— Я могу судить не как инженер, а как командир, — ответил Блюхер. — Универсальная машина упростит обучение экипажей, облегчит снабжение и ремонт.
— Инженеры тоже доказывают преимущества колесно-гусеничного… — задумчиво проговорил Ворошилов. — Но я что-то сомневаюсь: не получится ли кошкособака? Как надевать гусеницы на колеса под огнем? Вылезать из-за брони всем экипажем?
— Тоже резонно. Но такие ли, сякие ли, а танки нам нужны. Много танков. И много самолетов.
Семен Михайлович участия в разговоре не принимал. Сидел, отвернувшись к окну. Обиделся за своих конников.
Блюхер же вспомнил недавний, еще на отрядных учениях, эксперимент с «охотой» самолета на танки, рассказал о нем.
— Теперь, когда переходят от дерева и перкаля к металлу и в самолетостроении, могут появиться удивительные аэропланы: на тысячи километров полетят, повезут тысячи килограммов бомб. Видел я в Китае английские и американские самолеты. Жмут сейчас они на авиацию. И нам нельзя отставать.
Ворошилов, соглашаясь, кивнул:
— Конструктор Поликарпов показывал нам на Реввоенсовете модель. Обещал, что скоро поднимет в воздух свой аэроплан. Любопытный проект. Говорит, что за границей ничего похожего нет — заткнем за пояс англичан да американцев. Но знали бы вы, друзья, сколько все это стоит! Вот ты, Василий Константинович, говоришь: «переходят к металлу». А где нам его взять? Не чугун авиаторам нужен — алюминий! А для того, чтобы получить килограмм алюминия… — Он досадливо махнул рукой. — Построим самолеты. Но для них нужны аэродромы, тяжелые самолеты где попало не посадишь. А кто расчищать будет? Местные жители, лопатами да топорами? Нет, специальные саперные части нужны. Да и машины для выравнивания поверхности. И так за какое нововведение не возьмись.
— Вот-вот: одни машины, другие машины, скоро сами машины будут родить машины — и все им новое дорогостоящее дай, дай! — буркнул в сердцах Семен Михайлович. — А коню ничего не надо. Только вот траву в поле, — он ткнул пальцем на снег, — да заботу человеческую!
Ворошилов расхохотался:
— Не обижайся. Хватит. От кавалерии мы не отказывались и не откажемся. Хорошенько муштруй своих конников, чтобы не забывали ложки и умели рубить лозу. А все же умы надо к технике поворачивать!..
Впереди по дороге показалась деревенька: мазаные хаты, белые дымки столбом в небо.
— Останавливаться будем? — спросил Семен Михайлович. — Пора бы уже перекусить. Ворошилов посмотрел на часы:
— К двенадцати мы должны быть в Киеве.
Но остановиться им пришлось. На околице деревни они увидели сгрудившихся красноармейцев, а дорогу легковухе отважно преградила, расставив руки, краснощекая деваха в пестрых лентах поверх платка и в расшитом петухами фартуке поверх шубейки:
— Ласково просимо, дороги воины! Ходьте поснидать!..
Глянула через стекло, обмерла, истошно закричала:
— Буденный!.. Люди добри! Ворошилов! Блюхер!..
Бойцы расступились. Вытянулись. И тут стало видно: у крайней хаты, у самой дороги, прямо на снегу, расставил ноги длинный стол под белой, вышитой скатертью, на нем сверкающий пятиведерный самовар, горы пирожков, караваи, соленья, всякая снедь, крынки.
Навстречу Ворошилову и его спутникам седобородый дед уже нес на вытянутых руках каравай с солонкой на нем.
Местные парни тащили из хаты стулья для почетных гостей, а со всей деревни наметом шпарила — как успели прослышать? — пацанва.
— Вот это — другое дело, по-нашенскому! — довольно пророкотал повеселевший Семен Михайлович, когда автомобиль снова вырулил на дорогу. — Вот она — наша главная сила. Потому что мы им родная армия.
«Прав Семен Михайлович, — подумал Блюхер. — Именно в этом — главная сила нашей Красной… Казалось бы, чего особенного, что на ночевках в деревнях во время учений бойцы танцуют и спивают с девчатами или вот так, как сейчас, встречают всей деревней походные колонны?..»
А именно это невозможно было даже представить там, в Китае — в провинциях, обираемых и разграбляемых во время походов. Кроме налогов, установленных генералами, собственные поборы вводили даже батальонные и ротные командиры. А в одной из деревень под Кантоном командир полка «Союзной армии» додумался: или все девушки заплатят по десять долларов, или отдадут себя офицерам и солдатам. Китай… Все Китай… Никак не выходит из головы. Может быть, так и нужно? Истинное познается в сравнении. Получив возможность сравнивать, он способен увидеть многозначительное в том, что воспринимается как должное…
Он вспомнил Фрунзе. Его слова, наверное, последние накануне такой ранней, нелепой смерти: на идее братства и нерушимости союза рабочих и крестьян зиждется сила и мощь Красной Армии; в духе этой идеи шло и будет идти все дальнейшее развитие армии…
— Я своими конниками на маневрах доволен, — снова подал голос Буденный. — А ты как оцениваешь, Клим? Смогли бы мы такой нашей армией вправить мозги Чемберлену?
