Как уже отмечалось во введении, материальный объект выступает перед исследователем прежде всего как единство явления и сущности[168]. Отсюда ясно, что явление и сущность оказываются наиболее сложными атрибутами среди всех других, а соответствующие категории, в которых эти атрибуты отражаются, — наиболее содержательными (наиболее «конкретными», по терминологии Маркса) среди всех онтологических категорий. Наша задача заключается в том, чтобы выяснить: 1) что такое явление (в общем случае); 2) что такое сущность; 3) каково взаимоотношение между ними; 4) каково практическое значение этих категорий для научного исследования.
1. Категория явления. Проблема познания сущности
Понятие явления не представляет особых трудностей для философского анализа. Материя «является» нам в самых разнообразных формах: в форме вещи (например, кристалл), свойства (голубой цвет неба), отношения (равенство угла отражения светового луча от зеркальной поверхности углу падения), множества (совокупности звезд), структуры (сталактитовая пещера), состояния (распределение давления в газе), процесса (деление живой клетки) и т. д. Однако эти формы играют роль объективных явлений (в том употреблении этого термина, которое принято в конкретных науках и в практической деятельности людей) лишь в том случае, когда они выступают как нечто индивидуальное (отдельное): эта вещь, это свойство, это отношение и т. п. Только в этом случае они принципиально наблюдаемы (непосредственно, с помощью органов чувств, или опосредованно, через приборы).
Принципиальная наблюдаемость влечет за собой и их наглядность, т. е. возможность описать их с помощью наглядных образов (являющихся непосредственными показаниями органов чувств или качественно новыми образами, возникшими в результате синтеза и преобразования исходных чувственных образов). Поскольку, однако, далеко не всякие явления могут быть описаны в наглядных образах, сводящихся к непосредственным показаниям органов чувств, и поскольку выработка качественно новых наглядных образов требует ряда трудоемких операций, то периодически возникает так называемая проблема наглядности (в случае невозможности наглядного представления вновь открытых явлений в известных наглядных образах создается иллюзия невозможности наглядного представления новых явлений в каких бы то ни было наглядных образах вообще)[169].
Принципиальная наблюдаемость и наглядность отдельного связана с существованием между отдельными объектами пространственно-временных различий. Это вполне естественно, так как наблюдение отдельного объекта есть не что иное, как взаимодействие его с другим отдельным объектом (прибором), которое всегда протекает в пространстве и во времени. Поэтому два отдельных объекта, обладающие одинаковыми свойствами, можно отличить друг от друга экспериментальным путем лишь в том случае, если между ними существуют пространственно-временные различия (в частном случае — только пространственные или только временные).
Таким образом, наблюдаемость и наглядность отдельных объектов существенно связаны с возможностью локализации их в пространстве и времени. Два отдельных объекта с одинаковыми свойствами, имеющие одинаковую пространственно-временную локализацию, практически неразличимы. Итак, специфика явления заключается в том, что оно всегда есть нечто отдельное (это).
Существенно для понятия явления не то, вещь ли оно, свойство, отношение, процесс и т. д., а то, что оно эта вещь, а не вещь вообще, это отношение, а не отношение вообще, этот процесс, а не процесс вообще, и т. д.
Анализ отдельного показывает, что оно противоречиво. Обычно отдельное отождествляют с единичным, т. е. абсолютно индивидуальным и неповторимым. Но такое единичное есть лишь абстракция: реальное единичное всегда выступает в единстве с повторяющимся, т. е. сходным. Поэтому отдельное есть единство единичного и сходного[170]. Например, явления отражения красного луча под углом в 45° от стеклянного зеркала и зеленого луча под углом в 68° от стального зеркала сходны в том отношении, что в обоих случаях угол отражения равен углу падения. Очевидно, что равенство углов падения и отражения входит в содержание как первого, так и второго явления.
Если анализ явления не представляет особых трудностей, то иначе обстоит дело с анализом сущности. Можно сказать без преувеличения, что ни одна философская категория не вызывала в истории конкретных наук и истории философии таких острых дискуссий, как категория сущности. Именно вокруг этой категории было построено больше всего схоластических и даже мистических умозрительных схем. В результате появился позитивистский скептицизм, наиболее четко выраженный Б. Расселом: «Это, по-моему, безнадежно сбивающее с толку понятие».
В то же время практика научного творчества постоянно вынуждает исследователей вновь и вновь возвращаться к употреблению этого понятия. Например, В. Гейзенберг, говоря о значении нефеноменологических теорий в системе теоретической физики, обращает внимание на то обстоятельство, что любая такая теория предполагает качественную формулировку «того часто еще неизвестного, что обозначают через сознательно неопределенное выражение — „физическая сущность“»[171].
Как было показано, природа материального объекта и его атрибутов обусловливает природу соответствующих познавательных процедур, а не наоборот. Но поскольку характер познавательных процедур связан с природой объекта и его атрибутов, то в процессе познания можно «перевернуть» действительное соотношение между атрибутами и процедурами: изучая познавательные процедуры, используемые при познании соответствующего атрибута, можно установить, какие результаты (виды знания) они дают, а затем, на основе принципа отражения, можно заключить, какой объективный аналог соответствует полученному виду знания. Получается следующий эвристический прием: процедура — вид знания — объективный аналог. С помощью такого приема можно определить природу объективного аналога, существующего до, вне и независимо от соответствующих процедур[172].
