Лу – спичка.
и оно неповторимо.
Оно исключительно спичка.
Только спичка.
Личико критика,
скачка на тачках
и на точках.
Праздных,
сквозных,
разных.
Прачка в неопознанных стоках.
Так кто же то самое – Лу,
кто оно[?]
строчка фелаха,
тачка в бочке,
печь с течью
в пещере ничтожных вод.
Гладких единиц.
Ничтожных услуг.
И всё это – Лу.
Оно ужасно,
однодневно,
односложно.
Знайте!
Лу – вечерняя исповедь,
причастие.
И участие.
Устные причитания
усатых кабалеро.
Жестикуляция
безпупых,
безногих,
безрогих.
А впереди стрельбище безоружных.
Безлуких.
Скачка безлошадной прачки
на двухголовом верблюде.
Стачка в трёхкомнатном овраге.
И снова скачки:
безбровых.
безхвостых.
безротых.
На шкафах.
На комодах.
На трёх чреслах.
на двух паломниках,
даже повойниках.
Наконец – прелюдия,
с беззвучной одышкой.
Потом гуцул.
Всех превосходящий.
Непременно падающий.
Затем воспитание гуцула
прелесть гуцула
темя
тело
пепел гуцула.
И скачки безлошадных
на безногих ведьмедях,
на безколёсых велосипедах.
Многоголовых прачках.
На многококих
многооких рыбаках.
Рыбах из прекрасного Номи.
Потом корсары,
потом единица желания.
Велосипед.
велосипед,
воссед.
И высота пуха.[1]
Кубок мудрости в гнезде понятий.
И всё это вместо слухов:
дворовых,
паровых,
портовых,
ковровых – атмосферических,
всяких.
А из-за угла —
трепет и мечта эвенка.
время – эвенка.
И снова, непременно, эвенк.
Глупость,
грубость,
прелесть…
И ещё кубкообразного ежа.
Мудрость греческих каблуков.
Грязных корсаров.
грозного простора,
трепет над проспектом
радость над пропастью.
Лепет одряхлевшей эвенковой супруги.
Она мечта ВР плюс – Лу,
которое кашляет.
Без мечты ВЗ плюс Лу,
которое чихает.
С приложением Ы.
При минусе – Лу,
которое фыкает.
Потом разлука с Номи.
Прогулка —
от ночного Урала
до мечты об Урале.
Где индустриализация.
Паспортизация.
Канализация.
Причастие грузных пабубков.
Пастухов
пидтухов
цесарок.
Из пробирок
из курлюров
мимолётных усекирок.
И прочее:
в кустах,
в лесах.
Среди саженцев.
В негромких, но быстрых перелесках.
С белой шапочкой.
Синими волками.
Зелёной бабушкой.
С лиловатыми конями самого Гаврилова.
Вторая часть —
равенств, тождества двумыслия
Он – Лу.
Единый,
единожды повторяемый.
Одним голосом,
двумя,
тремя,
четырьмя,
пятью…
и так далее.
Не в ледяном предбаннике,
в отдалённом пространстве.
Где ютится карзина.
с грустным петухом,
который не Лу,
а – Ру.
Это в отдалённом пространстве.
Где ютится карзина
с грустным петухом.
Отдалённый шар
прямо над ним.
Потому что Ру – пидтух,
обыкновенный воздухоплаватель,
который плывёт.
Частично потухая.
В ту дождливую ночь
причастие отправлял – он.
Ни пидтух,
ни Гаврилов.
Только – он.
Тогда, разбиваясь в крах,
Лу и становится – им,
обязательно им.
Именно тогда те двое и вошли.
В подвал входят жандармы.
А гаврилов, который Ру,
сел на жеребёнка
огромного, уморительного
и вылетел прочь.
Только превращённый к тому времени.
Пётр Ефремыч поступил иначе.
Поступил по-другому.
Он сидел без рук.
без живота,
в пустом углу.
