Объективность — страница 83 из 93

[709]. Изображения в атласах – рациональные, механические или интерпретированные – несут в себе меты как эпистемологии, так и этоса.


Ил. 7.3. Механическая объективность. Перисто-слоистые волнистые облака. Cirrostratus fibratus, World Meteorological Organization, International Cloud Atlas, rev. ed. (Geneva: World Meteorological Organization, 1987), p. 114 (© Howard B. Bluestein). Вместе с самим изображением записаны совершенно конкретные обстоятельства, при которых была сделана эта цветная фотография, – фотограф, место, дата, время суток, участок неба. Но, как и все изображения в атласе, оно должно было быть показательным для целого «класса» облаков. Классификационный язык (вместе с биноминальной латинской номенклатурой) ботаники и зоологии был сознательно перенят в конце XIX в. метеорологами, которые составили первые атласы облаков. Впрочем, они неоднократно отмечали особый характер и переменчивость каждого индивидуального облачного образования и обращались к фотографии, чтобы зарегистрировать его.


В этой книге мы проследили, как эпистемология и этос возникали и по прошествии какого-то времени сливались с тем или иным контекстом, причем одна эпистемическая добродетель часто помогала сохраняться другим. Хотя эпистемические добродетели и могут время от времени входить друг с другом в противоречие, они не уничтожают друг друга подобно враждующим армиям. Они скорее складываются или копятся: истина-по-природе, объективность и тренированное суждение все еще используются и как средство изготовления изображений, и как образ жизни в современной науке. Все эти изображения взяты из атласов середины XX века. В этом накоплении в действительности нет ничего удивительного; в конце концов, такие политические добродетели, как свобода и солидарность, утверждаются в различных исторических контекстах и, тем не менее, в конечном счете сосуществуют в обществе, которое наследует этим нескольким разным традициям. И в эпистемической, и в этической областях сосуществование порой протекает мирно, а порой – нет. Эпистемические добродетели, существующие бок о бок друг с другом, косвенным образом меняют друг друга самой возможностью выбора между ними, как бы ни были незначительны факты разнообразия и выбора.

То же самое можно сказать и о научных самостях. Как известно, сегодня количество активно работающих ученых превышает их число за всю предшествующую историю человечества. В этой массе сосуществуют не только отдельные личности, но и различные коллективные традиции обучения и поддержания научных самостей, увековечиваемых в значительной степени теми же механизмами, что и исследовательские традиции. Как мы видели (в буквальном смысле видели в изображениях из научных атласов последних трех столетий), учиться наблюдать и изображать в науке – значит овладевать одновременно и этосом, и способом видения. Те же воспитываемые паттерны внимания, которые определенным образом выделяют определенные объекты (способом Бернарда Альбинуса в противовес анатомическим атласам Рудольфа Грасхея; Уилсона Бентли в противовес атласу снежинок Густава Гельмана; Генри Дрейпера в противовес атласу звездных спектров Уильяма Моргана, Филиппа Кинэна и Эдит Келлман), структурируют и самость. Восприятия, суждения и, прежде всего, ценности калибруются и закрепляются непрестанным повторением мельчайших актов видения и акцентирования внимания.

Время от времени обнаруживаемое негодование ясно свидетельствует о том, что в ходе этих и других практик прививаются именно ценности, а не только привычки. Когда эпистемические добродетели сталкиваются друг с другом, сталкиваются и соответствующие им научные самости – как в случае Сантьяго Рамон-и-Кахаля, меряющегося силами с Камилло Гольджи, или Вильгельма Гиса, осыпающего упреками Эрнста Геккеля, или совсем недавних случаев предполагаемых научных подтасовок. Там, где одни видят нарушение научной честности, другие могут видеть преданность высочайшим стандартам научной дисциплины[710]. Различия, провоцирующие взаимное возмущение, могут проходить вдоль границ поколений, дисциплин или исследовательских групп. Но это никогда не сводится к тривиальной идиосинкразии или столкновению одного личного стиля с другим. Исключительно частных ценностей не существует, как не существует и полностью приватного языка: этическое, даже сугубо научное этическое – это всегда вопрос коллективов, причем коллективов, понимаемых исторически.

Изученные нами способы видения не являются достижениями индивида или отдельно взятой лаборатории или дисциплины. Внедрение тренированного суждения в изготовление и классификацию изображений не было удостоено ни одной Нобелевской премии. Не существует одной-единственной области явлений, которая монополизировала бы побуждение обнаруживать идею в наблюдении. Ни кристаллографы, ни анатомы, ни астрофизики не могут приписать себе заслугу развития регулятивного идеала механической объективности, переноса образов объектов на страницу без человеческого вмешательства. Напротив, все эти разновидности научного видения со всеми своими взлетами и падениями составляют развитие поистине коллективного эмпиризма.

