Михеев с надеждой подался вперед, как-то просяще склонил голову:
– Может, так оно и есть, а?
Банев засопел, завозился в кресле. Неразборчиво бурча, задвигал ящиками стола – они были тяжелыми, с резными ручками, выезжали с неповторимым шорохом дерева о дерево, – нагнулся, шаря где-то в недрах нижнего вместилища вещей, и снова показался перед Михеевым. С неимоверно древним и потому особенно опасным «герцогом» в руке.
Михеев неторопливо сел на диван, потянулся.
– Помнишь, Банев, ты мне как-то рассказывал о давнем инциденте с кроманьонцами? Мне о нем напомнила вот эта штука, – он кивнул на «герцог» в руке Банева. – Записка Бромберга до сих пор, кстати, с грифом «для ознакомления специалистов» в инфосфере лежит. Как там сформулировано-то было?
Михеев возвел глаза к белому потолку и прочитал по памяти:
– «Одним из наиболее очевидных вариантов представляется использование найденных зародышей после их полного развития в социальной среде человеческого общества в качестве эффекторов удаленной управляющей системы как для изучения реакций социума, так и для выполнения строго определенных миссий. При этом необходимо учитывать, что таковое использование возможно без ведома “эффектора”».
Банев сидел неподвижно, на лицо его падала тень, пистолет смотрел точно в центр груди Михеева.
– Знаешь, а ведь настоящий «кроманьонец» – это ты… Одно только отличие: ты-то все прекрасно осознаешь. Вот это действительно интересно. – Михеев помолчал, похрустел пальцами. – Зачем, Банев? Вот ты мне скажи: на-хе-ра? – произнес он по слогам.
Банев неожиданно положил пистолет на стол – железо глухо стукнуло, и Михеев всем телом почувствовал, какой этот пистолет тяжелый и настоящий. А Банев растер лицо руками.
– Устал я, понимаешь, устал. Мы не умеем играть вдолгую, понимаешь? Ну не умеет человечество вдолгую… Так, чтоб просчитывать на сотни, на тысячи лет вперед! И не сможет никогда. Прошивка у нас такая, – развел он руками. – А «Сфера» смогла, единственная смогла. На столетия, с планированием генетических линий, с кучей форсайтов по вееру магистралей развития, да с чем только не… И в конце концов мы поняли, что не сдюжит человечество на каком-то этапе в одиночку. И союзников мы никаких себе не найдем. Не будет дружбы разумных рас, не будет радостного единения разумов. Только переход в иное качество может решить, хотя бы отчасти, те задачи, что сформулировали наши прогнозисты.
– Но сейчас-то…
– А что сейчас? – подавшись вперед, нависнув над столом, горячечно зашептал Банев. – Что изменилось? Мы так и топчемся на месте, человек так и остается… – он пощелкал пальцами, – человеком остается! Который скатится в каменный век, стоит чуть ослабить вожжи! Про сферу Горюнова помнишь? Сколько там светолет было первоначально? Двадцать! И все! Регресс и вырождение! Что, от изменения единиц расчетов что-то изменилось? Да ни черта! Стоит самой совершенной колонии оторваться от освоенной сферы, и не восходят семена! Как ты думаешь, почему мы не нашли ни одного – ни одного! – нового очага расширения цивилизации, хотя сколько ушло кораблей в Первую волну? А?!
Банев грозил пальцем и почти орал, но орал шепотом. Это было страшно и противно, но Михеев слушал внимательно, изумленно приподняв бровь.
– Ни одного! Ни единого, Михеев! Лишь обломки, руины и вырождение! А почему ты раньше об этом не задумывался? Ах, да! – Банев картинно всплеснул руками. – Ты же ушел замаливать грехи пред человечеством! Ты сам себе опротивел и удалился в звездный скит!
Он грохнул кулаком по столу так, что «герцог» подскочил, и Михеев с отстраненным интересом подумал: не выстрелит ли случайно древнее оружие. – Ты голову в задницу запрятал, чтобы неудобные вопросы себе не задавать! Там, еще там, на Земле, я в тебе эту червоточину чуял! на расстоянии, а чуял! Потому и вышел на тебя и семя в тебя заложил!
– Так над чем же я не задумывался? – мягко спросил Михеев. Это было по-настоящему интересно, а Банев все время отвлекался.
– Почему мы неспособны воспроизводить свою цивилизацию в отрыве от начального ядра. – Банев внезапно успокоился, рухнул обратно в кресло, вытер огромным платком лицо и побагровевший загривок. – Мы способны только расширяться, не теряя связи с неким центром, с ядром, над определением которого «Сфера» билась еще в те годы. Увы, ясности так и не прибавилось, а потом пришлось решать другие задачи.
Банев отстраненно смотрел на свои руки, переводил невидящий взгляд на «герцог», трогал его, крутил и говорил, говорил. Выплескивал все то, что тащил через столетия, через беспробудный сон-смерть в саркофаге под руинами заброшенного города, через нежданный, хотя и чаемый возврат к жизни, через поиск, неимоверно осторожный поиск следов «Сферы» и выстраивание новых связей до сегодняшнего вечера на станции «Водолей».
