Объективность — страница 72 из 93

истины-по-природе или слепого взгляда механической объективности теперь требовалось культивирование своего рода физиогномического взгляда – способности и автора, и пользователя изображений в атласе синтезировать, выделять и схватывать отношения способами, несводимыми к механической процедуре – как в случае узнавания семейных сходств.

В соответствии с новыми возможностями тренированного суждения, применяемыми при создании и чтении изображений, в начале XX века артикулируется новая, менее централизованно управляемая научная самость. С одной стороны, это не должно вызывать удивления. К 1900‐м годам в науках о сознании появилось множество разнообразных моделей бессознательного. Но (что, быть может, более удивительно) критерии бессознательного – «скрытые», «искаженные», основанные на «опыте» суждения об изображениях – стали рассматриваться как важнейшие компоненты установившейся практики повседневной научной работы. От классификации черепов до развития математического познания – ученые, и даже математики, начали использовать и стали всячески превозносить «интуитивные» критерии классификации и решения проблем. Это позитивное позиционирование тренированной экспертной оценки было далеко от понимания научной самости, основанной на воле к устранению воли.

Ученые, заявлявшие о недостаточности механической объективности, вовсе не отказывались от машин: фактически некоторые из наиболее изощренных инструментов (к примеру, электроэнцефалограммы), как мы вскоре увидим, вызывали и самое большое недовольство из‐за строгости протокола. Тренированное суждение все чаще рассматривалось как необходимое дополнение любого производимого машинами изображения. Это не было возвратом к истине-по-природе. Для Иоганна Вольфганга фон Гёте в 1795 году изображение Typus было репрезентацией чего-то в природе (прослеживаемого, хотя и не явственно, в том или ином индивидуальном экземпляре). Для Бернарда Альбинуса в 1747 году «истинная» репрезентация предмета отсылала к природе не только потому, что извлекалась из некоторого числа отдельных экземпляров, но и потому, что она изменяла к лучшему каждый из них. Для Уильяма Хантера в 1774 году отсылка к общему осуществлялась через конкретную особь, специально выбранную таким образом, чтобы она могла репрезентировать (в обоих смыслах) целый класс. При всем их различии, все они принимали как само собой разумеющееся то, что репрезентация могла выступать от имени бесчисленных вариаций природы (и стоять за ними).

Когда авторы атласов перестали претендовать на самоочевидность общего характера своих изображений, между этими изображениями и объектами, которые встречались читателям атласов на самом деле, разверзлась пропасть. В этом и заключалась проблема Грасхея: со всего лишь одной зарисовкой путеводитель больше не походил на ландшафт. Устранение этого разрыва требовало усилий, и для того, чтобы осуществить его, было недостаточно только создателя изображения или только самого изображения. Поэтому пользователь атласа стал играть ключевую роль в том, насколько эффективно будет работать коллекция изображений. Для передачи шкалы нормальности требовалось множество примеров, поскольку нормальное занимало пространство, в принципе не охватываемое индивидуальными, отличающимися друг от друга репрезентациями. Немецкие физики-ядерщики Вольфганг Гентнер, Хайнц Майер-Лейбниц и Вальтер Боте начиная с 1938 года потратили годы, чтобы при помощи камеры Вильсона получить знаменитые изображения разных типов ядерных взаимодействий[642]. Когда они опубликовали свой «Атлас типических фотографий из расширительной камеры» (Atlas of Typical Expansion Chamber Photographs, 1940), они включили в него множество примеров альфа-частиц, ионизирующих газ, бета-частиц, рассеиваемых разными веществами, и позитронов, аннигилирующих с электронами (ил. 6.2). Авторы надеялись, что, будучи рассмотренными вместе, эти «типические» изображения индуцируют возникновение паттернов в сознании читателей. В период расцвета механической объективности бремя репрезентации лежало на самом изображении; в ходе XX века эта ответственность все более перекладывалась на ученых-читателей. Суждение авторов-художников слилось с психологией распознавания паттернов в среде читательской аудитории.


Ил. 6.2. Движущийся по спирали электрон. Wolfgang Gentner, Heinz Maier-Leibnitz, and Walther Bothe, An Atlas of Typical Expansion Chamber Photographs, 2nd ed. (London: Pergamon Press, 1954), p. 51. На рисунке запечатлено рождение в паре с позитроном электрона с исходной энергией в 16,9 млн эВ. Точка рождения этой пары выглядит как ориентированная налево вилка в начале спирали прямо над серединой нижней кромки изображения. Позитрон по обращенной вниз дуге движется влево и за пределы изображения; электрон в магнитном поле проходит по спирали примерно 36 витков, смещаясь вверх благодаря небольшому усилению поля около центра камеры. По мере продвижения электрон теряет энергию из‐за двух процессов: столкновения (ионизация) забирают порядка 2,8 млн эВ, а эмиссия фотонов (она выглядит как внезапное увеличение диаметра спирали на 17‐м витке) дополнительно отбирает 4,5 млн эВ. Подробные детальные интерпретации прилагались к каждому изображению в атласе – это пример применения теории, но теории, которая на момент публикации издания считалась общепринятой и хорошо обоснованной.