Итак, узнать, что такое сущность, можно, лишь обобщая конкретные случаи раскрытия сущности различных явлений в конкретных науках. Анализируя такие случаи, следует учитывать анализ категории «сущность» в истории философии. Природу сущности нельзя выяснить ни путем чисто умозрительных рассуждений историко-философского характера, ни путем чисто эмпирических экскурсов историко-научного характера. Без учета данных истории науки легко удариться в спекуляцию; без учета данных истории философии легко растеряться в море эмпирических «мелочей» и не увидеть главного.
Так как проанализировать все известные случаи раскрытия сущности в конкретных науках невозможно, то (чтобы избежать потери общности) надо выбрать случаи, удовлетворяющие определенным требованиям. Во-первых, явления, сущность которых была раскрыта, должны относиться как к природе, так и к обществу; во-вторых, они должны быть связаны как с объектами в стационарном состоянии, так и с развивающимися объектами; в-третьих, они должны быть массовыми (типичными); наконец, в-четвертых, они должны быть сравнительно простыми для анализа и в то же время такими, при раскрытии сущности которых все познавательные процедуры использовались бы в явном виде. Именно по указанным соображениям мы выберем для анализа два знаменитых в истории науки случая раскрытия сущности: раскрытие Лавуазье сущности воды в 1783–1785 гг.[173] и раскрытие сущности капиталистической прибыли Марксом в 1857–1858 гг.[174]
Рассмотрим вначале, каким образом была раскрыта сущность воды. Анализ природы воды начался с эмпирического исследования различных конкретных вод (для простоты ограничимся речной, грунтовой и дождевой). При этом существенно, что речь шла о вполне конкретных водах (например, о воде из Сены, грунтовой воде в окрестностях Парижа и воде после дождя, который прошел над Парижем, допустим, 5 июня 1770 г., т. е. о вполне определенных гидрологических явлениях). Сравнительный анализ этих вод показал, что между ними имеются как различия (например, в плотности), так и сходство (все они представляли собой бесцветные жидкости без вкуса и запаха с tзам=0 °C и tкип =100 °C при нормальном давлении).
Отвлекшись от различий, получили множество сходных вод, отличающихся лишь положением в пространстве и времени; отвлекшись же от пространственно-временных различий между сходными водами, пришли к эмпирическому понятию о «воде как таковой» (воде вообще). Последняя, по определению, была бесцветной жидкостью без вкуса и запаха с tзам= 0 °C и tкип=100 °C (при нормальном давлении). Далее был поставлен вопрос: какова природа воды как таковой, т. е. какова природа этой «бесцветной жидкости без вкуса и запаха и т. д.»? Тогда возникли три гипотезы: 1) эта жидкость есть химический элемент (Ван-Гельмонт); 2) она есть химическое соединение кислорода с флогистоном (Уатт); 3) она есть химическое соединение кислорода с водородом (Лавуазье).
Эти гипотезы приписывали природе воды некоторое содержание, отличное от того, которое заключалось в эмпирическом понятии о воде. Они были получены не индуктивным путем из опытных исследований воды, а чисто умозрительно (на основе творческого воображения)[175]. Возникли три различных теоретических понятия о воде. На основе каждого из них предполагалось, что в основе наблюдаемых (как неодинаковых, так и одинаковых) свойств различных вод объективно лежит некоторое содержание, отличное от наблюдаемого (в том числе и от сходного). Это основание наблюдаемого и должно было быть объективным аналогом теоретического понятия о воде.
Следующий шаг заключался в том, чтобы выяснить, каково же основание наблюдаемых свойств воды «на самом деле». Для этого каждую из гипотез надо было проверить экспериментально. Другими словами, надо было связать соответствующее теоретическое понятие с указанным выше эмпирическим понятием о воде. Но для этого надо было построить теоретическое представление о воде, соответствующее тому или другому теоретическому понятию.
Так, согласно гипотезе Лавуазье, если вода есть химическое соединение кислорода с водородом, то в природе должно существовать множество одинаковых соединений конкретных форм кислорода с конкретными формами водорода, отличающихся лишь положением в пространстве или во времени (или в том и другом одновременно). Теоретические представления о воде отражают соответствующие конкретные соединения кислорода с водородом. Но это равносильно тому, что основание воды имеет множество форм проявления. Если основание воды было чем-то ненаблюдаемым и ненаглядным, то формы его проявления принципиально наблюдаемы и наглядны. Легко было допустить, что некоторые из конкретных соединений кислорода с водородом могут содержать небольшие примеси других веществ.
