Данила выбрал ту, что постройнее, с не такими выдающимися формами, и уединился с ней в указанной комнате.
Девушка оказалась опытная и тренированная во всех смыслах. Стойко перенесла первый налёт страсти Молодцова, а потом сноровисто взяла инициативу в свои руки.
Данила провёл ночь весело и бурно, без всяких видений. Ночной бабочке древних времён был искренне благодарен за приятно проведённое время, но не более.
Наутро Ждан пригласил сходить в баню. На это предложение Молодцов откликнулся даже с большей готовностью, чем на посещение борделя, – задолбала уже эта сырость.
За посещение смоленских общих бань охранники отдали последние деньги.
– Всё равно гулянки кончились – Воислав завтра за нас опять возьмётся, – сказал Ждан.
В этом с ним Данила был полностью солидарен. Он прекрасно провёл время и ничуть не сожалел о потерянных деньгах. Ему даже это понравилось. Нет, не то, что он лихо пропил и протрахал заработанное серебро. А сам подход к жизни: вот они есть, деньги, один день – и их нет. Потратили вместе с другом, чтобы хорошо отдохнуть, потому что никто не знает, что их завтра ждёт и куда они опять поплывут.
Перед баней стоял маленький алтарь местного бога или, быть может, простого домового. Ему полагалось отдавать малую толику серебра, чтобы хорошо попариться. Для защиты от злых духов, если быть точнее. Данила, хоть и крещёный, тоже отдал: раз у них тут так полагается, чего выпендриваться?
Ждан к походу в баню относился гораздо серьёзнее, чем к недавним потрахушкам. Почти как к мистическому обряду. Позднее Данила узнал, что приглашение в баню – знак особого расположения к человеку.
У Молодцова же будущий поход вызывал только любопытство: он никогда раньше не парился в бане «по-чёрному».
Когда дрова прогорели полностью и от печки пошёл сухой жар, отроки зашли внутрь парилки. Скажем так, нахождение в таком помещении может выдержать только очень крепкий и выносливый человек. Данила выдерживал некоторое время. А потом всё-таки выбежал, как водится, по мостику прямо в ледяной Днепр. И так три раза.
Осознавая произошедшее, Данила сидел в предбаннике, попивал квас и пытался унять сердцебиение. А он уж думал, что, кроме тренировок Воислава, ничто так вымотать не может.
– Ну как, любо, Даниил? – пихнул его в бок друг.
– Любо, любо, я чуть не сдох там.
– Ну, значит, хорошо пропарился.
Ждан тоже зачерпнул квас из объёмистой кадушки.
– А знаешь, что думаю? – спросил Даниил.
– Ммм… – буркнул Ждан, отрываясь от кваса.
– Зачем нас батька всё время по земле гонял, а на корабле только один бой провёл? Ну, в смысле, на реке. К этому же тоже надо приноровиться – там качка и утонуть можно, уж я-то знаю.
Ждан засмеялся. То, как Данила чуть не утоп, спасая товарища, стало предметом для шуток всей команды. Но не злых – все оценили поступок Молодцова. А что он плавает плохо, так это не позор, чай, не среди нурманов живём. Вон степняки тоже плавают погано, а воины среди них встречаются – будь здоров. Главное, что не испугался и ради товарища собой рискнул.
– Так зачем уметь биться на корабле? Мы же на нём не поплывём, – ответил Ждан.
– Чего?! А что мы с ним будем делать?
– Увидишь. – Друг загадочно улыбнулся.
– Да ну тебя, – отмахнулся Молодцов, сочтя фразу за шутку. – Пошли к нашим, а то стемнеет скоро.
– Ну пошли.
Даниил и Ждан вернулись к обережникам, но не на пристань, а в гостиницу, снятую Путятой для всего экипажа: видать, заключённая им сделка оказалась очень удачной. Друзья поздоровались с собратьями, также измученными отдыхом, и отправились на боковую. Завтра наверняка предстоял тяжёлый день, считали они. И не ошиблись.
– Биться всегда надо в строю, – наставлял батька Воислав. И спорить с ним было трудно. – Но строй бывает разный. Иной раз случится так, что все ряды треснут, смешаются, и воины бегут, как ледащие псы, а их режут вороги, будто баранов. Ну или в рабы берут. Я вам говорил, други, что в странах на восходе с рабами делают? Им сперва отрезают мужество…
Воислав долго и детально рассказывал своим подопечным, что делают с попавшими в плен в восточных странах. Чёткость и богатство описаний говорили о том, что батька не понаслышке знаком с вопросом.
– А уж что нурманы с пленными делают, если захотят их своим богам в жертву принести, я и говорить не стану. Портки блевотиной замараете, да и не поверите всё равно, пока вживую не увидите.
Данила от удивления раскрыл рот и одновременно увидел, как самодовольно осклабились Шибрида и Клек.
– Поэтому, чтобы не стать куском визжащего мяса, вам надо уметь биться порознь, но в строю. Россыпью, но едино, – заключил Воислав.
«Ага, будь бесформенным, будь как вода», – съязвил Данила, мысленно, естественно.
– Вас здесь полтора десятка. Это большой десяток, – продолжал батька, – хорошее число. Это полудесяток воинов, разделённых по трое. Столько троек воинов, сколько пальцев на руке. А вместе мы будем одним кулаком, – Воислав до хруста сжал свой кулак, – который будет напрочь вышибать зубы врагу. Любо!