Оказавшись зажатыми между бесконечной сложностью отклонений и предрасположенностью отдельных особей к специфической простоте, создатели атласов середины XIX века обратились к философской психологии. В качестве своих главных задач авторы атласов эпохи Просвещения видели отбор и очищение. Теперь же они отбросили их, положившись взамен на глаза аудитории. Такое решение сохраняло чистоту слепого взгляда ценой признания ключевой роли реакции читателей: электроэнцефалографисты с легким сердцем соглашались с тем, что человеческая способность выносить суждение «чрезвычайно полезна». Для Грасхея проблему создавали тени от костей, а не чернильные записи самописца, но тяжесть многообразия природы ощущалась схожим образом: «Надо уметь понимать эти отклонения», – настаивал Грасхей. «Необходимо издать бюллетень с их полным описанием. Серии изображений, представленных в этом атласе, отчасти предназначены для того, чтобы „сыскные листки“ [Steckbriefe] на них получили широкое распространение»[643]. Изображения человеческих лиц служили моделью для осмысления рентгеновских изображений Грасхея.

Однако, как мы видели, взлет механической объективности породил новые виды неустойчивостей. Триумф частного над общим избавлял от проблем, связанных с сомнительными идеализациями, однако изображение индивидуального сильно усложнило обращение (т. е. распознавание или объяснение) с «нормальными отклонениями», которые могли возникать у отдельных особей. Является ли данная звезда или морская звезда тем же самым, что изображено на рисунке? Появилось два новых ответа. Первый, как мы увидели в предыдущей главе, состоял в том, чтобы разработать понятие структурной объективности: сделать упор на структурных отношениях, а не на объектах самих по себе. Этот ответ отвергал механическую объективность (уходя от эмпирических образов), но усиливал сам концепт объективности в другом отношении (посредством еще более настойчивого утверждения независимости знания от кого бы то ни было). Сторонники структурной объективности игнорировали механическую объективность, поскольку считали, что миметические репрезентации даже самым тщательным образом сделанного фотоснимка никогда не дадут результатов, поистине инвариантных для каждого наблюдателя. Разумеется, инвариантные структурные объяснения особенно хорошо работали с точки зрения тополога или философа, но они не решали морфологических проблем, с которыми сталкивались биологи, микроскописты или астрономы. Вместо того чтобы отвергать эмпиризм изображения, тренированные эксперты стремились использовать «умудренный опытом» или «тренированный» взгляд, чтобы собрать по частям то, что грозился разрушить радикальный номинализм[644].

Шла ли речь о классификации звездных спектров или об электроэнцефалограммах, создатели атласов, верившие в экспертное суждение, осознанно стремились использовать свои атласы, чтобы распознавать группы объектов. Сторонники тренированного суждения употребляли разнообразные метафоры, не желая сводить свою работу ни к простому сбору широкого ассортимента отдельных индивидуальных случаев (с риском впасть в механическую объективность), ни к представлению идеализированных сущностей, целиком скрытых за занавесом видимого (с риском вернуться к истине-по-природе). Они обращались в первую очередь к поверхностным сходствам – иначе говоря, к семействам. Хотя не было никаких эксплицитных, строго процедурных правил распознавания, скажем, вида звезды на основе ее спектрограммы или малого эпилептического припадка по электроэнцефалограмме, можно было научиться распознавать и группировать их так же, как учатся узнавать определенную группу людей по едва заметным нюансам их внешности. В том смысле, который стал известен благодаря Людвигу Витгенштейну, хотя и не им был придуман, семейные сходства (частично совпадающие черты без необходимого и достаточного «базового» набора признаков) давали возможность отобрать понятия и классы, такие как «игра» или «число».

У черепа А могут быть некоторые общие признаки с черепом В; череп В с черепом С могут объединять другие признаки – но черепа А и С могут не иметь общих определяющих признаков. Семейства объектов опознаются при помощи тренированного суждения; ни одна простая, основанная на правилах процедура не сумеет однозначно привести нас от нормального черепа с вариацией № 1 к нормальному черепу с вариацией № 23. Мы подошли к третьей исторической альтернативе, восставшей против режима изображения, которому неотступно следовала истина-по-природе (с общими идеализированными объектами, обнаруживаемыми благодаря вмешательству гения). Истина-по-природе (типы) противопоставляется механической объективности (индивиды), но последняя подвергается критике со стороны структурной объективности (реляционные инварианты) и тренированного суждения (семейства объектов). Это разделение вовсе не означает, что все они последовательно сменяли друг друга: напротив, каждый новый режим видения скорее дополнял, чем заменял предшествующий. Структурная объективность усилила поиск мира без нас – но ценой отхода от эмпирической, миметической фиксации объектов в сторону отношений и структур. И истина-по-природе, и тренированное суждение противостояли механической объективности, но враг моего врага не обязательно мой друг: тренированное суждение отличается от истины-по-природе именно потому, что ученые, обращавшиеся в XX веке