Нужно было сопоставить конкретные соединения кислорода с водородом (занимающие определенное положение в пространстве и времени) с конкретными водами. При этом обнаружилось, что наблюдаемое сходство речной, грунтовой и дождевой воды объясняется тем, что все они есть соединения кислорода с водородом, а наблюдаемые различия легко объяснить наличием в этих соединениях соответствующих примесей. Но это значит, что наблюдаемые речная, грунтовая и дождевая вода как определенные гидрологические явления есть лишь видимость (хотя и вполне объективная), ибо по своей сути они есть нечто другое, отличное от непосредственно наблюдаемого, именно одинаковые соединения кислорода с водородом, отличающиеся лишь положением в пространстве и времени и присутствием некоторых примесей.
После того как с помощью теоретического понятия о воде удалось объяснить наблюдаемые гидрологические явления, оставался лишь последний шаг. Оказалось, что число форм проявления основания воды, соответствующего гипотезе Лавуазье, больше числа известных гидрологических явлений. Действительно, если возможны соединения кислорода с водородом, содержащие примеси, то возможны и такие, которые свободны от примесей. Значит, чистому соединению кислорода с водородом должна соответствовать на опыте новая видимость (или новое явление) — лабораторная вода (вода, получаемая в результате взрыва смеси кислорода с водородом) [176]. После выполнения соответствующего эксперимента оказалось, что такое явление действительно существует.
Обнаружение на опыте всех явлений, предсказанных гипотезой Лавуазье, и опровержение тех немногих предсказаний, которые могли быть сделаны на основании двух других гипотез, позволили сделать следующее заключение: теоретическое понятие о воде, построенное Лавуазье, имеет объективный аналог, тогда как два других теоретических понятия такого аналога не имеют. Таким образом, доказательством того, что Лавуазье действительно раскрыл сущность воды, было обнаружение всех явлений, предсказанных им на основе его понятия о сущности воды.
Рассмотрим теперь, каким образом была раскрыта сущность капиталистической прибыли. Как известно, теоретическому исследованию Марксом природы капиталистической прибыли предшествовало эмпирическое исследование ее как определенного экономического явления. Прежде чем говорить о прибыли вообще, надо было исследовать конкретные случаи получения прибыли конкретными капиталистами (ограничимся для простоты получением прибыли в производстве пшеницы, ситца и железа в Англии XIX в.). Допустим, что на ферме мистера А прибыль в производстве пшеницы составила за год 20 тыс. фунтов стерлингов, на фабрике мистера В (в производстве ситца) она была равна 10 тыс., на заводе мистера С (в производстве железа) — 5 тыс. Нетрудно заметить, что наряду с различиями здесь имеется и сходство, которое заключается в следующем: во всех случаях наблюдается, так сказать, «самовозрастание денег», которое может быть кратко записано в форме Д->Д', где Д'>Д.
Таким образом, на основе сравнения различных конкретных случаев получения прибыли еще задолго до Маркса было сформулировано эмпирическое понятие о прибыли (прирост первоначально авансированной суммы денег после завершения цикла капиталистического производства и обращения). Очевидно, что здесь речь идет о прибыли вообще. После того как такая абстракция была получена, возник вопрос о том, какова природа прибыли вообще. Характерно, что уже меркантилисты интересовались объяснением не просто какого-то конкретного случая получения прибыли, а именно объяснением прибыли как таковой.
К середине XIX в. были выдвинуты четыре основные гипотезы, в которых делалась попытка раскрыть природу прибыли: 1) прибыль есть надбавка к цене (меркантилисты); 2) она есть прибавочный продукт земли (физиократы); 3) она есть зарплата капиталиста (вульгарные экономисты); 4) она есть прибавочная стоимость, созданная трудом рабочих, но не оплаченная ввиду того, что при капитализме стоимость товара рабочая сила меньше стоимости товара, создаваемого рабочими (Маркс). Предполагается, что в основе наблюдаемых особенностей прибыли лежит некое ненаблюдаемое и ненаглядное содержание, отличное от содержания эмпирического понятия прибыли. Это содержание не может быть получено индуктивным путем из опыта, а конструируется умозрительно (в содержании прибавочной стоимости, так же как и в содержании стоимости, нет, по выражению Маркса, «ни грана» чувственно воспринимаемого материала). Таким образом, целью каждой гипотезы является установление реального основания такого экономического явления, как прибыль.
Чтобы установить, какая из гипотез является истинной, надо перейти от теоретического понятия прибыли к теоретическому представлению о ней. Объективным аналогом такого перехода является переход от основания прибыли к формам проявления этого основания. Это значит, что (в случае гипотезы Маркса) мы должны перейти от прибавочной стоимости вообще к конкретным ее формам, различающимся только положением в пространстве и времени и, быть может, величиной (эти прибавочные стоимости). Действительно, прибавочная стоимость, получаемая фермером А, отличается по месту и времени производства и по величине от прибавочной стоимости, получаемой фабрикантом В; и т. д. Если учесть межотраслевую конкуренцию, то станет понятным, каким образом первоначальные значения этих прибавочных стоимостей преобразуются (вследствие колебаний цен) в другие значения (большие или меньшие первоначальных). Сопоставление новых значений прибавочных стоимостей (с учетом случайных колебаний рыночных цен) со значениями прибылей, полученных капиталистами А, В и С в производстве пшеницы, ситца и железа, показывает, что они совпадают.
