ipso facto объективными.
Фотография как наука и искусство
Фотография была не одним, а несколькими изобретениями. Разработанное в 1820–1830‐х годах с использованием разных носителей и разных методов, это семейство родственных техник привело к разительно отличающимся визуальным результатам. Луи́ Жак Мандé Дагéр, который до этого зарабатывал себе на жизнь в Париже рисованием иллюзионистских панорам, разработал метод химической фиксации изображения с помощью камеры-обскуры на полированной серебряной пластине (или медной пластине, покрытой серебром); получающееся изображение было уникальным объектом, замечательным своей четкостью передачи мельчайших деталей[223]. Работая независимо от Дагера, британский эрудит Уильям Генри Фокс Тальбот экспериментировал с бумагой, обработанной солью и нитратом серебра, на которой он делал отпечатки различных плоских предметов, таких как листья и кружева (а позднее проекции камеры-обскуры), чтобы получить негатив, напоминающий акварель или силуэт[224], [225]. Первоначально Тальбот называл свое изобретение «фотогеническим рисунком»; он надеялся, что оно заменит камеру-люциду у неискусных рисовальщиков, каким и был он сам, и, может быть, также обеспечит возможность более дешевого и достоверного воспроизведения картин, чем гравирование. Соотечественник и друг Тальбота, астроном и физик Джон Гершель также отмечал потенциальную ценность фотографии как средства изготовления и копирования изображений, но его главный интерес к этому технологическому процессу, в который он внес значительные химические усовершенствования в переписке с Тальботом, состоял в создании научного инструмента для исследования свойств света, такого как регистрация ультрафиолетовых лучей (которые были невидимы для невооруженного глаза). С самого начала научная фотография отличалась значительным разнообразием средств – например, дагеротип[226] или фотограмма (ил. 3.4) – и целей[227].
Ил. 3.4. Три листа. Фотограмма, Уильям Генри Фокс Тальбот, 1839, Музей Фокса Тальбота, Лакок, Англия (любезно предоставлено Британской библиотекой). Этот полученный посредством фотогении графический негатив появился в результате экспонирования на солнечном свету бумаги, пропитанной светочувствительным хлоридом серебра. Это фактически фотограмма: листья были прижаты непосредственно к бумаге под стеклом и экспонировались около четверти часа, превращая хлорид серебра в металлическое серебро. Полученное изображение затем можно было использовать, повторяя процесс, чтобы создать «позитив», в котором светлые и темные участки изменяли оттенок на противоположный. Из-за длительного времени экспозиции, которого требовал технологический процесс, изображения часто были расплывчатыми.
Но научная фотография была только одним из видов фотографии XIX века, а объективная фотография была, в свою очередь, только одной из разновидностей научной фотографии[228]. Начиная с экспериментов Гершеля с ультрафиолетовым излучением фотография изобретательно использовалась, чтобы сделать видимыми явления, невидимые для человеческого глаза иным способом: поляризация света; пули, проносящиеся по воздуху; птицы в полете[229]. В этих случаях фотографы использовали свои изображения как инструменты научного открытия. Фотография также была пригодна для воспроизведения известных явлений, в особенности в области естественной истории, с чрезвычайной плотностью детализации, превышающей точность литографии[230]. Родившийся в Швейцарии американский натуралист Александр Агассис надеялся, что фотография «даст иллюстрации с такой значительной детализацией, которая обычно невозможна из‐за великой дороговизны гравировки или литографии, даже если она технически осуществима»[231] (ил. 3.5). Служа на благо открытия или повышения детализации, научная фотография не нуждается в том, чтобы заявлять права на механическую объективность; иногда совсем наоборот. Здесь мы обращаем особое внимание на те подвиды научной фотографии, которые предъявляли такие претензии.
Ил. 3.5. Детализация иглокожих.Echinometra viridis (ил. 1, слева вверху) и Echinometra subangularis (ил. 2–4), вудбуритипы, Alexander Agassiz, Revision of the Echini (Cambridge: Cambridge University Press, 1872–1874), pl. 10 (Museum of Comparative Zoology, Harvard University. Photograph © President and Fellows of Harvard College). Агассис был одним из первых, кто использовал новые методы, такие как вудбуритипия и альбертотипия (фототипия), для механического воспроизведения фотографических изображений в научных публикациях. Его обзор особей морских ежей, хранящихся в коллекциях по всему миру, был проиллюстрирован как литографиями, так и фотографиями, – последние сделаны Огюстом Сонрелем, который был также научным иллюстратором и литографом Луи Агассиса (отца Александра). Изысканный стиль, благодаря которому естественно-исторические литографии Сонреля стали знаменитыми, получил продолжение в новом медиуме. Здесь научная фотография нацелена на почти не требующую усилий регистрацию деталей, а не на объективность.
