Толпа охнула — и ломанулась помогать.
По ту сторону окна замелькали какие-то тени. Кен до этого сосредоточенно молчал и нервно озирался, явно ожидая нападения сзади, а тут обернулся к народу и открыл рот.
— Уволился!!! — крикнул он.
И прыгнул.
— Довыпендривались! Качество… Фигачество! Хуже надо было работать! — рычал Кен, держась обеими руками за вывихнутую лодыжку.
Его так и несли к «Скорой» — на баннере. Под аплодисменты.
Из окна торчали пиндосы и ругались на пиндосском языке. Кто-то метко швырнул в них бутылку, и они спрятались.
— Что за безобразие, Кеннет Дональдович? — спросил полицмейстер. — Что за цирк дю солей в прямом эфире?! Я же вас могу привлечь за такую акробатику!
— Это был экстремизм! — подсказали из толпы.
— Именно!
— Да ну вас… — Кен отмахнулся, кривясь от боли. — Народ! Слушай сюда!
В толпе зашикали, кому-то дали по шее, стало относительно тихо.
— Вы ни в чем не виноваты! И вас никто не обманывал! Просто фигня вышла, как обычно. Эти идиоты обезличили машины!
Народ шумно вздохнул — и обратно не вдохнул.
Новость была ожидаемая, конечно, но до такой степени обидная, что все надеялись — пронесет нелегкая. А главное, непонятно, с какой радости нам такая радость. Чем заслужили.
— Зачем? — спросил Малахов. — Из-за китайцев?
— При чем тут китайцы? Из-за вас! Из-за тебя, например, передовик ты наш!
Малахов надулся. Он действительно был, что называется, ударник капиталистического труда и не видел в этом ничего зазорного. И никто не видел. Мы же тут не в арбузной лавке сидим, мы машины делаем…
— Решение принято на днях. Сейчас идет тестовый период. Поэтому они и залетели на разнобое в «винах». Никто вас надувать не хотел, просто нелепая случайность. Все «вины», которые уже забиты в базу сервиса, были перемешаны случайным образом. У новых машин номера с самого начала пойдут без привязки к заводу. Нету больше русской сборки и нерусской, вообще никакой! Потому что НЕКОРРЕКТНО! А на самом деле — из-за вас, господа Анонимные Трудоголики! Шуточки дурацкие шутите! С фигой в кармане ходите! Этику в гробу видали! Себя, значит, любите больше, чем компанию! И тогда эти тупые пиндосы…
Он добавил еще несколько слов, но приводить их тут, с нашими законами об оскорблении кого угодно, некорректно.
А то вдруг геи оскорбятся. Или верующие. Или кто угодно.
— …сообразили, в чем проблема. И поняли, как поставить вас на место и как сделать всем хорошо! Можете гордиться! Больше вам гордиться будет нечем!
— А как же теперь… качество? — спросил Малахов, подпрыгивая, чтобы лучше видеть Кена. — Мы же соревнуемся!
— Соревноваться ты будешь со своей табуреткой! — сообщил ему Кен с такой неожиданной злобой, что Малахов вобрал голову в плечи.
— Извини, — Кен заметно смутился. — Никаких больше соревнований, хватит, наигрались. Чурки и турки обижаются, а русские наглеют, штаб-квартире это надоело. Они долго понять не могли, отчего русские такие наглые. Отчего ты такой наглый, допустим!
— Я за справедливость! — заявил Малахов.
— А они говорят — из-за соревнования! Все, кончились развлекушечки. Никаких больше скидок на русский менталитет, а одна только суровая мотивация дубьем и рублем. Допрыгался? Счастлив? Может, и тебя выгонят наконец-то! Клоун!
— Ты чего такой злой, инженер? — спросил Малахов обиженно.
— Нога болит, — объяснил Кен.
— А чурки едут сюда? — спросили издали. — Шреки… Брехеры?
— Кто сказал?!
— Я сказал!
— А тебе кто сказал?
— Из города звонили…
— Позвони обратно и попроси не врать. Нет никаких чурок. Откуда они тут возьмутся? Ну сам подумай — откуда? Из Европы? Пиндосы, конечно, пиндосы, но не настолько…
— Я же говорю — провокация! — крикнул полицмейстер.
Кена перегрузили на носилки и упихали в «Скорую».
— Только не везите никуда! — сказал он врачу. — У меня нет времени. Быстро ногу зафиксируйте. Сам потом приковыляю…
И продолжал вещать в толпу, что сгрудилась вокруг машины, развесив уши:
— Все, стахановцы, отдыхай! Не с кем больше соревноваться. Цитрус прошел контроль — и нет у цитруса национальности. «Вин» теперь к стране не привязан, к заводу не привязан, есть комплектация — и все… Сервису этого достаточно, ему только комплектуха важна. Знать, откуда поставка, будут логистика и дилер. А простой смертный — фигушки. Дилер больше не имеет права сообщать о происхождении машин. Хочешь узнать — шпионь за пароходами и автовозами! Да никто и не станет. Всем пофиг.
— Нам не пофиг! — сказали из толпы.
— Выйдет приказ — будет пофиг! А кому не пофиг — свободен! Все равно, по сервисной базе все цитрусы уже обезличены, и назад это не переиграешь. Решение принято. Должны были объявить о новом порядке завтра буквально…
— А если нам этот порядок… — Малахов резанул ладонью по горлу.