Такое совпадение означает, что Марксово объяснение известных случаев получения прибыли правильно и что все эти конкретные прибыли есть лишь «видимость», т. е. превращенная форма проявления основания прибыли — прибавочной стоимости. Так как форм проявления прибавочной стоимости больше первоначального числа случаев получения прибыли, то должны существовать и такие формы проявления прибавочной стоимости, которым соответствуют новые экономические явления. Например, если прибыль есть по своей природе прибавочная стоимость, то средняя прибыль в новой отрасли производства (допустим, производство металлорежущих станков), после того как эта отрасль достаточно разовьется, должна быть равна средней прибыли в производстве пшеницы, ситца и железа. Подтверждение такого рода предсказаний[177] и опровержение предсказаний, вытекающих из домарксовых теорий прибыли в процессе развития капиталистического производства, и свидетельствуют о том, что Марксово теоретическое понятие о прибыли имеет объективный аналог, тогда как другие теоретические понятия о ней такого аналога не имеют.
2. Категория сущности. Объективные моменты явления и сущности
Нетрудно заметить сходство познавательных процедур, примененных для раскрытия сущности столь различных явлений, как вода и капиталистическая прибыль. Если теперь резюмировать эти процедуры и их результаты, то картина будет такова.
Раскрытию сущности предшествует наблюдение и описание некоторой совокупности явлений (отдельных). Результатом такой операции является совокупность восприятий. В роли объективного аналога каждого восприятия выступает соответствующее явление. Затем исследователь сравнивает эти явления и мысленно отвлекается от их неповторимых (единичных) черт. Указанную процедуру сравнения и отбрасывания единичного естественно назвать абстракцией выделения, так как она позволяет выделить в отдельных сходное. Результатом абстракции выделения является совокупность эмпирических (так называемых общих) представлений. В роли объективного аналога последних выступает множество сходных объектов. Последние представляют собой абсолютно одинаковые объекты, отличающиеся только положением в пространстве, времени или тем и другим одновременно[178].
Следующий шаг состоит в отвлечении от пространственно-временных различий между сходными объектами. Такая процедура получила название абстракции отождествления, ибо в результате этой процедуры множество сходных «сливается» в одно сходное[179]. Результатом абстракции отождествления является эмпирическое понятие[180]. Возникает вопрос: что является объективным аналогом последнего? Если во всех предыдущих случаях ответ был очевиден, то здесь мы впервые сталкиваемся с ситуацией, когда ответ сразу не ясен. Однако после некоторого размышления нельзя не прийти к заключению, что в роли объективного аналога эмпирического понятия может фигурировать только сходное как таковое (сходное вообще). Последнее отличается от множества сходных тем, что оно одно и потому присуще множеству отдельных объектов безотносительно к пространственно-временным различиям между ними.
Если каждое конкретное сходное (это сходное) локализовано определенным образом в пространстве и времени (чем оно и отличается от других таких же сходных), то сходное вообще такой локализации не имеет. Это, однако, не означает, что оно существует вне пространства и вне времени. Сходное как таковое не существует до, вне и независимо от отдельных объектов (следовательно, в том числе до, вне и независимо от множества сходных). Поскольку множество отдельных объектов существует в пространстве и во времени, то и сходное как таковое благодаря его связи с отдельным тоже существует, вообще говоря, в пространстве и времени. Тем не менее способ его пространственно-временного бытия существенно отличается от способа пространственно-временного бытия отдельных объектов.
Это проявляется, в частности, в том, что сходное как таковое может одновременно существовать актуально (а не только потенциально) в различных частях пространства, что невозможно для отдельного. Именно в силу указанного обстоятельства принадлежность множеству отдельных объектов безотносительно к пространственно-временным различиям между ними прекрасно выражает специфику сходного вообще в отличие от этих сходных. Указанная особенность сходного делает понятной, почему оно может быть познано только путем абстракции отождествления, т. е. путем отвлечения от пространственно-временных различий между многими сходными.
Легко понять, что если по способу существования сходное вообще отличается от этих сходных, то по содержанию оно совпадает с ними. Если мы имеем 10 эмпирических представлений о 10 абсолютно одинаковых шарах (отличающихся только локализацией в пространстве и времени), то содержание эмпирического понятия «шар вообще», очевидно, совпадает с содержанием любого из 10 эмпирических представлений (за вычетом того аспекта эмпирического представления, который связан с отражением локализации шара). Стало быть, содержание сходного вообще имеет чисто эмпирический характер и может быть познано чисто эмпирическими методами (индукция и т. п.).
Как известно, всякое наблюдение есть всегда взаимодействие отдельного объекта с другим отдельным объектом, независимо от того, является ли такое взаимодействие прямым (непосредственное наблюдение) или косвенным (опосредованное наблюдение, т. е. через приборы). Поскольку сходное вообще не является материальным объектом, то оно не может взаимодействовать с нашими органами чувств ни прямо, ни косвенно. Но это означает, что оно принципиально ненаблюдаемо. В то же время содержание его наглядно, ибо оно совпадает с содержанием эмпирических представлений о сходных объектах. Другими словами, эмпирическое понятие, в котором отражается сходное как таковое, есть наглядный образ (причем наглядность последнего того же рода, что и наглядность так называемых общих представлений). В этом нет ничего парадоксального, если учесть, что в результате абстракции отождествления все эмпирические представления (отражающие сходные объекты) «сливаются» в одно эмпирическое представление. Последнее же, будучи разложенным на свои характерные признаки, а затем вновь синтезированным из них, есть не что иное, как эмпирическое понятие.