И без внутренностей.
Сидел, сидит и кваркает:
Лу, Лу, Лу…
Ещё и ещё – Лу[!]
Ну, дед, ты и даёшь, ну и бубнишь. В одной квартире с подобным не окажись. Весь свет проклянёшь.
Как так? влипаете, сударь. Я же не тот, а значит совсем другого значения. Я парфенон, слышь: парфенон – обыкновенный.
Да, ну? Тогда, дед, прости. Вали – продолжай. Покуда я тебя не заподозрил…
Вот он и сидит, и глядит,
и кваркает:
Лу, Лу, Лу…
Брук бру бру.
Ак га гу.
Бясь, бясь.
И опять:
Лу Лу Лу.
Да потому, что он сам – Лу.
И его жена Петрясовна,
бывшая берёза.
И его детки:
финь, фень и кобла,
бывшие кастрюли,
обыкновенные лунтики
или лунники.
У Петра Ефремыча круглый зад,
мелкая проседь.
И всё же он – Лу.
Все они – Лу.
Даже Гаврилов,
который – Ру.
Все таковские.
Когда скакали
и скачут.
И будут скакать,
потухая патухами.
Всегда и везде.
На безбровых.
Беспалых.
верблюдах
ведьмедях
волосатых велокикедах.
А теперь Пётр Ефремыч
лежит после жирного стола.
постной скатёрки.
Лежит-бренчит и кваркает:
Лу Лу Лу.
Вот прежний Лу медленно в пол и врос,
продолжая кваркать.
Разрывая длинное горло:
Скорее уходите вон.
Подальше вперёд
в прошлое[!]
Жандармы, конечно, исчезают.
Уходят и те, в зелёных фуфайках.
Не таков Гаврилов,
который, как прежде, взмывает.
Возможно на исповедь.
Ура-ура! Петру Ефремычу,
который всегда и везде – Лу.
всегда уезжает,
и всегда и везде на волосатом.
то двухколёсном.
то одноколёсном.
А за ним всегда бегут кости собачёнок,
махонькие скелетики.
Потом они распадаются,
то ли от брошенной склянки,
то ли от нагана.
Ура ему!
Который всегда великий.
Всегда апостол Вермеер.
Всегда поднимается
на волосатой, крылатой
матечиклетке.
За крышу, за трубу.
Даже выше.
Ещё выше – в далёкую пустоту.
Возможно полнейшую.
Это чтобы спасти фень и финь.
Но главное ковру.
Там где грешный,
на красивом воздушном шаре.
от грубости порозовевший – педтух.
Ура знаменитому петру!
Он очень опасен – ефремыч.
Очень – очень!
Везде и для всех.
Особенно:
кто скачет на двухголовом верблюде.
на лиловатой кобылице без ног.
кто увидит утро с причастием.
день с причастием.
вечер с причастием.
Единицу желаний
и ночь.
Клуб праздности.
Кубок радости.
Бег бедности.
Век вольности.
Никому ненужных карцаров.
Из казармы Волынского полка.
Откуда монах Гаврилов.
Кас зарм и гры.
Цвет и бец.
Бень финь ковра.
Бень.
Финь.
Ковра.
Бру ру ак га гу.
Бясь бясь.
И ещё раз – виват!
два раза ура!
Ему, который гуцул.
Который эвенк.
Который Кцы из Номи.
Который Всевышний
Великий – знаменитый.[2]
Который – Лу.
Тут горло и пространство
разрываются.
Снова улетает Гаврилов.
укатывает на грустном патухе Ковра.
И дважды неповторяемая ода —
она завершается для меня. для вас.
для всех.
Не на время – навсегда.
Ночные приключенияСказка-прогулка
Бродит ночь вокруг домов
Закрывают бабки ставни
И толпу минувших снов
Гонит в поле ветер давний
Старцы пляшут в звонких латах
В перьях шляпы на затылках
Франт врывается усатый