В прибрежном шелесте аллей
он слышит ног её звучанье
и платья скромное журчанье
вдоль перепаханных полей.
А за полями треск свечи,
что перепёлкой вспуганной кричит.
Аракчеев:
Бежать скорей
и нету сил.
Среди ветвей
в обычный раз
мелькает локон.
Убийцу я убил
дав грозный снам приказ.
Ты видишь свет из окон?
Богов там вежливые лики
теням внимают при луне,
лампадок там порхают блики
в продолговатой тишине.
Ложись и бейся головой
смиренный поднимая вой
и грубый плеск под аналоем:
но где же, где же ты?
твой вздох твоё дыханье?
Речная дева отзовись!
В ответ ему молчанье,
о, безрассудные мечты!
Граф девке преданный без лести
с полковником жандармским в ряд
сидел как тумба недвижим на том же месте.
Всегда горячий взгляд был холоден и пуст
граф крякнул
каркнул
и упал без чувств.
Любовь и тлен в один сплелись венок,
вот юным сверстникам значительный намёк.
Сегодня кажется теплее,
дни просветлевшие спешат.
Волос листва становится белее,
бушует старости ушат.
С бесстыдством пальцы обгоняют грудь,
а как известно, груди поднимают ртуть.
Вы мне напомнили Екатерину,
императрицу и её перину.
Сегодня, кажется, погода
вам улыбается с утра,
сегодня зимняя природа археологам в угоду
напоминает действия Петра.
Так было двести лет назад,
я помню, я ходил назад.
Сегодня, кажется, послушные ручьи
неслышно по бульвару пролетели.
В отверстие минувшего стучат грачи,
врачи стучат по веткам елей.
Наверно, оттепель близка.
Весны зачатие вас обступило еле,
а вы уже спешите
глодать тоску над зимнею канавкой,
где рвётся через край
апрельских душ
волна.
Невы волной
полна
мечта твоя,
твоя душа —
лукавый журавель.
Его удавка
сплетена из жил,
где Кухарь сорок лет прожил,
на сорок первом – удивился,
женился,
и той удавкой удавился.
А был звонарь,
кнарь и кухарь
квартиры коммунальной царь.
К зиме в колоколах звуча,
ещё звенчал на прежней лире
в том неопрятном прежде мире.
Когда ж соседок пять
«салакой» обозвал опять,
он, бренный браль
для всех стал кзарь,
для всех – кубарь,
во всём – жеграль
кнурь кухарь – соседский царь.
За пятку брал,
а редькой драл,
сковородой развесистой над теменем бряцал.
Другой сосед, зрачком мерцая
«гляди, – сказал, – в домовой стае
того соседского зверя
по черепу гвазднул не зря!»
Царь плавно продолжал лежать
на сундуке,
сны беспрестанные решив решать
с удавкой главной
славной на персте
иль на кресте,
плечом притоптывая
да пришёптывая:
«мой бедный прах
приметил над комодом отблеск плах,
а за комодом говор скверных свах
в надгробной широте, возможно шире
в свечной затоптанной квартире,
где я родился,
женился,
с женой обширной разобщился,
удивился
и удавился.
Я замираю: кнарь,
во всём кузбарь
любовь приветствуя…»
И замер царь-зерцаль,
звонарь и пономарь
по фамилии, вам уже известной:
Редькин,
проживавший по Свечному, дом 3, кварт. 8
это совсем рядом с проспектом 25-го октября.
О, Кнурь Кухарские, Дерябкины, ещё Прачкины. О, дева Марыся, дочь Алиса, пожилого происхождения, где вы, где Перов, где Никитченко? где все?
аминь
В заключение, молодой особе, изучавшей исторические науки.
Снова
снова
снова
снова
тлен и мечта
сплелись в клубок один
смиренным глазом целься в оба
без древних гимназических забот.
Тебе одной дарю до гроба
из глубины крутой учебник тот:
равноуместный
разноответный
разноцветный —
грень и палень
пилено пень автыр бруаз
давез крат борг
давыз крут верб
ихнь дрёз
круш гран грет рат,
круши гранит, он вечно моден
с проворным рвением,
который взаперти не годен
для утренних затей
в пределах три и пять
потом наоборот
заглатывая укромный мадригал
страстей.