Он говорил, а Михеев очень четко видел огромные, летящие сквозь межпространственную пустоту корабли-ковчеги Первой волны, набитые капсулами-матками, которые соединялись с брусками управляющих искинов. В изолированных отсеках хранились заранее клонированные аварийные тела управляющего состава и многослойные бекапы сознаний, которые строго-настрого запрещалось подключать к обслуживающему искину. Как же он их искал, эти ковчеги, и как разочаровывался раз за разом…
Но какова у Банева убежденность и сила воли, невольно восхитился Михеев. Банев нашел-таки тех, кто пронес из поколения в поколение семена того нечеловеческого, или над-человеческого, плана, который он выстраивал на Старой Земле.
– Банев, ты хоть сейчас себе не ври, а? – сочувственно сказал Михеев.
– Он не врет, старший. – Кейко возникла на диване. Как обычно, задумчивая, серьезная и внимательная.
На этот раз Банев вздрогнул, невольно потянулся за «герцогом», но сдержался.
– Кто ты? – Он оценивающе окинул девушку взглядом исподлобья.
– Кейко Мацуева, – пожала она плечами. – В данный момент, можно сказать, исполняющая особые обязанности.
– Нелюдь! – каркнул Банев.
– Старший, не вы ли только что говорили о том, что человек застрял в устаревшей форме? – улыбнулась Кейко. – И не вы ли веками осуществляли план того, кто хочет полностью поглотить реальность, в которой существует Сфера разума? Старшие сущности? Звездный тракт? Старший, я удивлена. Вы на самом деле верите, что использование создания, которое рассматривает человечество только как инструмент, подарит человечеству новые горизонты развития и познания?
Михеев откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди. Сидел, наблюдал.
Отдыхал.
Банев же пытался что-то сказать. Не получалось.
– У меня мало времени, – продолжила Кейко, – и не на все ваши вопросы я могу ответить. Поэтому коротко – я полностью осознаю себя, я остаюсь человеком. Поскольку я эмпат, те Старшие сущности, которые решили вмешаться в ситуацию, используют мои возможности, чтобы говорить с людьми. Недолго, иначе это может мне повредить.
– Почему они вмешались? – Банев наконец заговорил. – Все попытки контакта заканчивались сообщением, которое мы интерпретировали как некий кодекс невмешательства в развитие молодых разумов.
– Все так, – кивнула Кейко, – за исключением случаев, когда молодые разумы сталкиваются с вызовами, что выходят за пределы их понимания и не дают отреагировать адекватно причине вызова. Тогда Старшие Сущности могут вмешаться, как правило, подсказывая молодым разумам возможные варианты развития через тех, кто пользуется высоким авторитетом в обществе.
– Святые, пророки, провидцы? – уточнил Михеев.
– Для человечества – да. Очень редко они вмешиваются так, как сейчас. Когда начинаются процессы взаимодействия с… – девушка смешно сморщила нос, пытаясь подыскать слово, – с междувселенскими проявлениями процессов, протекающих в разных направлениях. Если очень сильно упрощать, это могут быть, например, процессы, в результате которых у Вселенной появляется общий, осознающий себя разум. Но в одном случае этот разум состоит из отдельных разумов, каждый из которых является личностью, и Вселенной хочется жить и развиваться дальше. А в другом – появляется страшно одинокий, озлобленный от этого одиночества разум, который хочет прекратить свое существование, но не может. Я стараюсь рассказать простыми словами что-то очень сложное, чего сама до конца не понимаю. Попробую показать.
Она протянула к ним руки, и Михеев почувствовал легкое прикосновение ко лбу, хотя девушка стояла в нескольких шагах от него. А затем он увидел пену, каждый пузырик которой был Вселенной, и гигантские столбы чего-то невообразимого, что пронизывало ткань Мироздания, и почувствовал биение жизни внутри этих колонн.
На разноцветную, полную жизни пену начала наползать темная масса. Она ударила в дальние колонны, отчего по поверхности Мироздания прошла дрожь и клочья пены разлетелись по тьме надкосмоса. Надвигалось нечто, что хотело поглотить все вокруг, сделать все вокруг собой. И исчезнуть.
Однако то в одном, то в другом месте тьму стали пробивать яркие огни развивающихся разумов. Отдельные пузыри пены росли, соединялись друг с другом, объединяя свечение разумов, разгоняя тьму, что поглощала соседние миры. Темные волны наплывали на сверкающие шары, и некоторые гасли, а другие, наоборот, наливались недобрым темно-красным свечением, отрывались от пенных полей и падали куда-то в темноту.
Наконец видение исчезло. Кейко внимательно посмотрела на Михеева, перевела взгляд на Банева.
– Ты хочешь сказать, что «Фенрир» создан не человечеством? – откашлялся Банев.
– Отчего же? Людьми, конечно. Но вы, старший, почему-то считаете, что человечество отделено от всего остального. Хотя оно – часть великого течения разума. И очень важная часть.
Кейко замолчала, к чему-то прислушалась:
– Мне пора.
Она подошла к Михееву, двумя руками сжала его ладонь. Руки у нее были теплыми.
– Мы еще обязательно увидимся, старший.
Когда за ней бесшумно закрылась дверь, Михеев повернулся к Баневу, сунул руки в карманы, закачался с носка на пятку. Банев пристально посмотрел на пилота. И через весь стол толкнул к нему «герцог».