И художники, и ученые быстро оценили, что фотография может быть использована для регистрации деталей, но они разошлись в оценке ее полезности для развития механической объективности. В своей сенсационной публичной презентации изобретения Дагера на объединенном открытом заседании Академии наук и Академии изящных искусств в Париже 19 августа 1839 года французский астроном и физик Франсуа Араго восторгался возможностями, которые предоставлял новый медиум в качестве научного записывающего устройства и детектора света; цитируя художника Поля Делароша, он также предвидел использование фотографии в качестве средства совершенствования «определенных качеств искусства, с тем чтобы они стали для живописцев, даже самых искусных, предметом наблюдения и исследований». Хотя ученые могли желать, чтобы фотография оснастила их эпистемологией, свободной от вмешательства человеческих рук, а художники – охотиться за присущими фотографии мягким светом, светотенью[232] и богатством оттенков, в обоих лагерях были те, кто восхищался способностью фотографии легко отображать все без исключения мельчайшие детали. Араго представлял себе, насколько полезным было бы новое изобретение для экспедиции Наполеона в Египет, чтобы записать «многие миллионы иероглифов», покрывающих храмы; Деларош поражался «невообразимо изысканной полнотой и завершенностью» дагеротипов[233].
Поскольку фотография первоначально воспринималась в качестве заменителя рисунка и гравюры, она казалась чудом сбереженного художественного труда. «Это так естественно, – отмечал Тальбот относительно своих «фотогенных рисунков», – ассоциировать идею труда с большой сложностью и подробной проработкой деталей исполнения, что она более поражает, когда мы видим изображение тысячи цветков агростиса [в цветении]… а не картину большого и простого дубового листа. …Но на деле степень трудности одна и та же»[234]. Рецензенты «Карандаша природы» (Pensil of Nature, 1844–1846) Тальбота благожелательно сравнивали одно из калотипных изображений (изображения, сделанные на фотосенсибилизированной высококачественной писчей бумаге) с голландской бытовой живописью XVII века. По-видимому, чтобы смягчить скептицизм, Тальбот вложил листки в некоторые экземпляры своей книги: «Вставные иллюстрации настоящей работы запечатлены только посредством света, без какой-либо помощи карандаша художника. Это рисунки, сделанные самим солнцем, а не имитация гравюр, как подумали некоторые»[235]. Способность фиксировать детали без существенных трудовых затрат оставалась одной из горячо восхваляемых особенностей фотографии XIX века как для научной иллюстрации, так и для фотографии как нового, лучшего способа репродукции произведений искусства[236].
Очень скоро, тем не менее, был выдвинут еще один аргумент в пользу фотографии как сугубо научного медиума. Автоматизм фотографического процесса обещал изображения, свободные от человеческой интерпретации, – объективные изображения, как они в итоге были названы[237]. Все многочисленные изобретатели фотографии подчеркивали удивительную непосредственность изображений, «запечатленных рукой природы», по выражению Тальбота[238]. Автоматизм и объективность сошлись в одном из старейших научных атласов, чтобы сделать предметом гордости использование в нем фотографических изображений, – созданном Донне «Курсом микроскопии для медицинских исследований» (Cours de microscopie complémentaire des études médicales, 1844–1845). Наряду с рисунками микроскопических изображений крови, молока, спермы и других телесных жидкостей Донне включил фотографии «воспроизводящие объекты в точности такими, какими они представляются, и совершенно независимо от интерпретации; чтобы достигнуть этого результата, я не хотел доверять ни моей собственной руке, ни даже руке рисовальщика, всегда более или менее находящейся под влиянием теоретических идей автора; благодаря чудесному изобретению дагеротипа объекты воспроизводятся с неукоснительной достоверностью, неизвестной до сих пор, посредством фотографических процессов». Донне надеялся, что его образы рассеют часто повторявшееся возражение его коллег-медиков, что микроскоп показывает только «иллюзии». Разве можно устоять перед таким чудом? Объект, который «рисовал сам себя, закреплялся на пластине сам без помощи искусства, без малейшего участия человеческой ру