Naturmensch] видит живопись, как просто разноцветную поверхность. При помощи этой абстракции, которая одновременно является и наиболее специализированным эмпирическим способом получения знания, мы попадаем в область живой органической связи субъект – объект, в которой каждый материальный процесс является и идеальным, субъективным процессом»[556]. По мнению Пуркине и других физиологов восприятия, такие виртуозные подвиги самонаблюдения подчеркивали индивидуальные различия в сенсорной чувствительности и дисциплине. В своем авторитетном «Учебнике по физиологической оптике» (Handbuch der physiologischen Optik, 1856–1867) Гельмгольц отдал должное этим подвигам наблюдения, но отметил, что другие физиологи пока не добились некоторых из наблюдавшихся Пуркине эффектов, и предположил, что, возможно, они обусловлены «индивидуальными особенностями его органа [его глаз]»[557].
Индивидуальная изменчивость сохранялась даже среди субъективных зрительных эффектов, которые после некоторой практики могли научиться видеть многочисленные исследователи. Часто так было и с явлениями цветового зрения. Гельмгольц сообщал, что видел фигуры поляризации «не только в однородных зеленых, желтых, красных или даже смешанных, но и в насыщенных градациях этих цветовых тонов, которые давали цветные очки»[558]. Даже в случаях более обыденных, объективных зрительных явлений физиологи сообщали о значительных индивидуальных различиях. Пражский профессор физиологии Эвальд Геринг был поражен, обнаружив в ходе серии изнурительных экспериментов в 1885 году, что он и его ассистенты Вильгельм Бидерманн и Эдгар Зингер по-разному опознают спектральные цвета и, следовательно, их сочетания. Все трое были опытными и проницательными наблюдателями (что было, как подчеркивал Геринг, необходимым условием таких экспериментов), и все трое прошли стандартные тесты на полное многоцветное зрение. Однако, сообщал Геринг, «зеленый, казавшийся мне чистым, Б. казался решительно желтоватым, а то, что для него выглядело чистым зеленым, мне казалось голубоватым: между З. и Б. была та же и даже более сильная разница»[559]. На основании этого и многих других расхождений Геринг делал вывод, что нормальное цветовое зрение было чем угодно, но только не всеобщим. Некоторые осторожные психофизики и физиологи восприятия публиковали индивидуализированные данные, которые так и помечались – согласно их собственным глазам (ил. 5.4).
Данные, свидетельствующие об индивидуальности цветовосприятия, поступали и из других источников. Эксперименты Гельмгольца и Геринга свидетельствовали об изменчивости цветовосприятия среди наблюдателей, тренированных и обладавших нормальным зрением. Широкой аудитории лучше были известны открытия, касавшиеся цветовой слепоты и других расстройств цветовосприятия. В апреле 1876 года вину за железнодорожную катастрофу в Швеции возложили на страдавшего цветовой слепотой работника железной дороги, который роковым образом неверно считал знак. Впоследствии тесты показали, что из 266 работников шведской железной дороги 19 не различали цвета. Эти открытия произвели фурор в европейской прессе и примерно после 1875 года вместе с несколькими важными публикациями Гельмгольца и Геринга по сенсорной физиологии цветового зрения спровоцировали бум научных исследований по этой теме[560]. Не все эти исследования были физиологическими; исторические и этнологические исследования были посвящены предположительно неполноценному восприятию цвета у архаичных и примитивных народов. Вроцлавский офтальмолог Гуго Магнус, опираясь на филологические свидетельства, доказывал, что древние народы, создавшие санскритскую Ригведу, древнееврейскую Библию и гомеровский эпос, были способны различать только яркие красный и желтый цвета, а более темные цвета на другом конце спектра, такие как синий, фиолетовый и, возможно, даже зеленый, обозначались и воспринимались как недифференцированный темный тон[561]. Этнологи участвовали в этой дискуссии, тестируя так называемых Naturvölker из Экваториальной Африки и окраин Северной Америки при помощи многоцветных образцов. Они попытались отделить настоящие различия в цветовосприятии от простой ограниченности цветового словаря[562]. Эти и иные широко освещавшиеся в прессе дискуссии 1870–1880‐х годов о причинах и частоте цветовой слепоты и об историческом и культурном развитии цветного зрения сделали восприятие цвета парадигмой индивидуальных различий в ментальных репрезентациях (ил. 5.5).