В данной книге показано, что научное видение эпистемологически насыщенно. В процессе изготовления и чтения изображений атласа кристаллизируется то, что подразумевается под истиной-по-природе, механической объективностью или тренированным суждением. Четвероглазое видение требовало изображать идею в наблюдении, слепое видение должно было предотвратить интерпретацию, а физиогномическое видение культивировалось так, чтобы замечать семейные сходства, – все эти визуальные привычки выражали, в числе прочего, и эпистемологические привязанности. Сотрудничество Антуана Фершо де Реомюра и Элен Демустье де Марсили позволило разместить истину-по-природе на страницах в виде строго симметричных насекомых. Артур Уортингтон отказался от своих изысканно выгравированных всплесков ради «объективной картины», схватываемой наиболее небрежными мгновенными фотоснимками. Фредерик Гиббс и Эрна Гиббс, в свою очередь, отказались от механической объективности и обратились к тренированному суждению, которое позволило им отсортировать электроэнцефалограммы с той же уверенностью, с какой они отличили бы «эскимоса от индейца». Способы видения становятся способами познания.

Однако подробное изучение этих практик редко становится частью давних и все еще продолжающихся философских дискуссий по поводу эпистемологического статуса видения как такового. Отвергается ли видение как ложный наставник, уводящий неосторожного ученика в сторону мелькания чистых видимостей, или же отстаивается как благороднейшее и интеллектуальнейшее из чувств, оно все равно понимается в этих спорах абстрактно, как способность, в равной мере присущая Платону и Джорджу Беркли, Рене Декарту и Артуру Шопенгауэру. Защитники и противники относятся к теориям и повышению значимости видения с исторических позиций и с вниманием к нюансам, но они редко обращаются к практической реализации зрительного процесса[711]. В этой книге мы сосредоточились на практиках, а не на теориях видения[712]. Мы считаем, что эти практики, как и теории, имеют философское значение. Они определяют не только то, как выглядит мир, но и то, что есть мир – какие научные объекты существуют и как их следует познавать.

В способах научного видения пересекаются тело и разум, педагогика и исследование, познающий и познаваемое. Ослабить эти оппозиции – значит ослабить и конвенциональное философское понимание эпистемологии. Кроме того, коллективные способы видения, рассмотренные как результат исторического развития, бесспорно производят знание и потому являются материалом эпистемологии. Четвероглазое видение, открывающее универсальное в частном, слепой взгляд, создающий помехи для прямого проецирования, физиогномический взгляд, придающий искомым данным индивидуальность, – все они были телесными навыками, которым надлежало обучаться, и когнитивными установками, которыми надлежало овладевать.

Будучи однажды усвоены научным сообществом, эти способы видения залегли глубже, чем очевидность; они определяли, что такое очевидность. Поэтому они редко становились предметом эксплицитной аргументации, ведь именно они и устанавливали границы для любой возможной аргументации. Атласы, будучи местом, где передаются учрежденные практики и предлагаются инновации, дают редкий и ценный шанс получить представление о способах видения в процессе их формирования. Изображения в атласах веками обучали ученых, на что и как смотреть. В решающие моменты, когда новые эпистемические добродетели сталкивались со старыми, способы видения подвергались пересмотру – а вместе с ними и атласы. Субъекты и объекты исследования, познающий и познаваемое таким образом трансформировались: разные способы видения выбирали разные рабочие объекты и формировали разные научные самости.

Мы можем воспользоваться тремя первыми изображениями, чтобы усилить различия между описываемыми в этой книге эпистемическими добродетелями. Истина-по-природе стремится обнаружить тип класса, который может не соответствовать никакому отдельному члену этого класса и все же символизировать всех его членов. Даже если метафизика неизменных естественных видов заменяется дарвиновским понятием эволюционирующих видов или статистическими референтными классами, воплощаемый в изображении истины-по-природе класс все равно осуществляет научную работу, зачастую корреляционного или таксономического толка. Растение на ил. 7.1 не обязано быть чистым архетипом в смысле Гёте, но оно все равно представляет целый вид. Истина-по-природе противостоит эпистемологической тревоге, касающейся и природы, и ее потенциальных исследователей: что, если изменчивость природы настолько велика, что несовершенные чувства и разум человека не справятся с ней? Облако на