– Любо!!! – хором гаркнули обережники.
– Ну так разделим теперь вас. Клек, ты будешь биться вместе с Даниилом и Жданом.
– Понял, батька.
– Шибрида, ты…
– Ну что, братцы, спляшем вместе пляску воинскую. – Рыжеусый варяг обнял своих младших собратьев так, что у них дыхание перехватило.
Разделив отряд на тройки, Воислав приступил к теории.
В ходе боя тройкам надо держаться вместе, не удаляться друг от друга дальше чем на две длины копья. При необходимости – группироваться или, наоборот, разбежаться в разные стороны. В тройке есть главный ударник – самый лучший боец, остальные его прикрывают и сами бьют врага по возможности.
В тройке Клека, Ждана и Данилы понятно, кто был главным.
– Батька, но… – начал Молодцов и тут же прикусил язык – в этом времени младшие старшим не перечат.
Воислав не стал вышибать дурь из несмышлёного ученика, а снизошёл до вопроса:
– Продолжай, чего хотел сказать?
– Ну, батька, у меня же шест, а у Клека – секира, – промямлил Данила.
– И что?
– Ну, шест длиннее.
– У быка тоже длиннее, и что ты с ним делать будешь?
Данила покраснел, прямо как девушка, а Воислав вдруг не стал и дальше позорить зелёного новичка, а вполне по-отечески пояснил:
– Клек сам разберётся, что ему делать, а ты бей шестом, как умеешь. С шестом у тебя лучше пока получается.
И начались тренировки.
Учебных боёв сперва не было. Только передвижения в разомкнутом строю. Данила занимал позицию слева от Клека, Ждан – справа. Схема работы была такая: Данила своим шестом, имитирующим копьё, бил издалека в правый открытый бок условного противника, тем самым заставляя его прикрыться щитом и ограничить себе обзор. В это время вперёд вырывался Клек и атаковал врага, а Ждан прикрывал его справа, развернувшись на девяносто градусов и выставив щит.
Независимо от результатов атаки, Данила ещё раз бил шестом, давая собратьям возможность без помех вернуться в строй. Такая схема – всего семь действий, но их следовало отработать до автоматизма. Имелись и другие варианты атаки и защиты, но они пока были не по зубам для несыгранной тройки.
Обережники неделю отрабатывали приёмы в поте лица. Местечко для тренировок они выбрали за посадом – нагромождением жилых домов вокруг крепостной стены, так что поутру приходилось ещё бодрой рысцой отмахать добрых пять километров до небольшой полянки.
Ночи становились всё холоднее, да и утром окрестности покрывал слой холодной росы. Данила, когда к нему после тренировок возвращалась способность мыслить, уже начал беспокоиться: как же это Путята собирается плыть на север, когда в Смоленске уже заморозки.
Охранники успели потренироваться всего неделю, до учебных боёв между тройками так и не дошло, как Путята действительно собрался в путь. Но его отъезд был омрачён одним событием.
– Ты лжец и обманщик, Путята! Сын драной суки и вонючего трэля! А ещё ты трус с отсохшим удом! Верни мне деньги – и покончим с этим.
Этой фразой Гуннар Скряга закончил обвинительную речь в адрес нанимателя Молодцова. По происхождению Гуннар был нурманом и выглядел чистым викингом: косматым блондином с синими глазами, упрятанными где-то под бровями. Выдубленная солью кожа на лице морского разбойника туго обтягивала массивные нос и скулы. Нурман стоял, подбоченясь, и ждал ответной реплики.
Судебная тяжба проходила на рыночной площади, народу собралась тьма-тьмущая. На высоком стуле расположился тиун – представитель князя и местной власти, выполнявший по совместительству и роль судьи.
Спор, как утверждал Гуннар, начался из-за того, что Путята продал ему некачественный товар – медные кубки с чеканкой византийской работы, – и теперь нурман требовал отступные. Путята отвечал, что Гуннар сам по пьяни попортил несколько кубков уже после покупки, и платить, разумеется, не собирался. Из замечаний собратьев Данила понял, что вся эта катавасия затянется до вечера: каждая сторона приведёт своих свидетелей, все будут глотки драть, а судебное решение вынесут в пользу того, кто тиуну больше забашляет. Однако у нурмана Гуннара Скряги было своё видение ситуации: выслушав оправдания Путяты, он с ходу перешёл к оскорблениям, чем, вообще-то, нарушил общие правила и заслужил неодобрительный взгляд тиуна.
В гробовом молчании Путята переглянулся с Воиславом, тот еле заметно кивнул.
– Ты ответишь, нурман, за поносные слова, сказанные на глазах честного народа, – торжественно объявил купец. – И за ложь свою тоже ответишь перед богами. Ты лжец, Гуннар, и рот твой поганый, им только под хвост свиней целовать.
– Ха-ха, – развеселился нурман, – у тебя, словенин, хватило смелости обвинить меня во лжи. Ну что ж, пусть боги решат, кто прав. Я буду биться здесь и сейчас с тобой или с тем, кого ты выставишь вместо себя. И, клянусь мечом отца, я выпотрошу его, как осетра. Один видит меня! – проорал напоследок Гуннар.