В принципе, я не очень везучий. У нас Кен везучий точно, иногда чересчур, как вы скоро увидите, Джейн привыкла любую непруху отодвигать плечом и идти дальше, а Михалычу просто все до лампочки. А со мной и веддингом плюс на минус получился. Сначала повезло угодить в развеселую команду, а потом не повезло с ней же: за все приколы и примочки этой команды, иногда очень злые, пиндосы хотели отыграться на мне. В назидание остальным. Некая высшая справедливость тут присутствовала — я был такой же агрессивный интеллигент, как другие наши ситхи.
Но мы ведь не нарочно. Нас вынудили.
«Дартами Веддерами» три веддинг-поста обзывали с самого начала, едва только конвейер поехал. Как гласила заводская легенда, вовсе не из-за хмурых сосредоточенных рож, а из-за манеры первого тим-лидера, личного врага Калиновски, прямо на посту украдкой жевать печенье. Как связаны печеньки и Темная Сторона Силы, честно, не помню. Это из приколов старшего поколения: мне объяснили, и я моментально забыл. Ерунда, значит. Еще мы были «ЗАГСом» — ну, понятно. За «бракоделов» кому-то дали в хрюсло: не любят на заводе слово «брак», реагируют нервно.
Хмурыми и недобрыми веддеры стали попозже, когда темп работы возрос, порядки изменились к худшему, а печенье осталось то ли сладким воспоминанием, то ли несбыточной мечтой. В любом случае оно нарушало технику безопасности. Как ни странно, Кодекс корпоративной этики оно впрямую не подрывало — там о печенье не было ни слова.
О том, что добрые русские люди будут провоцировать тебя на мордобой под камерой слежения, — тоже. О том, что добрых русских будут подталкивать к этому начальники, у которых отчетность по соревнованию захромала и, значит, надо веддинг слегка притопить, — тем более.
Как вы помните, веддинг в трудную минуту не стал драться, а начал огрызаться и весьма в этом преуспел. Мы задавили всех интеллектом. Нам помогало то, что ляпнуть глупость и потом ее отстаивать с пеной у рта — это на Руси главный вид спорта. Все такие с виду умные, все такие компетентные в любых вопросах, только стоит человеку рот разинуть, и он уже подставился. А телефоны — в раздевалке, и вылезти в Интернет, чтобы удостовериться в своем идиотизме, до конца смены не получится… Ну и тут мы тебя, как говорится, за ушко да на солнышко. Спорить один на один легко. А ты попробуй защити свое неправильное мнение, когда против тебя бригада — коллективный разум (ох, не зря наш тим-лидер учился на зоотехника)… И вскоре народ осознал, что с Темной Стороной Силы шутки плохи.
Если бы народ еще не разносил молву о наших глумлениях и издевательствах по всему заводу, совсем было бы хорошо. А так приколы в конечном счете оседали в архиве Роя Калиновски, службы безопасности и кадровика, и набежало там по отдельности на три расстрела.
Я за все эпизоды в курилке и столовой не отвечу, только за свои и самые яркие. Внес посильный вклад. Ну вот, к примеру.
Для начала, двое слесарей порвали казенные штаны, пытаясь доказать мне, что скульптура «Рабочий и колхозница» — чистый реализм. Один из них еще и плечо едва не вывихнул, убежал в санчасть — и я на полном серьезе огреб строгача за склонение людей к членовредительству.
Дальше Малахов, который очень любил нас поддевать, неожиданно для себя проспорил, отчего пиндосы — пиндосы. Ему пришлось тащить свою любимую табуретку в столовую и там орать: «Грек-пиндос, соленый нос, поехал в Афины продавать маслины!» Тот случай еще не научил его хорошим манерам, и неделей позже он снова веселил публику: мы поймали Малахова на том, что орудовать «болгаркой» он мастак и при этом уверен, будто угловую шлифмашину изобрели в Болгарии. Наш креативный чувак зачитал с выражением текст болгарского гимна на языке оригинала (некоторые слушатели уползли к конвейеру на четвереньках) и с тех пор ходил мимо веддеров с широченной улыбкой, пиндосу впору, а обзываться даже не пробовал.
Когда дошло до измерения транспортиром углов на репродукции культовой картины «Черный квадрат», лично со мной спорить перестали вообще. Навсегда.
Главное было — не перегнуть палку, действовать ласково, не злобно. Работяги стали глядеть на нас с уважением. А пиндосы, которым про это все стучали, — с опаской. И когда пиндосам донесли, что мы принялись за шуточки, которых никто не понимает, нас взял на особый контроль лично Калиновски, чтоб его.
Тут-то он и разглядел вашего покорного слугу, и заинтересовался, что это за тип такой, и узнал личные подробности: отец работал с Доном, сам я учился с Кеном… Калиновски решил, что эта инфа совсем не лишняя, и на всякий случай записал меня в полезные клоуны. А то вдруг я ему понадоблюсь — а меня уже нету, потому что отдел культуры выпер еретика с завода за антипиндосские разговорчики.
А мы тем временем увлеченно креативили. Перекрестили себя из экипажа «Звезды Смерти» в футбольную команду «Братья по разуму» и ходили страшно гордые. Хохма про разум заключалась в том, что совокупный ай-кью нашей бригады равен себе же, поделенному на число работников. Ну, сами посчитайте, если не лень.
