то не дождутся. Вы, милостивый государь, готовы разделить мои взгляды и мое беспокойство?
— Вполне, Антон Иванович.
Деникин удовлетворенно кивнул. Поправил на носу съехавшее пенсне.
— Значит, в Китай направляете стопы? В свое время, в начале века, я служил в тех краях, в Заамурском округе, в Маньчжурии. Суровая была служба. Края суровые. Не страшат?
— Вы же там служили.
— Я-то? Да вы — барон, как сообщил мне дражайший профессор.
Путко уловил в тоне генерала насмешку. Подумал: из-за Врангеля недолюбливает всех баронов.
— Какой я барон? По отчиму разве… Да ведь и вы — не черной кости.
— А вот и ошибаетесь! — мелко хохотнул генерал. — Отец мой до тридцати годков крепостным крестьянином был, затем сдал его помещик в рекруты…
— Не может быть! — искренне удивился Путко. Ему представлялось, что Деникин — из старинного дворянского рода, и само происхождение предопределило его продвижение по служебной лестнице к вершинам российской военной иерархии: в царской армии он дослужился до генерал-лейтенанта, командующего фронтом в мировую войну. Как же так — выходец из народа, а не пошел с народом после революции, подобно генералам Брусилову, Мартынову, Бонч-Бруевичу, Ольдерогге, — наоборот, стал одним из злейших ее врагов?.. Как просто предопределить судьбу человека по его анкете и как непросто выстраивает человеческие судьбы жизнь…
— Как же вы поднялись до генерала, Антон Иванович? — позволил он себе полюбопытствовать.
— Отец после двух десятков лет солдатской службы — а в николаевские времена служба была тяжела! — добился чина прапорщика, в отставку же вышел майором. Да вскоре умер, остались мы на двадцать пять рубликов его пенсии. Нищета. Работа на хлеб, безотрадность. Потом — вольноопределяющимся на солдатский котел. Офицерство. Академия. Рота. Батальон. Полк. Боевая работа… С русской армией неразрывно связана вся моя жизнь… Но я не барон, нет. — Деникин снова поправил пенсне: — Глубокоуважаемый Павел Николаевич, ходатайствуя за вас, просил о письме… о письмах моим сослуживцам и единоверцам, так сказать. Я готов выполнить просьбу профессора и оказать услугу вам, тезка, коль сие надобно. — Он, как и в начале беседы, пристально посмотрел на посетителя: — Однако при одном непременном условии, подтвержденном словом офицера: вы сами не примете участия в действиях, противных интересам России, и полной мерой своих сил попытаетесь воспрепятствовать оным действиям наших с вами соотечественников.
— Даю такое слово, — совершенно искренне и даже с некоторой торжественностью в голосе проговорил Антон Путко.
Глава четырнадцатая
Ольга казнила себя, вспоминая тот разговор с Антоном на берегу моря. Перебирала каждое слово, будто нанизывая камешки на бесконечную нить, разглядывая их и так, и эдак, определяя — фальшивое или настоящее. Слова царапали острыми краями. Не кожу — душу. «Больше не могу!..» Зачем она так сказала? Что мог он подумать?.. Он раздраженно ответил тогда: «Посажу тебя в карман? Спрячу в чемодан?.. Как ты это представляешь себе?» Она заупрямилась: «Тебе решать. Тебе и твоему начальству!» Он как-то странно посмотрел на нее: «Хорошо».
Что значило это его «хорошо»? Мол, можешь поступать, как заблагорассудится?..
После того разговора она сразу почувствовала, что он в чем-то изменил свое отношение к ней. Отчуждение?.. Несколько раз ловила на себе его взгляд. Он быстро отводил глаза.
Совсем скоро он уезжал. Даже в прощании, последней их ночи и нервном утре, хотя было прежнее всепоглощающее понимание и близость, моментами она улавливала это отчуждение.
Уехал. И теперь все валилось из рук. Может быть, она сама подтолкнула его к какому-то назревавшему решению?.. Может быть, у него кто-то есть там, куда он спешил?.. Слепая, больная мысль… Но как избавиться от нее?.. И даже не в ней дело. Что́ она, Ольга, без Антона? Она — это он, его заботы, его горести. Пусть он далеко, неведомо где, и так редко оказываются они вместе, он — ее судьба… Как может человек отторгнуть себя от своей судьбы?..
Надежда Константиновна уловила ее напряжение. После разговора по какому-то наркомпросовскому делу задержала в кабинете. Подсела. Обняла:
— Что стряслось, Оля? Была как ясно солнышко, а нынче — хмурая осень.
Как объяснить?.. Надежда Константиновна даже и не знает; что муж снова уехал. Куда? На сколько месяцев или на годы?..
Ольга попыталась справиться с перехватившей горло спазмой.
— Не запускай болезнь, — матерински мягко провела ладонью по ее волосам Крупская. — Мой тебе совет: не накапливай обид и недомолвок, разбирайтесь сразу.
В чем «разбирайтесь»? С кем?.. Она и пытается разобраться… «Хорошо». Но по существу Ольга ведь права: она не может больше так жить. Не может бесконечно ждать и ждать…
И тут позвонили.
— Товарищ Кузьмина-Путко?.. Вы не могли бы завтра, в шестнадцать тридцать, приехать к товарищу Берзину?
Она не сразу сообразила, кто такой Берзин. Вспомнила.
— Конечно!
— Адрес… — женский голос педантично продиктовал, повторил время.
