миску до блеска, к обеду начинало посасывать.
В казарме достал из тумбочки узелок с бруском розового на срезе сала я зачерствелыми, припорошенными плесенью кокорками. Еще Нюткина забота…
Сейчас, прожевав, назидательно добавил:
— Знаешь, как говорят: «На чужой каравай свой рот не раззявай».
— У, кулачье деревенское, подавись своим салом! — Борис шевельнулся на скрипучей сетке и затих.
Сытый, Алексей подумал о Нюте. Как она там?.. Э-эх… Сколько уж деньков просвистело, а ничего о жене не знает… Ей адрес его службы неизвестен. Он же никак не мог пересилить себя, наставить написать первое письмо. Никогда в жизни не писал. Да и не то настроение… Тоска…
Завтра воскресенье, «сонный день». Вот завтра и напишет…
Снова разбудила боцманская дудка, хотя в эти редкие субботние предвечерние часы никуда торопиться не надо: занятий и работ нет, можно привести в порядок одежду — где пуговица оторвалась, где зашить-подшить.
Скоро Алексею да еще нескольким парням из взвода на вечерние занятия в школу «Долой неграмотность». Остальные собираются в матросский клуб: достают из-под матрацев отпрессованные в стрелку клеши, праздничные, по форме «раз», фланельки, драят хромовые ботинки. В разговорах порхает: «воскресник», «завтра воскресник».
Борис Бережной после дневной побудки не встал с кровати:
— Ой, братцы, в пояснице смерть как схватило!.. О-о-ой!..
— Доктора позвать? В лазарет тебя откантовать?
— Не надо… Колики у меня. Камни в печенке… О-о-ой!.. Шерстяным кашне обвяжусь… Отлежусь…
Его оставили в покое.
Следующим утром вместе с горном на пороге казармы появился старшина:
— На воскресник!
Алексей, полусонный, сделал было ставшее уже привычным движение, готовясь спрыгнуть с койки, но тут же вспомнил: «Сегодня — «сонный день» — и сладко потянулся под одеялом.
Корж шел меж рядов коек:
— Подъем! Аврал все наверх!
Остановился у кроватей Алексея и Бориса, сдернул одеяла:
— Команды не слыхали? Подъем!
— Бережной заболел. С вчерашнего дня мается. Колики в печенках!.. — послышалось со всех сторон.
Сам Борис лежал скрючившись, поясница его была обернута шарфом. Прикрыв глаза, он тихо постанывал.
— Ху-гу… — неопределенно гукнул боцман. — А ты? Колики в селезенке?
— Воскресенье — мой день, — попробовал отстоять свои права Арефьев.
— Даже коммунистический субботник тебя не касается? — грозно выкатил глаза Петр Ильич. — Сачковать надумал?
До обеда, вооружившись метлами, лопатами, ведрами с песком, носилками с гравием и банками с краской, военморы «драили до чертова глаза» территорию городка. Листья уже слетели с деревьев, на пожухлой траве лежал иней. Дул холодный, пахнущий зимой ветер. Но им было жарко.
Сашка Клямкин, парень из их взвода, распорол гвоздем руку. Кровь пошла сильно. Пока бегали в санчасть за бинтами и йодом, Алексей надумал применить деревенский способ, который знал еще до Нютки с ее «чистиками-нечистиками»: обчертил круг, поставил посередке Клямкина и бросил тот злополучный гвоздь острием в землю. Когда ребята вернулись из санчасти, кровь уже остановилась.
— Да ты, Лексей, колдун!..
После обеда, вернувшись в казарму, Арефьев полез в тумбочку за узелком и с удивлением обнаружил, что сала в нем поуменьшилось.
Уже после «мертвого часа», когда начались шумные сборы в матросский клуб, с дальнего угла казармы донесся растревоженный голос:
— Ребята, у меня новые перчатки сперли!
— Потерял небось.
— Не доставал с самого прибытия — тепло было. Вот тут, сверху, лежали, коричневые на белом меху… — И сам же удивленно: — А сундучок на запоре!
— Черти свистнули, не иначе!
— Святым духом!..
Алексей, ободренный успехом заговора Клямкина, вызвался:
— Могу пособить найти пропажу.
— Валяй, колдун.
Он попросил у пострадавшего носовой платок, три раза обернул его вокруг ножки, койки:
— Закручиваю черту хвост… — крепко-накрепко стянул узел. — Чем крепче стянешь, тем больней черту — скорей отдаст.
— Когда?
— А я откуда знаю? Теперя жди.
Матросы грохнули:
— Когда рак на горе свистнет!
— Твой черт перчатки уже на самогон спустил!
— Ну, деревня, усмешил!..
Пострадавший, Павел Арбузов, в сердцах сдернул платок:
— Иди ты со своим гаданьем знаешь куда? Лапоть!
Зачем Алексей ввязался? Хотел же — как лучше… Вылез!.. Надо было помалкивать, не его забота… Его не касаются — и он никого из них не будет касаться… «Деревня… Лапоть!..» Ну и что?.. А лапти у них в Ладышах отродясь не носили… Вот только кто споловинил его сало? Неужто сам так вчера подналег?..