— Жалуйся в профсоюз, — посоветовал Кен.
В иных обстоятельствах это было бы очень смешно, но тут народ дружно выругался.
— Мы теперь сами себе профсоюз! — крикнули из толпы. — Профсоюз уволенных «без объяснения»… Привезут сейчас чурбанов…
— Достали вы уже своими чурбанами! — взорвался Кен. — Какая падла?..
— Уж не знаю, какая падла, — сказал полицмейстер, — но эта падла хочет устроить в городе беспорядки. Или конкуренты ваши гадят?
— У меня больше нет конкурентов, — буркнул Кен. — Я уволился.
— Кстати, об увольнении. Вас незаконно удерживали? — деловито спросил полицмейстер и мотнул головой в сторону дирекции.
— Ну… Да.
— Заявление напишете?
— У меня нет времени, — повторил Кен, мотая головой. — У вас тоже. Ни у кого нет времени.
Будто поддерживая его, на поясе у полицая захрюкала рация. Тот прижал наушник пальцем, склонил голову набок, выслушал новость и выдал в ответ такое, что было бы некорректно повторить даже без законов об оскорблении.
— Все-таки едут чурки? — спросил его Малахов.
— Не едут, — сказал Кен. — Поверь мне. Умоляю. Ребята! Включите голову, черт побери! Посмотрите на себя! Вы — особенные люди, вас кем попало не заменишь. Это технически невыполнимо! Вы квалифицированные рабочие, вы прошли специальное обучение. Кого поставить на конвейер вместо вас? Некого! Без вас линия — мертвая! Найти штрейкбрехеров можно только на такой же линии. А ближайший завод компании — где?.. Ну вот и успокойтесь, наконец!
Сказано было, по идее, убедительно, но в данной ситуации тактически неграмотно: вместо того чтобы включить голову, публика склонилась над смартфонами, вычисляя, далеко ли коварным чуркобесам ехать к нам из Европы.
— Не будет чурок! — разорялся попусту Кен. — Их взять негде! Не слушайте никого!
— Чурок не будет, а идиотов — как грязи, — процедил шеф полиции. Он повернулся к Малахову: — Скажите людям, чтобы расходились по-хорошему. Пока я добрый.
— Да с чего вы взяли, что я тут главный?! — Малахов развел руками.
— Потому что тебе больше всех надо!
— Он не главный, — сказал Кен. — Главного нет. Это хорошо. Очень по-русски. Но в этом и проблема.
И тут подъехали мы с Михалычем.
Две трехдверки ядрено-лимонного цвета раздвинули толпу, вызвав на минуту прилив хорошего настроения у всех, кроме полицмейстера.
А вот налепить на бочину надпись «STRIT RASING» я не смог.
Извините, но у меня целых девять баллов за грамотность.
Город у нас официально под сто тысяч населения, реально около девяноста, из них на заводе трудится две с половиной. Вроде бы ерунда, мелочь. Но у каждого из двух с половиной кто-то есть, с кем он живет. Уже пять. Плюс вся инфраструктура, что привязана к заводу, начиная от дилеров и заканчивая гаражными сервисами, где в кого ни плюнь — отставной сборщик квалификации С2. А еще мамы-папы, бабушки-дедушки, и давайте не трогать детей… Я не люблю дутых чисел и всегда считаю по минимуму. И я вам докладываю: набегает минимум двадцать тысяч человек, для которых завод не просто кормилец — он определяет весь образ жизни. Это их общее прошлое, настоящее и будущее. Это то, что связывает их воедино.
Каждого пятого.
Но если не мелочиться, то ведь пиндосского мальчишку с левобережной Улицы Специалистов, где стоят аккуратные, словно игрушечные, американские коттеджи, и малолетнего русского хулигана из кривобокой хрущобы с правого берега тоже связывает завод, хотят они того или нет. Крепко связывает, не расцепиться.
В городе полным-полно всяких производств и бизнесов, начиная со внушительного завода железобетонных изделий и заканчивая крошечной валяльной фабрикой. У нас есть школа экзотического танца и целых три зоомагазина, а еще женское такси и мужской стриптиз. Мы гордимся сквозь слезы худшей в губернии футбольной командой. У нас тут чего только нет.
Но лицо города и его душа — это автозавод.
И если там что-то случается, город встает на уши сразу весь.
У нас многие ругают завод, особенно этим увлекаются на правом берегу (просто от зависти) и на левом (там-то знают, за что ругают). Но готов поспорить: если этот оплот грабительского капитализма, пиндосский гадючник и клоака русского низкопоклонства перед Западом вдруг загорится ярким пламенем, Левобережье и Правобережье в полном составе выстроятся вдоль реки, передавая по цепочке ведра на пожар. Забыв старые распри и детские обиды.
И вот полыхнуло — только, увы, в переносном и самом нехорошем смысле.
И народ сбежался в едином порыве с ведрами плескать в огонь бензин. Потом народ устыдится, конечно. Но потом. И с очень сложными чувствами народ будет коситься на тех немногих, кто не поддался общему детскому энтузиазму, а сразу повел себя по-взрослому и начал тушить пожар.
Их почему-то всегда немного, взрослых.
Когда в гараж позвонила Машка Трушкина, я сначала всего лишь слегка удивился. У меня еще завтрак в животе не остыл на тот момент. Время-то было детское, едва двенадцать.