Нейтралистская установка Карнапа по отношению к структуре предполагала нечто большее, чем логические кванторы. Для него и для его коллег по Венскому кружку это была и моральная установка, образ жизни, сознательный вызов традиционной философии: «Из тесного контакта с работой специальных наук, особенно математики и физики, возник новый тип философии. Следовательно, базовой установкой философской работы будет строгая и ответственная ориентация научного исследователя, в то время как установка традиционного философа больше похожа на поэтическую. Новая позиция меняет не только стиль мышления, но и его задачу. Индивид больше не пытается одним смелым ходом возвести все здание философии». Вместо этого философская работа будет больше напоминать работу физика или историка, которые участвуют в коллективном возведении знания. «В медленном, осторожном строительстве будет обеспечиваться один кусочек знания за другим; каждый вкладывает только то, что может подтвердить и обосновать перед всем корпусом своих коллег. Так, кропотливо, камень за камнем будет возведено надежное здание, и каждое последующее поколение будет продолжать работу над ним»[595]. Практика науки и философии, верил Карнап, обнаруживает «внутреннее сродство» с движениями в совершенно иных областях жизни: архитектуре, образовании и, еще шире, в «осмысленных формах личной и коллективной жизни». Эти реформы вышли за узкие границы философии; требовался ни много ни мало новый тип личности, новый «стиль мышления и практики… склад ума, повсюду ищущий ясность»[596].
Этот инженерно-научный этос коллективного Aufbauв философии был целью и для коллег Карнапа по Венскому кружку – физиков Филиппа Франка и Морица Шлика, а также социолога Отто Нейрата и других их единомышленников[597]. Коллективный характер их проекта был встроен в саму типографию некоторых из их текстов. «Логическое построение мира» и «Логический синтаксис языка» (Logische Syntax der Sprache, 1934) кишат отсылками на работы других авторов, причем не погребенными в сносках, а вписанными в текст, выделенными как дискурсивные «отсылки», примечания в скобках и отступления. В конце 1920‐х годов участники Венского кружка совместно разбирали тексты предложение за предложением. Политику и ценности оставляли в стороне с самого начала; «В логике нет никакой морали», – провозглашал Карнап. Любой мог по своему усмотрению сконструировать собственную логику – собственный язык. Однако нельзя было выдумывать синтаксические правила или методы; неверифицируемые «философские суждения» были запрещены. Этот запрет Карнап распространял даже на аподиктическую математическую область, противостоя всему, что имело привкус догматизма. В дискуссиях об основаниях математических функций некоторые математики из лагеря интуиционистов требовали, чтобы все функции были действительно продемонстрированы – аргументы отсутствия логического противоречия не допускались. Карнап же хотел добиться толерантности – при условии, что и интуиционисты, и их противники подчинялись строгим правилам новой игры, которая требовала, чтобы все высказывания делались в границах соответствующего логического синтаксиса и опыта. Карнап даже пошел дальше, распространив свою идею толерантности на язык, политику и онтологию[598]. Препятствовать несообщаемому опыту, воздерживаться от абсолютных онтологических тезисов, отвергнуть универсальные процедурные требования, оставить догматические ценности и политику. Такое воздержание реализовывалось бы в разделяемых процедурах, правилах и конструкциях – сущность сообщаемого мышления, все должно было быть переформулировано в терминах структур. В этом заключается объективность.
В один из таких моментов возведения стены со своими братьями-каменщиками Карнап подчеркнуто настаивает на том, что «для науки возможно и одновременно необходимо ограничивать себя высказываниями о структуре». Затем он прерывается для одного из своих частых внутритекстовых отступлений, начинаемых с заголовка в верхнем регистре «СПРАВКА». В нем он связывает свою точку зрения с теми пассажами из работ Пуанкаре, в которых объективность определяется в терминах отношений, и упоминает текст Рассела:
СПРАВКА. Аналогичные предшествующим рассуждения иногда приводили к точке зрения, что не данное само по себе (то есть ощущения), а «только отношения между ощущениями имеют объективную ценность». [Карнап цитирует «Ценность науки» Пуанкаре (Valeur de la science, 1905).] Это, очевидно, движение в правильном направлении, но его недостаточно. От отношений мы должны перейти к структурам отношений, если хотим добиться полностью формализуемых сущностей. Отношения сами по себе в своей качественной особости не являются интерсубъективно сообщаемыми. Лишь благодаря Расселу [Карнап цитирует «Введение в математическую философию» Рассела (1919)] была продемонстрирована важность структуры для достижения объективности.