Мы были в ауте, когда шутку не просек никто из заводских вообще. Ну совсем. Кен не в счет, он тогда учился. Джейн секунду подумала — и сказала, что минимальный коэффициент интеллекта семьдесят, поэтому задача не имеет смысла. То, что семьдесят — условное число, взятое еще самим великим Айзенком вместо нуля ради корректности, чтобы не обижать тех пиндосов, у которых мозгов реально нуль, она не знала и знать не хотела. Не бывает — и все.
«Братья по разуму» впали в уныние. Стало ясно, что у нас проблема с чувством юмора. Видимо, оно испортилось от работы на веддинге. Потом мы решили, что просто слишком умные для завода. Это вообще убило: пора, значит, увольняться. И тут наш зоотехнический тим-лидер просиял лицом. Ничего мы не умные, сказал он, наоборот, эта история лишний раз доказывает, что мы не прикалываемся, а настоящие дураки! У нас действительно ай-кью нулевой. А чувства юмора нету в принципе. Мы кретины — и нам кайф! Будем вести себя, как положено дуракам. Они шутят про что? Про то, что понятно любому дураку.
— С этого момента, — заявил он торжественно, — шутим только про жопу! Все слышали?
Курилка взорвалась аплодисментами, пара молодых специалистов неспешно удалилась прочь — стучать пошли наперегонки, лизоблюды пиндосские.
— А кто вместо нас станет шутить про жопу, — добавил Михалыч, — мы ему на жопу глаз натянем!
— Забьем копирайт, — сказал я.
После слова «копирайт» из курилки тихо слинял мастер участка. А нас понесло, и мы начали шутить.
Мы были уверены, что жопа для русского человека тема близкая и животрепещущая. Она в России повсюду, и нам без нее никуда. Меня еще в школе ею замучили, а потом я ее дополнительно нанюхался, когда готовился в институт. Ведь жопа — центральная тема русской классической литературы. Сами помните небось:
«Путешествие из жопы в жопу»;
«Кому на жопе жить хорошо»;
«Капитанская жопа»;
«Жопа нашего времени»;
«Горе от жопы»;
«Мертвые жопы»;
«Война и жопа» (в оригинале, между прочим, «Жопа и миръ»);
«Униженные и оскорбленные» (навязано издателем, поскольку исходное заглавие было совсем ни в какие ворота);
«Жопы и дети»;
«Бедная Жопа»;
«и так далее», как говорил классик.
Ну и культовые пьесы МХАТа «На жопе» и «Жопа», естественно.
А еще футуристическая поэма «Жопа в штанах».
В советское время эта тема не была заброшена, а, напротив, развита и углублена. Начиная с простецкого «Как закалялась жопа», взлетев до высокой прозы «Один день Ивана Денисовича в жопе», она достигла своего апогея в фантастическом романе «Обитаемая жопа», который одним уже названием описывает Россию и ее героический народ точнее некуда…
Нас ждал полный и унизительный провал.
Кое-кто деликатно похихикал, но в массе своей публика не улавливала, о чем мы вообще. Оказалось, если ты всего-навсего хорошо учился в школе, а твой бригадир поступал в зоотехники, вы уже оторвались от народа. Вы и есть та самая русская интеллигенция, которую хлебом не корми, дай поизгаляться и от которой одни неприятности.
И стало вдруг грустно.
Сам того не желая, веддинг поднял один из ключевых российских вопросов: если мы — интеллигенция, тогда на что похожа настоящая и кому она нафиг нужна?
Единственное, чего мы добились, — на заводе больше никто не шутил про жопу, потому что знали: богатырь Михалыч обещал за это забить шутнику копирайт.
И всю эту чушь прекрасную, включая забивание копирайта, мне припомнили, когда оказалось, что я рисую антиамериканские плакаты.
Лично мистер Джозеф Пападакис задался вопросом: почему этот парень у нас работает? Он что, особенный? У нас две с лишним тысячи народу, и если директор знает кого-то по имени, значит, человек того стоит!
— Я помню этого вашего художника! — рычал Пападакис. — Но я его помню не потому, что он хороший, а потому, что он плохой! Так не должно быть! Вам не кажется, Калиновски, что я запомнил по вашей милости слишком много плохих русских? Они должны вылетать через проходную головой вперед — и никогда не возвращаться назад! А вы покрываете их выходки, объясняя это каким-то моральным климатом! Это что за климат такой, в котором размножаются клоуны?!
— Ну, это такой… местный климат, — сказал Калиновски. — В Америке клоуны развлекают тебя, в России ты развлекаешь клоунов. Россия трудная страна для работы.
— Ваш клоун уволен! — заорал Пападакис. — Или я сделаю клоуна из вас!
— Это мой человек, — сказал Калиновски очень спокойно. — Он мне нужен. На этого мелкого гаденыша я поймаю крупного гада. Потерпите, босс, очень вас прошу.
— Мне надоели ваши шпионские игры! Почему я должен терпеть у себя под боком какой-то долбаный филиал долбаного гестапо?! — возмутился Пападакис.
В Америке Рой подал бы на него в суд за такое сравнение. В России он почувствовал себя польщенным. Сам того не желая, Калиновски обрусел, а русские уважали гестапо — кажется, там служил какой-то их национальный герой.