Опять полезный предлагая рот,
наполненный про галлов
тёмным слогом в тот скромный час тревог
свисти на буйный бал зверей —
собранье зоологических теорий,
таков практический урок
общественной истории.
И снова – снова
тебе одной, в горжетке новой:
спроси, зачем же было создавать
великую археологию сердечности?
значит так: для вечности.
Во-вторых: для нравственного воспитания
подрастающего поколения.
Кто же оно есть?
Кто оно?
Отвечаю:
авред вэ взок
полотенце
капифоль
митра
И снова:
авред вз взок (только теперь на пароме)
вплоть до полного вознесения,
на полпути знания.
Главное, без торжественных мечтаний
и причитаний.
Как видите, семинар просто необходим. Поймите же,
прежде всего детям.
Так было, а среди ветеринаров будет:
вам конфеты, собачёнкам – плети.
И опять из учебника:
пилень пень автыр бруаз
давез крат борг
взры взок – вхе ф щ г ч ц ц ц х к…
(последующее артикуляционно непроизносимо)
…………………………………………………………
…………………………………………………………
ф щ ги у цз
змень авмень
кл глаы авбек
избек
бекши
Арарат на печке
на речке
на свечках и т. д.
А теперь, дети, давайте в заключение споём:
а у
а э
а о
о о о о
Лу
Ода Петру Ефремычу, представителю самых опасных предводителей, начинается с уведомления:
каждому, кому предоставится возможность огласить оду, предстоит дренькать струной, шлёпать по клавишам, колотить ложкой по кастрюле, ладонью по чему попало, сопровождая этими или другими звуками многочисленные знаки препинания, которые ясно обозначены.
Предложение выполнять неукоснительно.
Первая часть —
вычетаний, сочленений, сочетаний
Лу – спичка.
Лу – высота пуха.
круг бедности,
куб разности.
Клуб вычетаний.
Юность – в любви к праздности.
частица участия,
единица желаний
и пустота.
возможно полнейшая.
Но остаётся утренняя исповедь.
А ещё причастие.
Причастность к сочленению,
к сочетанию.
Затем спор Всевышнего
при всеобщем одиночестве.
Зачем же он в пустоте,
когда осталось вычетание.
Сочетание.
Сочленение.
Когда стынет и стонет – Лу.
Хранительница прозрачных птиц.
Небесных рыб.
Воздушных лясепетов.
Помнится, постоянный хранитель – Лу,
только она.
Впереди выклубок созвездий,
клубок надземных соборов.
Но у бедняг
страшно развились пяги:
пчесл.
Рыбл.
И скяды.
И всё на чреслах.
Тонких претонких.
Длинных предлинных.
В том безводном омуте.
кто-то обратился к содействию.
Длинных колёс.
Тонкого бинокля.
Без которых невозможно.
А дальше —
прелесть безволосой кобылицы.
Соревнование безногих горбунов.
На волосатых волосефетах,
под грубое пение лютни.
В завершение – укромность,
угрюмость.
Преданность многострунной,
вечно иностранной рыбе.
Прозванной – Лу.
По-нашему: злупанькой.
Затем, верность бедности,
преданность посеребрённой тыкве.
Горестным корсарам,
густому пространству.
И всё для жителей Номи.
Но главное – возвращение вперёд.
где чёрствая тыква.
Везде.
Для всех.
Для каждого.
Знайте!
Лу – жестикуляция безруких.
Говор немых.
Сговор безучастных.
Дзень исповеди.
Бзесь причастия.
Мечты и днище
туркменской Евы.
Предсмертной девы.
Значит Лу высота пуха.
Она же – гром созвездий.
Потом единица желаний.
Потом исчисление
и вычетание.
Горестных морсаров.
Грозных тыкв и букв.
Потом грязных точек,
гундосых греческих курцаров.
Сочетание.
Сочленение.
Соревнование горбатых.
Тогда всё и объяснилось:
Лу – оно, всегда – оно.