После того как с помощью абстракции отождествления исследователь получил эмпирическое понятие, отражающее объективно существующее сходное, процесс раскрытия сущности вступает в решающую фазу. Нередко методологи полагают, что именно абстракция отождествления и является той процедурой, которая раскрывает сущность. Между тем из рассмотренных выше примеров видно, что это не так. Ведь объяснять отдельное с помощью сходного — значит допускать порочный круг, ибо отдельное, по определению, содержит в себе сходное. Раскрытие природы множества отдельных объектов предполагает также выяснение природы присущего им сходства.
В указанном круге и заключалась принципиальная ошибка средневековых схоластов, которые «объясняли», например, круглую форму солнечных бликов (при прохождении света сквозь листву) тем, что в основе этих бликов лежит некое «скрытое качество» — «кругообразная природа света». Такой метод объяснения равносилен объяснению голубого цвета неба, скажем, над Сахарой 22 июля 1850 г. «голубым цветом неба вообще». В рассмотренных ранее примерах такое объяснение было бы эквивалентно объяснению этой воды с помощью воды вообще и этой прибыли с помощью прибыли вообще.
Чтобы избежать такого рода тавтологий, надо заменить содержание сходного другим содержанием, которое, с одной стороны, специфично для данного множества отдельных объектов и в то же время не совпадает с этими объектами (т. е. отличается как от сходного между ними, так и от их индивидуальных особенностей). Действительно, объяснение природы солнечных бликов было достигнуто тогда, когда круглая форма блика вообще была заменена «суперпозицией многих элементарных изображений отверстия» (Мавролик, XVI в.). Природа голубого цвета неба в любом пункте земного шара стала ясной, когда голубой цвет неба вообще был объяснен как рассеяние света, связанное с флуктуациями плотности атмосферного воздуха (Гагенбах, XIX в.). Природа воды была выяснена, когда вода вообще была заменена «химическим соединением кислорода с водородом» (Лавуазье, XVIII в.). Наконец, загадка прибыли была решена, когда прибыль вообще была заменена «прибавочной стоимостью» (Маркс, XIX в.).
Описанную познавательную процедуру естественно назвать абстракцией замещения[181], в результате которой возникает теоретическое понятие. Последнее является продуктом творческого воображения (и следовательно, в отличие от эмпирических понятий не «выводится» из опыта). Оно представляет собой умозрительный конструкт, лишенный какой бы то ни было наглядности (в этом состоит второе его важное отличие от эмпирических понятий)[182].
Естественно поставить вопрос: каков объективный аналог такого понятия? Этот вопрос куда сложнее, чем вопрос о существовании объективного аналога эмпирических понятий. Из предыдущего изложения ясно, что отдельное не может быть таким аналогом, ибо оно отражается в восприятии. Это сходное тоже не может быть, так как оно отражается в эмпирическом представлении. Сходное вообще также не может выступать в этой роли, поскольку оно отражается в эмпирическом понятии. Иногда говорят, что объективным аналогом теоретического понятия является множество (класс) отдельных объектов, обладающих сходными признаками. Однако и такой ответ неудовлетворителен, ибо он игнорирует то обстоятельство, что множество объектов отражается в множестве восприятий (или множестве эмпирических представлений, если речь идет о множестве сходных).
Чтобы уяснить объективное содержание теоретического понятия, надо, очевидно, исследовать, каким преобразованиям подвергается в процессе познания понятие о сходном вообще, являющемся объективным аналогом эмпирического понятия. В результате абстракции замещения эмпирическое содержание сходного вообще заменяется неэмпирическим содержанием. Значит, предполагается, что за некоторым эмпирическим содержанием, присущим множеству отдельных объектов безотносительно к пространственно-временным различиям между ними, скрывается некоторое другое, неэмпирическое содержание, которое тоже присуще множеству отдельных объектов безотносительно к пространственно-временным различиям между ними. Содержание, отличающееся от содержания сходного вообще, но обладающее тем же способом существования, естественно назвать основанием[183] отдельного.
Как ясно из предыдущего, основание есть единство общего[184] и специфического (оно является общим по способу существования и специфическим по содержанию). Своеобразие такого атрибута материальных объектов, как основание, состоит в том, что он не только принципиально ненаблюдаем, но и (в отличие от сходного вообще) к тому же еще принципиально ненагляден. Не будучи наблюдаемо, объективное основание (в отличие от субъективных «оснований»), однако, принципиально проявляемо. Если мы сравним процессы раскрытия сущности воды и прибыли, то заметим, что после абстракции замещения следует операция конкретизации основания. Она заключается в своеобразном «размножении» основания в пространстве и времени. Результатом этой операции является совокупность теоретических представлений, которые отражают множество форм проявления основания (эти химические соединения кислорода с водородом и эти прибавочные стоимости). Последние представляют собой особые отдельные объекты, содержание которых совпадает с содержанием основания. Эти объекты принципиально наблюдаемы и наглядны.
