й двинулись смотреть, какие у нас усилители. Потом они взяли за шкирку Васю-Профсоюза, чтобы было кем прикрыться, и полезли на склад. Дальше они здорово напугали отдел техконтроля. Наконец, захотели увидеть документы по «движению» злосчастных узлов — откуда, когда, куда, — вдруг к нам все-таки «китайцы» заезжали погостить случайно пять лет назад. Поскольку кое-кто из русского менеджмента успел с утра пораньше схлопотать в ухо, документацию для работяг просто сперли.
Китаем у нас даже не пахло. На нашем конвейере его не было отродясь и быть не могло, ни пять лет назад, ни шесть, ни вообще. Убедившись в этом, толпа, достигшая уже размеров угрожающих, снова вломилась в техконтроль, подавив вялое сопротивление охраны.
Техконтроль сильно обиделся. Он заявил, что готов воткнуть себе усилитель хоть в то место, через которое русские достают шляпу из кролика, — узел работает безупречно. Будучи обложен нехорошими словами, техконтроль выругался ответно — и при всем честном народе первый попавшийся усилитель разобрал. Именно в этот момент сквозь толпу проломился мистер Джозеф Пападакис собственной персоной, один, без привычной свиты. И тоже уставился в электрические потроха. Может, надеялся увидеть там «соплю» или отвалившуюся плату. А может, рабочие инстинкты проснулись временно. Свой годик на сборке Пападакис когда-то честно оттрубил.
Усилитель был красавец, продукт высоких технологий, хоть на выставку достижений народного хозяйства. Крутить — и никаких соплей.
— Сука, — сказал усилителю мистер Джозеф Пападакис и так этим всех ошарашил, что ему дали повернуться и уйти.
Потом заорали, конечно: «стой», «держи», «лови пиндоса, он что-то знает». Но того уже и след простыл. А на пути к дирекции ощетинилась дубинками и шокерами охрана.
— Спокойно, ребята, — сказали народу. — Не забудьте — нас бить нельзя, это противозаконно. Или вызываем полицию. Ее бить совсем нельзя.
— Не очень-то и хотелось, — ответил народ. И побежал в раздевалку за телефонами — звонить в город.
Город отозвался мигом. Поэтому народ вел себя миролюбиво — легко ушел из цехов, позволил охране запереть проходную: куда пиндосы денутся, когда все наши подтянутся? Да никуда. Тут-то мы и спросим: это что за фак, ребята? И попробуй не ответь.
Народ понимал, что пиндосы его надувают, но хоть убей, не видел, как именно. Народ сломал всю голову, прикидывая, откуда в нашу машину просочился дефектный узел, если его не меняли. Ясно было одно: на усилителях пиндосы капитально прокололись, но это только повод задуматься, где спрятан главный подвох.
К обеду на завод подкатила вторая смена, следом приехали «бывшие», а за ними приперлись сочувствующие — фактически вокруг толпилось все Левобережье.
Русский менеджмент к тому моменту как ветром сдуло, разбежались — не найдешь. Драпанули задами, через грузовые ворота. В толпе, быстро растекавшейся по периметру завода — «чтобы ни одна гнида пиндосская не утекла», — не нашлось никого выше тим-лидера, не было даже мастеров.
Пиндосы забаррикадировались в дирекции. Из местных, кому полагалось по штату сидеть там же, удрали даже секретарши, не боясь ни наказания, ни увольнения. Почему-то задержалась на заводе только русская часть пиар-службы. Их не считали за людей — так, дармоеды. А они взяли и вышли к людям: несколько девчонок разных мутных профессий и рекламщик. Толпа взъярилась, и тут парень бухнулся народу в ноги: не велите казнить, велите слово молвить. Ничего не знаем. Ни-че-го. От нас пиндосы все секретили. И вообще мы с вами.
Парень был настолько искренен — рекламщик все-таки, зараза, — что ему поверили. Девчонки быстро исчезли по домам, а этот остался и уже через несколько минут с кем-то подрался, доказывая, что хотя и не рабочий, а имеет право тут стоять и требовать от пиндосов объяснений. Драку растащила охрана. Она уже ничего не охраняла, кроме проходной, беспрепятственно шлялась в толпе, вместе со всеми ругала пиндосов и старалась только пресечь кровопролитие.
Толпа передавала из рук в руки Васю-Профсоюза, но тот ничего не знал и ничего не понимал. Вдобавок он уже ничего не соображал, только бормотал как заведенный — не бейте, не бейте… Да его и не побили толком, он просто малость сдвинулся от страха. Приехал шеф полиции и спас его. Брезгливо оглядел и погрузил в «Скорую». После чего поднялся на крыльцо и рявкнул:
— Кто главный?! Подходи, не бойся!
Из толпы шагнул маленький слесарь Малахов. На этот раз без табуретки.
— Опять вы, Малахов, — сказал полицмейстер. — Чуть что, сразу вы. Каждой бочке затычка. Вам, наверное, больше всех надо. Интересно почему.
— Как я буду делать машины, если я не могу за них отвечать? — спросил Малахов.
— Не понял, — признался полицмейстер.
— Номера не совпадают, — просто сказал Малахов. — У вас на цитрусе какой «вин»?
— Наш, конечно, — полицмейстер вытащил бумажник.
Бумажник был очень толстый, он долго в нем копался, наконец добыл техпаспорт и показал слесарю.
— Та-ак… Машина сделана для России. Собрана тут. Может, я ее и делал… — бормотал Малахов, читая цифры.