Ил. 5.4. Субъективный цвет, объективная интенсивность света. Arthur König, «Über den Helligkeitswert der Spektralfarben bei verschiedener absoluter Intensität», in Arthur König (ed.), Beiträge zur Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane: Hermann von Helmholtz als Festgruss zu seinem siebzigsten Geburtstag (Hamburg: Voss, 1891), p. 309–388, table 3. Физиолог восприятия Кениг измерял воспринимаемую яркость цветов как функцию от длины волны (данной в микрометрах по оси абсцисс) и абсолютной интенсивности света (уровни, обозначенные справа сплошными и прерывистыми линиями). Эти значения действительны только для собственных глаз Кенига; значения для других участвовавших в эксперименте субъектов (каждый отдельно обозначался именем или шифром) давались в дополнительных графиках.
Фреге тоже в основном использовал ощущения цвета как наглядный пример субъективного разума – ментальных репрезентаций, которые, как известно, отличаются у разных личностей, подобно боли: «Если каждая [личность] чувствует лишь свою боль, свое желание, свой голод, может иметь свое впечатление звука и цвета, то число для многих может быть общим предметом, а именно у всех оно в точности одно и то же, а не более или менее сходное внутреннее состояние у разных людей»[563]. Но есть и другие пассажи, в которых Фреге неоднократно, хотя и бегло, предполагал, что некоторые элементы цвета могут обладать объективным – то есть структурным – аспектом. В частности, для этого Фреге привлекал пример цветовой слепоты, крайний случай отличающегося от других цветового ощущения. Хотя страдающие ею люди не могут различать ощущения красного и зеленого, они могут, утверждал Фреге, проводить те же лингвистические различения, что и люди с нормальным цветовым зрением: «Также и дальтоник может говорить о красном и зеленом, хотя он не различает их в ощущении. Он узнаёт о различии из того, что его проводят другие, или, возможно, посредством физического опыта. Таким образом, слово для цвета часто обозначает не наше субъективное ощущение, о котором мы не можем знать, что оно совпадает с ощущением другого – ибо никоим образом не ручаемся за одинаковое название, – но объективное качество»[564].
Ил. 5.5. Проверка цветовых ощущений. A. Daae, Die Farbenblindheit und deren Erkennung, trans. from Norwegian by M. Sänger (Berlin: Dörffel, 1878). Офтальмологи использовали эти образцы из цветных нитей для проверки на цветовую слепоту и тонкости цветовосприятия в целом. Изначально этот тест был создан для сигнальщиков на кораблях и поездах, чтобы убедиться, что они могут отличить красный от зеленого. Впоследствии его также использовали в этнографических исследованиях ощущения цвета у неевропейских народов, обеспечивших доказательства разнообразия цветового опыта.
Использование слов, обозначающих цвет, а не опыт цветовых ощущений, могло бы стать предметом общественного соглашения, а потому, считал Фреге, объективным. Эту осторожную стратегию, как сделать цвет объективным, позднее взял на вооружение ученик и поклонник Фреге Людвиг Витгенштейн[565]. Как и в случае числа, Фреге попытался отвоевать у частной области субъективного как можно больше территории для науки – в данном случае углубляясь в то, что науки о разуме конца XIX века отграничивали как глубоко упрятанную цитадель несообщаемого. Однако другие защитники структурной объективности принимали психофизиологическое понимание цвета как воплощение невыразимости личного опыта и стремились к такой науке, которая смогла бы прорубить окно к запертой в себе самости. Не случайно, что Пуанкаре выбрал в качестве олицетворения индивидуального характера субъективное ощущение красного цвета.
Что не смог бы сказать даже Бог
Объяснение Пуанкаре того, что делает науку объективной, можно было бы кратко выразить в девизе «Нет общения, нет и объективности» (Pas de discours, pas d’objectivité). Этим устранялись все ощущения, включая собственные. Психофизиология учила, что «ощущения другого индивидуума будут для нас навечно закрытым миром. У нас нет никакого средства удостовериться, что ощущение, которое я выражаю словом „красное“, есть то же самое, которое связывается с этим словом у соседа»[566]. Если у меня есть цветовой опыт А, когда я разглядываю вишню, а у кого-то другого цветовой опыт Б, мы оба можем использовать слово «красный», но внутренние регистрации А и Б при этом несравнимы. Как только мы хотим опереться на цветовые ощущения или любой иной непосредственный опыт, завеса солипсизма опускается и изолирует нас друг от друга. Пуанкаре столкнулся здесь с той же проблемой, что Гельмгольц и Фреге. Но если непосредственный опыт несообщаем, продолжал Пуанкаре, то отношения сообщаемы. «С этой точки зрения все, что объективно, лишено всякого „качества“, является только чистым отношением. Я не стану, конечно, говорить, что объективность есть только чистое „количество“ (это значило бы слишком суживать природу рассматриваемых отношений), но мы понимаем, как можно позволить себе увлечься до того, чтобы сказать, что мир есть не более чем дифференциальное уравнение»