Следующая познавательная процедура — объяснение состоит в сопоставлении форм проявления основания с исходными явлениями. Если при этом обнаруживается, что первоначальные явления можно рассматривать как «превращенные» (Маркс) формы проявления основания, то исходные явления можно считать получившими рациональное объяснение. Таким образом, всякое явление по отношению к своему объективному основанию есть объективная видимость. Перефразируя известные слова Гегеля, можно сказать, что всякое явление «светится в себе самом чем-то другим».
Здесь, однако, исследователя подстерегает одна неожиданность. Если выдвинутая им гипотеза предполагает существование такого основания, число форм проявления которого меньше или равно числу исходных явлений (n ≤ m, где m — множество исходных явлений, а n — множество форм проявлений основания), то такая гипотеза в принципе не может быть проверена и, следовательно, соответствующему теоретическому понятию нельзя приписывать объективный аналог.
Если, однако, n>m, тогда необходима еще одна исследовательская процедура: надо выяснить, какие видимости соответствуют не использованным в ходе объяснения формам проявления основания (т. е. надо сопоставить «избыточные» формы проявления основания с новыми явлениями). Если все предсказанные явления будут обнаружены, тогда (и только тогда) можно будет утверждать, что наше теоретическое понятие отражает объективное основание. В противном случае (так же как и в случае n ≤ m) оно не будет иметь объективного аналога и наше «основание» (по отношению к данному множеству отдельных объектов) будет не чем иным, как пустой абстракцией[185].
Итак, только основание, удовлетворяющее условию п>т, является проявляемым и только такое основание можно считать объективно существующим. Из сказанного ясно, что нельзя смешивать наблюдаемость с проявляемостью. Первая относится к отдельному, вторая — к общему. Ненаблюдаемый атрибут может быть проявляемым[186].
Ненаблюдаемость и ненаглядность основания давали на протяжении многих веков повод для отрицания возможности его объективного существования (номинализм). Основная идея номиналистов заключалась в том, что не только некоторые основания, но и всякое основание лишь абстракция[187]. В ходе длительных дискуссий постепенно выяснилось, что номиналистский подход к проблеме объективности основания не в состоянии объяснить: 1) существование необходимой связи между отдельными объектами данного класса и 2) наличие объективного содержания у теоретических понятий. Не требуется особой проницательности, чтобы понять, что номинализм в подходе к проблеме основания отражает односторонне эмпирическую тенденцию.
Те же ненаблюдаемость и ненаглядность основания давали повод сторонникам объективного идеализма приписывать основанию не только объективное существование, но и субстанциальный характер, т. е. утверждать возможность его существования до, вне и независимо от отдельных объектов в виде самостоятельной реальности (так называемый реализм)[188]. Логика подхода реалистов к проблеме основания такова: поскольку все наблюдаемое и наглядное существует в пространстве и времени, а основание ненаблюдаемо и ненаглядно, то оно не может обладать пространственно-временным бытием; но если основание существует вне пространства и времени, то оно должно существовать вне отдельного. Между тем из того, что было сказано о сходном вообще, ясно, что ненаблюдаемость и ненаглядность основания связаны не с существованием его вне пространства и времени, а с принадлежностью множеству отдельных объектов безотносительно к пространственно-временным различиям между ними. По этой причине основание не является особой субстанцией, а есть атрибут той же субстанции, к которой принадлежит и отдельное.
Главная слабость радикально-реалистического подхода заключается в его неспособности объяснить различие между объективным основанием и «основанием» субъективным: с точки зрения радикальных реалистов, любое теоретическое понятие имеет объективный аналог (что находится в резком противоречии с практикой научного творчества). Умеренный реализм формально может преодолеть эту трудность, но он (точно так же как и реализм радикальный) не в состоянии указать способ, посредством которого можно было бы отличить «субстанциальность» основания от «субстанциальности» отдельного. Это свидетельствует о спекулятивном характере такого разграничения[189].
Теперь можно обобщить результаты сравнительного анализа конкретных случаев раскрытия сущности в виде таблицы:
1) Раскрытие сущности в общем виде
2) Раскрытие сущности воды
3) Раскрытие сущности прибыли
1) Описание (восприятия): явления (множество отдельных)
2) Эта речная вода; эта грунтовая вода; эта дождевая вода
3) Эта прибыль в производстве пшеницы; эта прибыль в производстве ситца; эта прибыль в производстве железа
1) Абстракция выделения (эмпирические представления): множество сходных
2) Эта бесцветная жидкость и т. п.; эта бесцветная жидкость и т. п.; эта бесцветная жидкость и т. п.
