать будет.
И когда лихорадка погрузки закончилась и наступила неловкая тишина, какая всегда бывает перед отбытием тех, кто уходит на важное и опасное дело, Михеев не раздумывал. Крепко обнял Стаса, потом прижал к груди и поцеловал в макушку опешившую Кейко, шепнул чуть слышно: «Береги себя, девочка», – и махнул рукой, командуя всем покинуть отсек.
«Грозовой» вывалился из шлюза, заложил изящную дугу и ушел к точке выхода из трехмерности. А Михеев поспешил к «Меконгу».
– Идем в консенсус-реале, походный вариант! – Михеев лег в кокон, почувствовал, как входят в разъемы комбинезона и вкрадчиво присасываются к голове лианы симбиот-системы. Попов лежал в соседнем коконе, уже полностью подключенный, погрузившийся в консенсус-реал.
Михеев закрыл глаза, почувствовал, как изменяется тело, привычными движениями мышц, контролируемыми волевыми усилиями, проверил состояние корабля. Полное слияние, он сам стал кораблем и, как всегда, еле сдерживал дрожь в ожидании старта. Что бы ни происходило, а этот момент он никогда не пропускал.
Разошлась псевдоплоть шлюзового отсека, и «Меконг» плавно качнулся в пустоте. По телу пробежала волна холодка, бодрящего, мобилизующего. Чувства сплелись в тугой и прочный канат, канат превратился в древко копья, направленного точно в цель.
Старт!
Много лет назад Михеев попытался описать этот миг словами, страдал, кривился, наконец плюнул и дальше просто наслаждался происходящим.
Корабль лег на курс к точке выхода из трехмерности, и тут же по внутреннему каналу прошел вызов. Попов просил переключения на общий консенсус-реал. На этот раз «Меконг» вежливо обозначил свое присутствие переливом пространственной сферы над столом и переключился на полетное задание. А Попов сел в любимое кресло-«каплю», сложил руки на коленях, в сцепленные пальцы уткнул острый подбородок.
– Михеев, что вы знаете о Полях Возрождения? Точнее, о том, как устроен проект?
Михеев взял со стола крохотную чашечку с золотисто-прозрачным чаем, отпил. Все же «Меконг» был неисправимым эстетом и выпендрежником. Пусть это и консенсус-реал, чай был заварен по всем канонам.
– Достаточно, чтобы понимать, что это сегодня самый грандиозный эксперимент человечества, и мне кажется, в очередной раз люди не до конца отдают себе отчет в возможных последствиях. Хорошо, что вы начали этот разговор. Сейчас нам не до теории. Важно понять, каким образом будут действовать интересанты. Если мы правильно просчитали их, они попытаются подключить конструкт к системе Полей.
– Да. Вы думали, каким образом?
– Именно это я и хотел обсудить с вами. – Михеев наслаждался чаем.
Все же нахождение в консенсус-реале имело свои преимущества. Например, разницу между временем реала и объективным.
– «Меконг», будь добр, выведи нам данные по Полям Возрождения. Полную версию.
Под ложечкой снова противно заныло. Ох, неспроста задал этот вопрос Попов…
Поля напоминали… поля. Огромные, занимавшие три четверти Фуксинга, которую потому и выбрали, что основную часть планеты занимал единый материк с удивительно гладким рельефом. Вроде бы пришлось сровнять пару горных цепей, да и все. При этом, планета почти не имела атмосферы, так что ни о какой растительности и, тем более, подобии высокоразвитых организмов речи и быть не могло. Поэтому Фуксинг превратилась в огромный энергоуловитель. Кроме того – Михеев задумчиво смотрел на схему, – в системе развернули гигантские полотнища таких же уловителей энергоинформационных сгустков, соединив их силовыми линиями с поверхностью.
Куда меньшая, но столь же важная часть проекта находилась под поверхностью планеты. Точнее, заняла всю внутренность планеты. Огромные биомеханические комплексы реструктурировали уловленные полотнищами сгустки, возвращая им сознание, которые затем помещали в созданные разработчиками проекта индивидуальные «коконы реальности», в которых они получали опыт, заново открывали для себя мир.
– М-да… Этакое чистилище, – задумчиво почесал нос Михеев.
– Скорее, что-то вроде Чистых небес или Чистой обители древнего докосмического буддизма, – задумчиво бросил Попов и, вытянув руку, указал на небольшой, подсвеченный теплым зеленым цветом зал.
– А вот это – сердце Чистых небес, – сказал он.
– И что же там, в сердце? – с нехорошим спокойствием спросил Михеев.
– Транспортировщики реальности, – ответил ксенопсихолог.
– Интересно, почему Греймарк до сих пор не стал одним из символов человечества в Сфере разума? – задумчиво спросил Михеев.
По просьбе Попова, «Меконг» сделал боковую поверхность пилотского кокона реальной, и ксенопсихолог, пользуясь малейшей возможностью, застывал возле нее, глядя на приближающуюся систему. Михеев вслед за ним тоже стал все чаще выходить из пилотского консенсус-реала в «плотную явь», как назвал ее однажды Попов. И неожиданно для себя понял, что испытывает совершенно другие ощущения, иначе оценивает информацию, вернувшись в консенсус-реал корабля. Не то, чтобы лучше или хуже, а именно по-другому.
– Петр Александрович, у «Меконга» мощнейшая система воссоздания образов, зачем вам во время полета выходить в телесность? Тем более осталось-то, считай, несколько часов, – спросил он Попова, когда тот сразу после выхода в трехмерность начал уговаривать корабль «сделать окно».
Попов улыбнулся, отчего его лицо древнего индейца стало похожим на потрескавшийся ствол дерева – знающего свою силу и потому очень упорного и спокойного.
– Я же не вижу там почти ничего, – смущенно пожал он плечами. – То есть информацию-то я в синтетической реальности воспринимаю, но именно образы, эмоции, интонации, не говоря уже о сгенерированных пейзажах, которые, как я понимаю из ваших реплик, замечательно создает наш корабль, ничего этого я не вижу. Распадается система восприятия, проще говоря, я не воспринимаю синтезированные образы, такая вот интересная особенность мозга.
– Да уж, вот так живешь, общаешься с человеком, и на тебе, – почесал кончик носа Михеев. – И как же вы с другими взаимодействуете? Конференции в консенсус-реале, симуляции в научных экспериментах, видеосвязь, наконец?
Система приближается с каждой минутой, она прекрасна и пугающа. По гигантским полотнищам уловителей энергоструктур, сотканных мириадами пауков-прядильщиков, которые были созданы институтами Старой Земли и модифицированы специально для проекта «Общее дело» на биофабриках Махарлоки, пробегают волны неназванных цветов. И кажется, что колышется само пространство Вселенной. Светило изливает теплый оранжевый свет, от которого во рту запах мандарин и мелькает перед глазами еловая лапа, а где-то там, за этими полотнищами, люди, увлеченные делом, по их мнению самым важным в мире, готовятся обсуждать концепции, от которых голова идет кругом.