[324]. После 40 лет научной фотографии, находящейся на службе механической объективности, Нойхаусс знал, что искусство фотографа должно оказывать помощь науке. Там, где не срабатывал автоматизм, требовалось проявлять мастерство.
К началу ХХ века вера в механическую объективность оказалась поколеблена. Только лишь обещание автоматичности стало казаться расплывчатым – не в последнюю очередь благодаря настоящим экспертам, вроде Нойхаусса, которые досконально знали трудности, сопутствующие фотографированию любого предмета – от бактериальных культур до асимметричных снежинок. И хотя Нойхаусс и его современники все еще поддерживали идеал объективности, они хорошо знали, что сам себя он не реализует. Избавление от ученых, их вмешивающихся глаз и рук оказалось непростой и даже, может быть, нереализуемой задачей.
В 1872 году в своем обращении к Собранию немецких естествоиспытателей и врачей Рудольф Вирхов не без иронии подвел итог этого спора в контексте нападок на Эрнста Геккеля за его публичную поддержку теории эволюции Дарвина:
Сейчас я – один из старейших профессоров медицины. Я преподавал свою науку более тридцати лет и могу сказать, что все эти тридцать лет я честно работал над собой, чтобы устранить свою субъективную сущность [dem subjektiven Wesen] и как можно решительнее следовать в фарватере объективности [das objektive Fahrwasser]. Тем не менее я должен открыто признаться, что мне не удалось полностью избавиться от своей субъективности. Каждый год я снова и снова приходил к осознанию того, что там, где, как мне казалось, я был полностью объективным, я сохранял довольно значительный элемент субъективных представлений [subjektive Vorstellungen].
Для Вирхова это этико-эпистемическое сражение с коварной субъективностью было нескончаемой борьбой, которая должна была неустанно вестись против опасных аспектов научной самости – «моих мнений, моих представлений, моей теории, моих спекуляций»[325]. Это требовало терпения, но сверх того – культивирования научной самости при помощи умений и искусства (Geschick und Kunst). Объективность в ее чистой форме оставалась для Вирхова и его современников недостижимой целью, пунктом назначения, все время скрывающимся за горизонтом. Но даже если объективность не могла быть достигнута во всей своей полноте, это не означало, что она была не более чем праздной риторикой. Объективность требовала конкретных действий на лабораторном столе, равно как и на столе иллюстратора.
Подобно Вирхову многие ученые начала ХХ века все чаще приходили к выводу, что субъективность никогда не будет искоренена окончательно. Некоторые из них честно поддерживали необходимость субъективного суждения в производстве и использовании научных образов; объективность без субъективности, признавали они, это честолюбивый замысел, обреченный в конечном счете на провал. Другие же, отчаявшись хоть когда-нибудь достичь объективности в изображении, начали искать ее не в гравюрах, рисунках или фотографиях, а в утонченной и менее осязаемой области математики и логики. Мы рассматриваем эти две альтернативы в главах 5 и 6. Но прежде мы должны вернуться к вопросу, уже поднимавшемуся в главах 2 и 3: что следует понимать под научной самостью, которая стремилась к верному изображению природы? Помня о тесной связи между научной практикой и научным характером, мы исследуем в главе 4 новую научную самость, которая стремилась усмирить волю посредством предельного волевого акта. Мы хотим знать, каким образом в столь широком диапазоне научных отраслей стало общим местом утверждать, как это делал Кахаль, что главным препятствием на пути к объективности является неподконтрольная, разлаженная воля.
Ил. 4.1. Повторение филогенеза в онтогенезе. «Эмбрионы трех млекопитающих», Ernst Haeckel, Anthropogenie, oder, Entwicklungsgeschichte des Menschen (Leipzig: Engelmann, 1874), table 5. Это изображение, выполненное самим Геккелем и литографированное лейпцигской фирмой J. G. Bach, показывает три сравнительные эмбриологические фазы свиньи, коровы, кролика и человека, доказывая точку зрения Геккеля о поразительном сходстве ранних стадий развития. Вильгельм Гис был особенно критически настроен в отношении некоторых геккелевских изображений человеческого эмбриона. Он полагал, что характерные особенности [эмбриона] были сильно преувеличены или даже придуманы для того, чтобы подтвердить утверждение Геккеля о том, что онтогенез повторяет филогенез. Гис был сильно раздражен этим обстоятельством, потому что Геккель в своих ранних работах использовал камеру-люциду и поэтому «был осведомлен о методах, позволяющих получать более точные эскизы» (Wilhelm His, Unsere Körperform und das physiologische Problem ihrer Entstehung (Leipzig: Vogel, 1874), p. 170–171).
Глава 4Научная самость
Почему Объективность?