3) Это самовозрастание денег; это самовозрастаиие денег; это самовозрастание денег
1) Абстракция отождествления (эмпирическое понятие): сходное
2) Бесцветная жидкость и т. п. вообще
3) Самовозрастание денег вообще
1) Абстракция замещения (теоретическое понятие): основание
2) Химическое соединение кислорода с водородом вообще
3) Прибавочная стоимость вообще
1) Конкретизация (теоретические представления): формы проявления основания
2) Это соединение кислорода с водородом; это соединение кислорода с водородом; это соединение кислорода с водородом; это соединение кислорода с водородом
3) Эта прибавочная стоимость; эта прибавочная стоимость; эта прибавочная стоимость; эта прибавочная стоимость
1) Объяснение и предсказание (восприятия); видимости (превращенные формы проявления, включая новые явления)
2) Эта речная вода; эта грунтовая вода; эта дождевая вода; эта лабораторная вода
3) Эта прибыль в производстве пшеницы; эта прибыль в производстве ситца; эта прибыль в производстве железа; эта прибыль в производстве станков
Из таблицы видно, что сущность есть не что иное, как основание отдельного, т. е. единство общего и специфического в указанном выше смысле. Именно такой смысл вкладывал в понятие сущности Маркс: «…труд есть то, в чем различные товары одинаковы, единое в них… внутренняя основа их стоимости»[190].
Как было показано во введении, категория сущности в указанном значении является одним из главных рабочих инструментов методологии «Капитала». В то же время из таблицы следует, что сущность есть не всякое, а только проявляемое основание. Имея в виду гегелевскую мистификацию понятия сущности, Маркс писал: «Но что сказал бы старик Гегель, если бы узнал на том свете, что общее [Allgemeine] означает у германцев и скандинавских народов не что иное, как общинную землю..»[191]
Эта цитата прекрасно иллюстрирует мысль о том, что основание всегда имеет конкретные формы проявления в виде особых объектов, а отнюдь не является особой реальностью, существующей до, вне и независимо от этих форм и порождающей их. Это естественно, так как с диалектико-материалистической точки зрения проявляемое основание обладает не субстанциальным, а атрибутивным характером: оно существует до, вне и независимо от наших знаний и нашей деятельности, но не существует до, вне и независимо от отдельных объектов определенного класса. В связи с этим обратим внимание на то, что метод «Капитала» исходит из объективного существования не только форм проявления основания, но также самого основания и превращенных форм его проявления:
«Не только Wesen (сущность. — Ред.), но и Schein объективны»[192]. Таким образом, диалектико-материалистический подход к проблеме основания (а тем самым и сущности) имеет ярко выраженный антиноминалистский и антиреалистский характер.
Таблица представляет интерес не только потому, что она показывает, что такое сущность, но и потому, что она содержит практические рекомендации, как ее находить. Однако практика научных исследований не ограничивается только такого рода общими указаниями, она требует дальнейшего анализа понятий «отдельное» и «основание». Обобщение данных научных исследований в различных областях показывает, что содержание отдельного раскрывается более детально в таких понятиях, как его качественная и количественная определенность, мера, элементы и структура, устойчивость и изменчивость, пространственная и временная определенности, феноменологический закон[193] и др.
История науки свидетельствует о том, что содержание основания раскрывается более конкретно в таких понятиях, как нефеноменологический закон (основание сходства), взаимоотношения возможного и действительного, необходимого и случайного, причинные связи, взаимодействие и др.[194] Нетрудно заметить, что все онтологические категории не имеют самостоятельного значения, а отражают соответствующие объективные фрагменты явления и сущности как наиболее сложных атрибутов материального объекта.
У Аристотеля, который первым дал систематическую (хотя и далеко не полную) сводку онтологических категорий, еще нет осознания этого обстоятельства. Нет этой идеи и у Канта. Впервые она появляется только у Гегеля. Как известно, Гегель все онтологические категории рассматривал как различные фрагменты (аспекты) либо бытия, либо сущности. При этом следует учесть особенность гегелевской терминологии: то, что в конкретных науках и практической деятельности людей принято называть «явлением», Гегель называл «наличным бытием». Поэтому сфера бытия у него совпадает с «миром явлений» в общепринятом словоупотреблении. Термин же «явление» Гегель употреблял для обозначения формы проявления основания, так что гегелевский «мир явлений» соответствует множеству форм проявления основания. Мистификация фундаментальности явления и сущности у Гегеля состоит в том, что он рассматривает их как атрибуты не материального объекта, а «мирового духа», включающие в себя другие атрибуты того же «духа». Мы уже показали во введении, как Маркс материалистически интерпретировал идею фундаментальности явления и сущности и как он применил ее при анализе капиталистической экономики.
На первый взгляд может показаться, что все онтологические категории в равной мере характеризуют как явление, так и сущность, поскольку в процессе познания эти категории переплетаются. Однако, если бы это было так, явление и сущность нельзя было бы отличить друг от друга. Например, если бы мы стали приписывать качественную и количественную определенность (в одном и том же смысле) как явлению, так и сущности, то сразу бы столкнулись со следующим затруднением. Если качество и количество понимаются как это качество и это количество, то они не могут относиться к сфере сущности. Если же речь идет о качестве вообще и количестве вообще, то это имеет двойной смысл: или речь идет о сходном, тогда мы имеем дело с разновидностью феноменологического закона (который относится к сфере явления); или имеют в виду основание качества и основание количества. Очевидно, нельзя смешивать качество с основанием качества и количество с основанием количества. Поэтому не случайно Гегель рассматривал качество и количество в сфере бытия, а не в сфере сущности. Сказанное относится и ко всем другим онтологическим категориям[195].