— Англия с нами воевать не сможет. Флот у нее, конечно, самый могущественный в мире, но сухопутных сил для серьезных операций против нас нет. Единственное средство империалистов против нас — объединенный фронт. Пока, судя по всему, экономический. Расчет на то, что мы еще не индустриальная держава, что экономическая блокада нас ослабит. А вот, дескать, тогда и попробуем… Хотя пакостей всяческих ожидать надо. Недавно Берзин докладывал: сгущаются тучи над Маньчжурией. Свинцом наливаются… — Ворошилов повернулся на сиденье к Буденному: — Насколько я знаю, ЦК решил послать, тебя в Восточную Сибирь и на Дальний Восток — к крестьянам, агитировать за хлебосдачу, так?
— Угу. Я ведь сам почти дальневосточник: считай, девять годков отслужил в Приморье. Посьет, Новокиевск… Солдатом, еще в русско-японскою и после нее. В Приморском драгунском полку! — со вкусом проговорил он.
— Вот и славно. Места знаешь. Побывай заодно в Восемнадцатом и Девятнадцатом корпусах… Есть одна идея.
Наркомвоенмор перевел взгляд на Блюхера:
— Ну а ты, Василий Константиныч, помнишь еще Волочаевку и Хабаровск?
— Хочешь послать нас на пару, чтобы доспорили в долгой дороге?
— Нет. Ты повоюй пока здесь. А вот вернется Семен — поговорим, — неопределенно, но со скрытой значительностью в голосе ответил Ворошилов.
Их машина уже въезжала в Киев.
Глава двадцать первая
В это морозное утро и горн пропел как-то иначе. Может быть, «архангел» выводил ту же самую трель, да казарма открыла глаза раньше побудки и с радостным нетерпением ждала сигнала.
К сегодняшнему торжеству готовились все последние дни. На плацу маршировали повзводно и поротно, с винтовками на плече, под оркестр. Убирали снег, мели, красили по всей территории. Чистили, стирали и утюжили обмундирование, надраивали пуговицы и ботинки.
Алексею, когда он твердо впечатывал ступню в гулкую мерзлую землю плаца, трудно было поверить, что совсем недавно он шагал в строю не так вот, с особым краснофлотским шиком — слегка вразвалку, рука на полную отмашку, — а путал «лево-право», «сено-солому».
И вообще что-то за эти месяцы изменилось в нем самом. Исподволь… Или с того позднего разговора в «каюте» боцмана Коржа, открывшего главный секрет флотской службы, с неожиданной похвалы Петра Ильича и столь же неожиданного осознания того, что он, Арефьев, не один-одинешенек, оторванный от дома, от всего привычного и заброшенный за тридевять земель на произвол судьбы, — нет, к нему, оказывается, приглядываются, оценивают его успехи, готовы помочь, а когда угрожает опасность, то и защитить. И даже увидели в нем такое, чего он еще и сам о себе не знал.
Борис Бережной после вечернего разговора в «каюте» скис. Сломался — или затаился. Но к Алексею не приставал. Замкнулся, даже не дотрагивался до гитары.
В последние дни они в учебных классах, спортзале и на плацу держали экзамены по всей флотской азбуке, какую осваивали эти первые месяцы.
Потом командир собрал свой взвод: «Поздравляю с окончанием подготовки к службе в учебном батальоне. В воскресенье вы примете присягу — и с того момента станете настоящими красными военными моряками. Определили, кто какой специальностью желает овладеть на корабле? Флот каждому из вас даст специальность, годную и для военной службы, и для гражданской жизни. Военный корабль — хороший фабзавуч».
И стал вызывать по списку. Когда дошла очередь до Арефьева, спросил: «Черноземные степи пахал?» «Да не, у нас земля хворощеватая, с камнем». — «Все равно — земля. На гражданку вернешься, а к тому времени, гляди, коммуна в твоей деревне будет. На трактор сядешь, на «Фордзон». Так что тебе лучше по машинной части. Согласен?»
Алексей уже и сам приглядывался к специальности машиниста. С готовностью ответил: «Согласен». «Вижу, голова на плечах, руки крепкие. Хочешь ко мне на корабль — на монитор «Сунь Ятсен»?..» Это была вторая, после похвалы боцмана, нежданная награда.
Теперь, сразу после завтрака, труба пропела большой сбор. Боцман требовательно оглядел своих питомцев, проверил, как затянуты ремни. Батальон при полном параде, с винтовками на ремне, выровнял строй.
— По-рот-но правое плечо вперед, шагом — марш!
Ухнул оркестр.
Походным маршем они шли в Хабаровск по той самой дороге, по какой три месяца назад разномастной серой толпой, с сундучками и мешками, взопрев и оттянув руки, тащились в городок базы. Они — и совсем не они. Мороз тертой морковью выкрасил щеки, инеем от дыхания опушил ресницы и стволы винтовок. Смолк оркестр — и взвилась песня:
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там…
И-эх, по-а морям, морям, морям, морям,
Нынче здесь, а завтра — там!..
Будто и вправду раскачало на славной волне!..
Не заметили, как бодрым маршем одолели весь неблизкий путь от Осиповского затона и втянулись в улицу.
Красив город! Алексей еще не видывал таких. Да и вообще никаких городов не видал — кроме тех вокзалов и окраин, какие обозначили его дорогу на Дальний Восток. А тут дома в три-четыре, а то и в пять этажей вдоль широкой, в камне, улицы, все разные, каждый на свой фасон, с балконами, украшениями, фигурами, и все больше не деревянные, а каменные. И народу!..