Рассел довольно ясно высказывался, что природа конкретного отношения не важна, важен лишь класс объектов, упорядоченных этим отношением. «Отец» выделяет упорядоченный класс объектов (x,y) таких, что x является отцом y. Абстрагировавшись здесь от конкретного отношения, Рассел идет дальше. Предположим, что ab, aс, ad, bc, ce, dc и de – упорядоченные отношения произвольных терминов от a до e. Тогда эту сеть отношений можно представить при помощи карты (ил. 5.8), которая демонстрирует общую структуру, соответствующую любому количеству ее конкретных реализаций в феноменальном мире опыта (конкретные значения элементов). И лично, и в философском плане Рассел устранил значимость частных случаев (партикулярий). Когда в 1908 году ему написал Джеймс, настаивая, что тот посвятил себя математической логике, чтобы ухватить «конкретные реальности», Рассел холодно ему ответил: «Однако в целом я считаю отношения с конкретными реальностями препятствием для понимания общих характеристик, которые разделяют между собой разные вещи. Общее интересует меня больше частного»[599].
Рассел утверждал, что структурные отношения восстановят «объективных двойников» субъективных явлений, включая феномены пространства и времени. «На самом деле, однако […] объективные двойники сформировали бы мир, обладающий такой же структурой, как у феноменального мира, и позволяющий нам выводить из феноменов истину всех пропозиций, которые могут быть сформулированы в абстрактных терминах и познаны как истинные относительно феноменов»[600]. Если в феноменальном человеческом мире три измерения, то такой же должна быть и объективная структура, которой он подобен; если феноменальный мир евклидов, таким же должен быть и объективный мир структуры. Философы, сетовал Рассел, слишком часто искали онтологическое основание, вбивая клин между опытом и реальностью. Те немногие философы, что нерешительно допускали соответствие между явлениями и реальным, были слишком робки и боялись смешения феноменального и ноуменального. По мнению Рассела, однако, эти трудности исчезали, если аналогии между мирами опыта и реальности выражались в терминах структуры, а не содержания: «Каждая пропозиция, обладающая сообщаемым значением, должна быть истинной для обоих миров или же ни для одного из них: единственное различие должно заключаться только в сущности индивидуальности, которая всегда ускользает от слов и препятствует описанию, но которая по этой самой причине несущественна для науки»[601]. Подобно Пуанкаре и Карнапу, Рассел связывал научное со структурным и сообщаемым, противопоставляя и то и другое неизъяснимой индивидуальности.
Ил. 5.8. Структура мира по Расселу. Bertrand Russell, Introduction to Mathematical Philosophy (1919; London: Allen & Unwin Ltd., 1924), схема, p. 60 (the Bertrand Russell Peace Foundation Ltd.) (Рассел Б. Введение в математическую философию. Избранные работы. Схема на с. 113. – Примеч. пер.). По Расселу, карта отношений открывает их структуру. К примеру, карта на ил. 5.8 фиксирует упорядоченные пары, соединенные стрелками. Можно изменить «универсум» без изменения структуры (замените новую сущность q на старую d, но оставьте стрелки такими же). И наоборот, «универсум» может остаться неизменным, а структура измениться (например, добавьте стрелку от a к e). Рассел считал, что есть два подобных мира с одинаковой структурой: феноменальный (субъективный) и абстрактный (объективный) – благодаря этому подобию, утверждал он, мы можем, по сути, познавать объективный мир через опыт. Любая сообщаемая пропозиция должна быть истинной для обоих миров или ни для одного из них.
С точки зрения этих философов и ученых, структура стояла на страже сообщаемости между поколениями ученых, культурами и даже биологическими видами и планетами. Этот урок был серьезно воспринят Шликом, неофициальным лидером Венского кружка. Он отмечал, что Альберт Эйнштейн полагался на совпадение при определении событий – например, когда поезд приближался к часам в статье Эйнштейна 1905 года о специальной относительности и еще раз в 1915 году при определении события во пространстве-времени в своей общей теории относительности. Шлик поставил вопрос: «Почему мы используем именно эту процедуру? Единственный корректный ответ – из‐за ее объективности, то есть, в силу ее интер-чувственной и интер-субъективной обоснованности». При соединении кончиков пальцев контакт ощущается одновременно как тактильное и как визуальное совпадение событий. Точно так же, как эти два ощущения регистрируются человеком независимо друг от друга, рассуждал Шлик, другие наблюдатели подтвердили бы собственными визуальными ощущениями, что два пальца соприкоснулись