— Спасибо большое, что теперь, расцеловать тебя во всю задницу?
— Нет, позвонить на сервис, — Малахов достал телефон. — Алло! Привет. Слушай, пробей еще номерочек. Очень надо. Очень просит человек. Я понимаю, что тебе надоело…
Он продиктовал цифры «вина», толпа затихла.
— Поздравляю, — сказал Малахов, возвращая техпаспорт владельцу. — У вас цитрус турецкий.
— Чего-о?..
— По «вину» цитрус наш, зуб даю, да вам тут любой подтвердит, мы собирали эту машину. Только по базе сервиса «вин» проходит уже как турецкий. У меня цитрус — кореец. А у Васи-Профсоюза вообще китаец! Да ладно, тут и африканцы есть…
— У меня, у меня! — крикнули из толпы. — У меня черножопая! Привет из Йоханнесбурга!
Полицмейстер сдвинул фуражку на нос и почесал в затылке.
— Кто-нибудь что-нибудь понимает? — спросил он недовольно.
Видно было, что ему не нравится ездить на турецком цитрусе. Вот уже целых полминуты не нравится. Прямо как узнал — с тех пор и недоволен.
А вы думали?.. Полицаю, да и всем, кто сейчас толпился у проходной, много лет долбили в мозг, что Родина «встает с колен», а она не вставала и не вставала. Только воровала сама у себя и выгоняла за границу тех, кто совсем заворовался. Изредка сажала тех, кто воровал не по понятиям… А потом у нас в городе — встала. И народ понял, как это делается, осознал технологию. И возгордился, конечно, что этой технологией овладел. Возгордился со всеми прилагающимися спецэффектами вроде надувания щек и «наше — значит, отличное».
Наверное, так и должно быть.
Если цитрусы одинаковой комплектации прошли выходной контроль, они идентичны, что наш, что «восточный», что африканский. Да так и есть, в общем… Но если завод у тебя под боком, ты узнаешь однажды: внутри фирмы качество сборки очень даже различают и твоих земляков ставят всем в пример. А поскольку на сервисе тоже сидят наши, рано или поздно информация просочится: «востоки» начинают сыпаться чуть раньше, чем «центры». А турки и корейцы сыплются чаще. Самую малость, но все-таки.
И ты гордишься земляками и счастлив ездить на лучшем в мире цитрусе.
И вдруг такой облом.
— Мы одно понимаем, — сказал Малахов. — Пиндосы чего-то намухлевали.
— Были наши машины, стали чужие! — донеслось из толпы. — А чужие — как бы наши. А нам чужих не надо! Так, мужики?!
— Точно! — отозвался трудовой народ.
— А собственно, вам не все ли равно? — задумался полицмейстер.
— А давай раскрываемость по губернии плюсанем — и в равных долях обратно поделим, — подсказал кто-то из охраны. — Вы же все менты, все общее дело делаете!
— Сам ты мент! Уволился, хорошо тебе, вот и не наглей! — полицмейстер снова почесал в затылке.
— Наша сборка — лучшая, — заявил Малахов. — Это все знают. И фуфла китайского мы в машину не суем. Это тоже все знают…
Он огляделся, прикидывая, куда бы влезть повыше, чтобы толкнуть речь.
Тут в задних рядах кто-то крикнул:
— Чурки едут!!!
Толпа замерла, как громом пораженная.
— Жена звонила! — надрывался голос в задних рядах. Над головами поднялась рука с телефоном, будто в доказательство. — В магазине слышала — едут сюда две смены чурок! Пиндосы вызвали штрек… шрек…
— ШРЕКБРЕХЕРОВ! — взревел, аки матюгальник иерихонский, наш полицмейстер. — Точно! В магазине врать не будут! Терминаторов вызвали! И еще робокопов! Мне на подмогу!
Начался хохот. Потом бормотание отовсюду: народ уткнулся в телефоны, проверяя новость.
— Это провокация! — заявил полицмейстер. — Я знал бы первый. Без меня тут никаких чурок быть не может! Пиндосы не посмели бы без согласования…
И вдруг толпа взорвалась:
— ПИНДОС!!!
Из окна третьего этажа выглянул Кен. Это было окно туалета дирекции, его тут в жизни никто открытым не видел.
Кен делал непонятные жесты и явно спешил. Воровато оглянулся себе за спину. Высунулся далеко наружу, посмотрел вниз…
— ПИН-ДОС! ПИН-ДОС! — скандировали там.
— Заткнитесь, придурки! — заорали сразу в нескольких местах. — Это же наш Кен!
Тем временем Кен принял какое-то решение, окаменел лицом и полез через подоконник.
— Отставить! — рявкнул полицмейстер. — Гражданин Маклелланд! Отставить!
Гражданин Маклелланд отставить не соизволил. Учитывая, что на заводе третий этаж — как нормальный пятый, со стороны это выглядело малость суицидненько, мягко говоря.
На самом деле Кен был нисколько не самоубийцей, а дипломированным автостроителем и неглупым менеджером. Прыжок с десяти метров на газон Кен решал как чисто инженерную и отчасти управленческую задачу. Он учитывал, что его тут хорошо знают, и принимал в расчет материальную базу. Человек десять наших уже сорвали с забора баннер «Приглашаем на работу» и прибежали под окно. Половина встала к стене вплотную, задрав край баннера над головами, половина — отошла, держа свой край у пояса.