Итак, как мы уже отмечали, наибольшие трудности для философского исследования представляет именно категория сущности. Проведенный анализ этой категории позволяет дать оценку другим определениям сущности, встречающимся в литературе и отличающимся от вышеупомянутого. Наиболее распространены такие определения: сущность есть 1) сходное; 2) часть явления, обусловливающая остальные его части; 3) особое отдельное, из которого развилось данное множество отдельных; 4) инвариантное; 5) единство в многообразии;6) система внутренних связей и отношений; 7) закон или система законов; 8) необходимое.
Общим недостатком первых трех определений является тенденция отождествлять сущность (так или иначе) с явлением. Ведь и сходное, и любые элементы, и структуры, входящие в состав явления, и любая из прошлых стадий его развития относятся к сфере отдельного и, следовательно, принципиально наблюдаемы и наглядны[196]. При этом совершенно не существенно, какие именно компоненты отдельного выбираются для определения сущности. Так как понятие сущности (как оно употребляется в конкретных случаях раскрытия сущности) не просто отличается от понятия отдельного, но и противоположно ему, то оно должно быть противоположно и любому компоненту отдельного. Из противоположности сущности отдельному следует также ее принципиальная ненаблюдаемость и ненаглядность. Видимо, психологической основой первых трех определений является стремление рассматривать материальный объект как нечто полностью наблюдаемое и наглядное. При таком подходе приписывание объекту каких-то ненаблюдаемых и ненаглядных черт, естественно, кажется недопустимой «мистификацией». Между тем фундаментальное противоречие, заключенное в самой природе объекта, состоит как раз в том, что он есть единство наблюдаемого и ненаблюдаемого, наглядного и ненаглядного. Последнее, конечно, противоречит обыденному «здравому смыслу», но это обстоятельство не может рассматриваться как аргумент в пользу отождествления сущности с явлением.
Четвертое и пятое определения частично преодолевают указанный выше недостаток. Как мы уже видели, сущность как основание действительно есть нечто инвариантное (т. е. не изменяющееся при определенного типа изменениях, которым подвергается отдельное), а также единство в многообразии. Однако такие определения неудовлетворительны, так как двусмысленны: сходное тоже является чем-то инвариантным и тоже есть единство в многообразии. Стало быть, двусмысленность 4-го и 5-го определений приводит к неявному смешению понятий сущности и явления. Хотя такое смешение, строго говоря, не означает отождествления, тем не менее действительного определения не получается.
Ближе всего к истине стоят 6-е и 7-е определения. Фактически в них делается первая попытка проанализировать атрибуты сущности. Однако та форма, в которой это выполняется, весьма неудовлетворительна. Ведь под «внутренними» связями и отношениями можно понимать как эти связи и отношения[197], так и связи и отношения вообще. Но эти связи и отношения относятся к сфере явления. Следовательно, двусмысленности указанного определения можно избежать, лишь заменив 6-е определение следующим: сущность есть система существенных связей и отношений. Но тогда возникает порочный круг. Устранить этот круг можно, только прибегнув к таким онтологическим категориям, как нефеноменологический закон, возможное и действительное, необходимое и случайное, причинность, взаимодействие.
Фактически это осуществляется в 7-м определении. Недостаток последнего заключается, однако, в том, что в нем не проводится различия между феноменологическим (сходство) и нефеноменологическим (основание сходства) законом, вследствие чего вновь возможно смешение сущности и явления. Если же модифицировать 7-е определение в том плане, что сущность есть нефеноменологический закон (или система таких законов), то получится в общем правильное, но недостаточно развернутое (неразвитое) определение сущности. Аналогичным недостатком обладает и 8-е определение. В нем правильно указывается на связь сущности с необходимостью, но в то же время обедняется содержание сущности, игнорируются другие (не менее важные) ее стороны: нефеноменологический закон, причинность и т. п.
В заключение отметим, что диалектика взаимоотношения явления и сущности в процессе развития объекта была подробно проанализирована во введении. Ее можно проследить на примере применения Марксом этой диалектики к анализу капиталистической экономики. Ее место в системе объективной диалектики наглядно показано на рис. 1.
Итак, диалектическая природа материального объекта как носителя развития наиболее ярко проявляется в том, что он выступает как противоречивое единство явления и сущности. Следовательно, «единство многообразного», выступающее исходным пунктом исследования, оказывается единством явления и сущности. Согласно диалектическому методу восхождения от конкретного к абстрактному (и обратно), дальнейший процесс исследования природы объекта заключается в том, чтобы разложить его на «абстрактные» компоненты и исследовать их, по выражению Маркса, в чистом виде, т. е. свободными от «затемняющих» обстоятельств. Поэтому задача состоит в том, чтобы подвергнуть более глубокому анализу объект как явление, а затем аналогичному анализу сущность объекта.