Она записала на перекидном календаре. А в голове понеслись лихорадочные мысли: «Берзин… Павел Иванович… Старик… Что-то с Антоном!..» Как дожить до завтрашних шестнадцати тридцати?..
Раньше условленного времени она уже была на месте.
Вот он, этот дом… Со слов Антона она рисовала в воображении сурово-величественный темно-коричневый дворец. Оказывается, совсем обыкновенное, даже невзрачное здание из простого, потемневшего от времени и копоти кирпича. Обыкновенные окна. Разные занавески. Даже кое-где на подоконниках герань… Если бы не часовой в длиннополой шинели и буденовке, вышагивающий вдоль фасада с винтовкой на плече, ничем не отличить от обычного жилого дома…
Ольга помедлила — и отворила входную дверь.
В прихожей перед лестницей сидел за желтым канцелярским столом с инвентарной биркой молодой мужчина. Он был не в военном. Вопросительно поглядел на посетительницу.
— Меня вызывал товарищ Берзин. Я Кузьмина-Путко.
Дежурный заглянул в лежавшую перед ним объемистую тетрадь в коленкоровом переплете:
— Пожалуйста, паспорт.
Перелистал. Внимательно оглядел. Выписал пропуск:
— При уходе отметьте. Второй этаж. Налево вторая дверь.
Она начала подниматься по стершимся ступенькам. Почувствовала, как колотится сердце и тяжелеют ноги. «Что с Антоном? Только месяц, как уехал…»
Нашла нужную дверь.
Приемная. Молодая черноволосая женщина склонилась над бумагами. Подняла голову. Миловидная. А глаза жгучие.
— Вам кого?
— Здравствуйте… — Ольга протянула бумажку. — Меня пригласил товарищ Берзин.
Женщина посмотрела на пропуск. Перевела взгляд на настенные часы:
— Присаживайтесь. Подождите. Еще шесть минут.
Дверь кабинета распахнулась. Вышли, что-то оживленно договаривая на ходу, двое мужчин. Один молодой, высокий, с волнистыми светлыми волосами, с усиками, в полувоенном френче с накладными карманами, другой — коренастый бородач, богатырь. Потертая кожанка обтягивала его налитые плечи.
— Наташа, — пробасил богатырь, — будь добра, пришли мне материалы по третьему восточному.
Мужчины, хоть и совсем непохожие на Антона, напоминали мужа… Сердце все еще теснило. Но почему-то она почувствовала облегчение.
Наташа прошла в кабинет, плотно прикрыла за собой дверь. Ольга успела разглядеть, что за первой дверью, обитой черной клеенкой, есть и вторая. Образовался тамбур, через который из кабинета не проникало в приемную ни звука.
— Пожалуйста! Павел Иванович ждет вас!
Женщина внимательно и, как показалось Ольге, с завистью посмотрела на нее.
Хозяин кабинета вышел из-за стола. Улыбнулся, протянул широкую крепкую ладонь:
— Здравствуйте. Рад познакомиться. Прошу.
Пододвинул кресло. Сел не за свой стол, а за журнальный, напротив гостьи.
— Что с Антоном? — Она заглотнула воздух. — С моим мужем?
— Он вам ничего не говорил? — сам спросил Берзин.
— А что? — Она стиснула руки.
— Молодец. Нет, с ним все в порядке. Сегодня утром получил от него весточку. Он уже по пути в Шанхай. Просил передать вам привет.
«Вот он куда!.. Мне — ни слова… Слава богу, здоров. Это главное. Но почему его начальник так откровенен со мной?..»
Она с любопытством незаметно оглядела кабинет. Очень чисто. Застекленные шкафы, заполненные книгами. Стекла тоже зеркально прозрачны, не захватаны… Ухаживают здесь за Стариком… Карты на стенах. Портрет Фрунзе. Большой старинный сейф. В проеме меж окон — радиола, стопа пластинок с обтрепанными обложками. Интересно, какая музыка ему нравится, наверное, серьезная — не чарльстоны же и фокстроты… На письменном столе — большой чернильный прибор из серого мрамора, много карандашей и ручек. За пресс-папье спрятан флакон с таблетками…
Сам Берзин в гимнастерке. В петлицах — ромбы. Широкоплечий. Сильный. Совсем седой. Действительно — Старик…
Хозяин кабинета как бы дал гостье обжиться, сам с интересом смотрел на нее. Прервал молчание:
— Перед отъездом в командировку Антон Владимирович настойчиво просил, чтобы руководство управления направило и вас на работу в Китай. К нему на помощь.
— Какое счастье! — не сдержалась она.
От этой неожиданной радости даже кровь ударила ей в голову: «Дуреха!.. Вот что значило его: «Хорошо»!.. Какая дуреха!..»
— Не торопитесь. Вы знаете, какая сейчас обстановка в Китае?
— Не имеет значения.
— Имеет. Очень большое. Мы оцениваем обстановку как серьезную. Очень серьезную, — повторил он. — Опасную для нашей страны. Еще многократней опасна она для наших людей, которые должны там работать.
«Ну и что? — захотелось ответить ей. — Пусть там ад кромешный и жарят на сковородках! Зато вместе!..» Она счастливо улыбнулась.
Берзин нахмурился:
— Какие языки вы знаете?
— Свободно: немецкий, французский. Хуже — английский. Но объясниться и понять могу. Знаю украинский.
Павел Иванович перебросился с нею несколькими фразами на немецком и французском — как бы между прочим, но она поняла: удостоверяется в ее познаниях. Понимающе улыбнулась.