В 1870 году лейпцигский эмбриолог Вильгельм Гис начал серию нападок на своего коллегу из Йены Эрнста Геккеля, использовавшего эмбриологические свидетельства (и, в частности, иллюстрации эмбрионального развития) для подтверждения своего тезиса, согласно которому филогенез повторяется в онтогенезе (ил. 4.1 и 4.2). Гис обвинил Геккеля в том, что тот контрабандой проносит свои теоретические предубеждения в иллюстрации (некоторые из них были выполнены самим Геккелем), призванные продемонстрировать непрерывность эмбриональных форм у различных видов. Гис приблизился к опасной черте, за которой последовали бы обвинения Геккеля во лжи: «Я все больше убеждаюсь во мнении, что среди всех качеств ученого обязательными являются лишь добросовестность и безусловное уважение к истине, основанной на фактах»[326]. Ответная реакция Геккеля была взрывной. Он указывал, что его иллюстрации задумывались не как «„точные и достоверные рисунки“, как того требует Гис, а как изображения, показывающие только существенные характеристики объекта, оставляя в стороне все несущественное». Называть подобные иллюстрации «домыслами», худшими, чем ложь, – значит, согласно Геккелю, устранять из науки все идеи, сохраняя только факты и фотографии: «Полной безукоризненностью и добродетельностью, согласно Гису и другим педантам „точности“, наделена только фотография»[327].
Ил. 4.2. Модели эмбрионов. Адольф и Фридрих Циглеры (по рисункам Гиса), «Человеческий эмбрион первого месяца (серия 1)», в: Nick Hopwood, Embryos in Wax: Models from the Ziegler Studio (Cambridge: Whipple Museum of the History of Science, 2002), pl. 17, p. 106 (выражаем благодарность Анатомическому музею Базеля). Тесно сотрудничая с изготовителями научных моделей Адольфом и Фридрихом Циглерами из Фрайбурга, Гис заказал эту серию из восьми восковых моделей (увеличенных в сорок и двадцать раз), выполненных на основе его собственных рисунков в: Anatomie menschlicher Embryonen (Leipzig: Vogel, 1880–1885), vol. 3. Каждая модель получила имя врача, предоставившего исходный анатомический материал, с которого был сделан рисунок. Тем самым подчеркивалась редкость и индивидуальность образцов.
В своем возмущении Геккель несколько преувеличивал одержимость Гиса голыми фактами. Как мы видели в главе 3, Гис признавал полезность и рисунка, и фотографии в качестве научных иллюстраций. Но он полагал, что рисунки всегда содержат «субъективные элементы» (иногда полезные, иногда нет), в то время как «фотография воспроизводит объект со всеми его характерными чертами (включая случайные), что, в определенном смысле, может рассматриваться как сырой материал, который, однако, гарантирует абсолютную точность».
Более показательным, чем эта явная оппозиция между фотографией и рисунком, был метод создания изображений, разработанный самим Гисом. Он использовал рисовальную призму и стереоскоп, чтобы проецировать изображение, которое затем калькировалось на рисовальной поверхности (ил. 4.3). Эти следы микроскопических поперечных сечений подвергались затем кропотливой сверке с тонко линованной миллиметровой бумагой и друг с другом, дабы удостовериться в точности пропорций. Любые исправления или идеализации изображений или моделей, сделанные в обход этой системы контроля, приравнивались Гисом к «сознательному шарлатанству [bewussten Pfuscherei]»[328]. Если натуралисты эпохи Просвещения (например, Карл Линней и Бернард Альбинус) рассматривали доработку рисунка, выполненного в условиях строгих ограничений эмпирической точности, в качестве своего научного долга, то Гис осуждает вторжение Геккеля в рисунок, расценивая его как нечто равносильное обману. При этом Гис, как и ранние создатели атласов, стремился обнаружить природные типы. Когда Геккель использует свои рисунки для извлечения «существенного», или, как он полагал, истинной идеи, скрытой за потенциально ложными и вводящими в заблуждение явлениями, Гис обвиняет его в прегрешении против объективности. Геккель хорошо понимал смысл обвинений. Он высмеивает призыв Рудольфа Вирхова к объективности в учебной аудитории (обсуждавшийся в главе 3 и являвшийся открытой нападкой на яростную кампанию Геккеля в защиту эволюционной теории): «Если можно учить только тому, что установлено объективно и является абсолютно надежным, то ни одна идея, мысль, теория и даже реальная наука никогда не проложат себе путь в лекционную аудиторию»[329]. В науке произошла резкая трансформация: механическая объективность теперь противостояла истине-по-природе, и выбор, который необходимо было сделать, был не из легких.
Ил. 4.3. Дисциплинированное рисование. Рисовальный аппарат, Wilhelm His, Anatomie der menschlichen Embryonen (Leipzig: Vogel, 1880–1885), vol. 1, fig. 1, p. 8. Объект, помещенный на плоскость Т, увеличивается микроскопическим объективом О. Полученное изображение проецируется камерой-люцидой Р на стеклянную рисовальную поверхность Z. В это устройство встроена тщательно выверенная система настроек: рисовальная поверхность разлинована и установлена на фиксированном расстоянии от объекта; миллиметровая градуировка вертикальной штанги позволяет точно выставлять другие расстояния и повторять их; один и тот же объект зарисовывается в разных условиях освещения; затем зарисовки поперечных сечений эмбриона компонуются с листом бумаги, размеченным параллельными зонами, соответствующими интервалам, на которых были сделаны сечения. При любом несоответствии между рисунками проводится тщательное расследование возможных причин: «Рычаги сонастройки разных конструкций нанизаны на штангу для точного измерения, обеспечивающую надежность всего процесса» (Ibid., p. 11).