Ему было непонятно, почему краснофлотцы не захотели, чтобы он довел ворожбу до конца. В Ладышах непременно скрутили бы черта. Вообще у них почти на каждый житейский случай были приметы и гадания. Те же перчатки потерять — примета: быть несчастью. Кирпич выпал из печи — тоже к худу. И если петухи во всю ночь поют… А вот сорока скачет к дому больного — это к выздоровлению. Или муха в щи попала — быть обновке а ль гостинцу…
Из щемящего путешествия в родную сторону вернул Алексея бодрый голос оторга комсомола, объявившегося в казарме:
— Как настроение, моряки-краснофлотцы? «Полундра — идем ко дну»? — Власов дружелюбно рассмеялся. — Хорошо поработали на воскреснике — как думаете свободное время проводить?
Он прошел на середину комнаты.
— Не вижу флотского пыла, — показал на костяшки домино, рассыпанные по столу. — Свободный час — «козлу» на сено? Не пойдет, друзья-товарищи! И трень-брень по углам — тоже не пойдет. Не допустим в красную казарму грустный вид. В матросском клубе организуются кружки художественной самодеятельности, духового оркестра, литературный.
— А кройки-шитья? — подал кто-то голос «с подначкой».
— К вашему сведению, краснофлотец сам шьет-перешивает, гувернанток и буржуазных служанок при нем нет. — Оторг за словом в карман не лез.
Но и морячок, задавший каверзный вопрос, из городских, Иван Косых, — тоже палец в рот не клади:
— В услужение нам их не надо, а вот на перевоспитание буржуазных гувернанток взять бы не отказались.
— С эксплуататорским классом у нас покончено, — отразил и это нападение Власов. — А с хорошими пролетарскими девушками вы как раз сможете познакомиться в клубе и кружках, двери в клуб широко открыты для всего Осиповского затона и городка.
Матросы оживились.
— Так что торопитесь записаться в кружки, а также в библиотеку. Там имеются хо-рошие книжки! Про любовь тоже, — обернулся он специально в сторону Ивана.
Терпеливо переждал, пока утихнет гомон.
— А теперь, друзья-товарищи, вот какое главное дело: все слыхали о «Займе индустриализации»? — Оглядел моряков: — Вижу, не все. Заем — это значит, что наше государство просит в долг денег у трудящегося народа СССР на подъем промышленности, на строительство гигантов-заводов и гигантов-фабрик, чтобы жизнь в будущем была вполне удовлетворена изделиями промышленности по всем потребностям. Читали, какие гиганты намечено построить?.. Заем — наш лучший ответ на попытки врагов ослабить наш хозяйственный фронт в обстановке капиталистического окружения и происков всяких чан кайши и чемберленов!
«Какой еще заем?» — подумал Алексей.
По деревням, в Ладышах тоже, уже в четвертый раз распространяли крестьянский заем. Там было понятно. И условия хорошие: хочешь — покупай облигацию, хочешь — продавай ее. Отец взял несколько штук. А тут — «индустриализации»… Не крестьянская забота. Пусть они, рабочие, и покупают…
— Ну что, друзья краснофлотцы, поможем усилить наш финансовый фронт? — продолжал с подъемом Власов. — Мы тоже трудящиеся, дети рабочих и крестьян. Нам ли оставаться в сторонке от такого важнейшего всенародного дела? Что скажете?
— А откуда у нас финансы?
— Конечно, заработков у нас нет, жалование получаем небольшое, — согласился оторг. — Но все равно, копейка к копейке, рубль к рублю дадут увесистый вклад. К примеру, флоткоманда уже подписалась на сто двадцать процентов своего месячного оклада. И в прошлом году первый «Заем индустриализации» в нашей флотилии поддержали все.
— А мы еще ни копейки не получали.
— Можете подписываться вперед. А у кого есть из дому наличные, могут и наличными: деньги на бочку.
«Отдашь, потом ищи-свищи… — подумал Арефьев. — Да и мне-то какая выгода?..»
— Ну, подпишусь, а далее? — словно бы угадал его невысказанный вопрос Косых.
— Государство просит у народа двести миллионов рублей взаймы на десять лет, до первого октября тридцать восьмого года, — начал объяснять Олег. — Вознаграждает шестью процентами годовых, то есть выплачивает каждому проценты. Скажем, купил ты двадцатипятирублевую облигацию — через каждые шесть месяцев получаешь семьдесят пять копеек, по пятиалтынному за каждую пятерку. А выиграть можешь и десять тысяч, и даже двадцать пять тысяч.
Алексей охнул: «Двадцать пять тысяч!.. Богаче, чем Ярцев!..» О таких деньгах он и не мечтал.
— Как же, выиграешь! — усомнился кто-то.
— Шансы на выигрыш высокие: один на триста облигаций. А которые не выиграют, через десять лет будут погашены, то есть государство вернет каждому деньги, да еще с полными процентами, — терпеливо растолковывал Власов. — Но разве, моряки-товарищи, главное дело в выигрышах и процентах? Главное — всеми силами всех рабочих и крестьян, армии и флота налечь на индустриализацию СССР! Так что обмозгуйте вопрос. Не сейчас подписываться. Решите, кто сколько может дать на всенародное наше цело.
«На десять лет?.. Тю-тю!.. Не, лучше без облигациев и процентов… В кармане — оно верней… — Когда у Алексея вытягивали деньги без быстрой отдачи или возмещения, он всегда чувствовал какой-то подвох. — Пущай без меня…»
Матросы разбрелись по территории городка, кто куда: гонять в футбол по замерзшему плацу, стучать в домино-шашки. А ему надо топать в учебную комнату, долбить арифметику, русский язык и географию — задания на завтра.