– А теперь следуйте за Деммином, мадам. Он достанет вам кроликов, а потом проводит прямо…
– …в сад, – закончила за нее Катарина.
– В сад, – кивнув, повторила миссис Юнстлер.
Александр проводил взглядом двоих мужчин, которые крадучись выскользнули из переулка позади мастерской сапожника, но не двинулся с места. Куда запропастилась эта чертова баба? Ему следовало догадаться, что она вынашивает какие-то планы даже и тогда, когда она заставила его почувствовать вину перед ткачом за несбыточность его мечты о полях для отбеливания льна.
В походке одного из мужчин, как раз входящих в круг света, отбрасываемого факелом на углу лавки жестянщика, было что-то не совсем мужское. Александр насмешливо фыркнул, когда мужчины, зайдя за угол, скрылись во тьме. Придворные, вращающиеся вокруг сильных мира сего, всегда были бесполезными созданиями, и не было ничего удивительного в том, что фон Меклен окружил себя сворой никчемных лизоблюдов. Если подлый граф и имел рядом с собой полезных людей, то, несомненно, они таились где-нибудь в тени.
Взгляд Александра снова скользнул по переулку. Он ходил бы сейчас по комнате в «Пронзенном Копьем Кабане», и с каждым шагом гнев на исчезнувшую жену все возрастал бы. Но, к счастью, ткач, несмотря на мысли, занятые льном, был настороже.
– Мальчишка? – переспросил ткач после того, как Александр заметил, что его подмастерье исчез. – Вы имеете в виду того бездельника, который зашел сюда вместе со мной? Это младший сын мастера Юнстлера, не мой, хвала всем святым. – Глейн пожал плечами. – Как всегда, замышляет какую-нибудь проделку.
Ночь становилась чертовски холодной, Александр сложил чашечкой руки и подышал на них, чтобы согреть. Черт бы побрал эту женщину! Без сомнения, она-то уютно устроилась у камина в доме сапожника, хотя одному Богу известно, о чем они могут там болтать. Он фыркнул. О сапожках, несомненно. Против воли на его лице появилась усмешка. Или садовых принадлежностях. Он печально покачал головой. Что ни говори, она мужественная женщина. Перед его мысленным взором возникла картина полей с созревающей пшеницей – золотистые нивы там, где он ожидал найти заброшенные фермы и необработанные, поросшие сорняками участки земли. Вновь выкопанный колодец, строящийся мост, к которому время от времени усердно прибивали по одной доске. Женщина явно не из слабых.
Он вспомнил рассказ о том, как она спаслась после гибели матери. И что за неукротимый дух! Александр представил отца, торгующегося с итальянским купцом за право обладания мальчиком с ангельским голосом, и невольно тихо засмеялся. Как жаль, что он не присутствовал при этом. Он попытался представить поразительно синие глаза Катарины, смотрящие из-под мальчишеской шапки. Ее роскошную фигуру, затянутую в мужские бриджи и…
Его взгляд устремился на факел.
– Эта маленькая… – пробормотал он, закончив фразу грубым ругательством, вприпрыжку пересек грязную улицу и резко остановился. Куда бежать? Город притих, обессиленный после двух базарных дней, хотя несколько горевших огней свидетельствовали о том, что кое-кто еще пытался вести торговлю.
На полпути ко дворцу, все еще сияющему огнями на вершине холма, Александр услышал вой собаки, скрипучий, неровный лай нечистокровной гончей. Он подумал, что это, наверное, какой-нибудь подвыпивший мастеровой невольно встал поперек дороги какому-то псу, и продолжил путь дальше.
Он снова посмотрел на дворец и почувствовал, что его сердце сжимается по мере того, как крепнет подозрение. Его мозг, словно кинжалом, прорезало слово предательство. Он выдернул горевший у лавки жестянщика факел, чуть не вырвав при этом шаткий железный остов из стены, и побежал на лай собак.
Остановившись в тени перед входом в сад, окружающий дворец герцога Таузенда, Катарина крепко сжала полотняную сумку, в которой лежала пара только что пойманных кроликов. Хотя пивовар с готовностью расстался со своими кроликами, она подозревала, что в этом большую роль сыграла угроза миссис Юнстлер, чем ее деньги.
Рядом с ней нетерпеливо зашевелился Деммин.
– Берегитесь капитана Хазарда, – настойчиво прошептал он. – Охранников теперь не очень много, но он такой отвратительный хорек, какого ни за что не захочешь встретить, и остерегайтесь слуг сына. Не дай Бог, если схватят они. С капитаном по крайней мере есть возможность остаться в живых.
– Я буду осторожна, Деммин, спасибо, – шепотом ответила она, снова отметив про себя, что горожане перестали называть ее брата по имени. Если вообще о нем говорили, что происходило крайне редко, то называли просто «сын».
– Хорошо. Ну, тогда… – Деммин беспокойно задвигался, и у Катарины появилось внушающее беспокойство неприятное чувство, будто он собирается с духом, чтобы поцеловать ее. – О! Мама убила бы меня, если бы я позабыл, – пробормотал он и принялся рыться в карманах своей кожаной куртки обеими руками. Минуту спустя он вытащил деревянную закрытую пробкой трубочку, в таких солдаты обычно держат одну меру пороха.
– Я не взяла с собой пистолет, – сказала она.
– Это не порох, а жир. Для петель.
Она кивнула и взяла у него трубочку, а он снова принялся шарить в карманах и извлек длинный тонкий остроконечный предмет.
– А это для замков.
– Ты просто сокровище, – прошептала она, сжав его руку, и почувствовала легкое движение, свидетельствующее о том, что он резко поклонился, а затем Катарина услышала легкий шорох шагов, направляющихся по выложенной кирпичом тропе вниз – с холма к городу. Теперь она была одна.
Она повернулась лицом к воротам, ведущим в сад. В последний раз, когда она стояла здесь перед отъездом, рука Густава обвивала ее талию, и он заверял, что скоро вызволит ее и Халле из ада, который был не под землей, а прямо под носом у ее отца.
Позади снова залаяла собака пивовара. Она содрогнулась и еще крепче вцепилась в полотняную сумку. Гончие-гончие… Она подавила воспоминания, в мозгу оставалось только эхо последних криков Густава, когда она открывала хитроумный тайный запор.
Ее мать рассказала ей о нем однажды ночью, когда ярко светила луна и за окном благоухали розы. По словам матери, он был установлен для того, чтобы герцог мог тайно уходить из дома и навещать свою подлинную любовь. Ее всегда удивляло, что ее отец проявил инициативу, – ведь человек, которого она на людях называла герцогом, а наедине – отцом, сколько она его знала, редко интересовался чем-либо, кроме своих книг.
Было поздно и холодно, и она почти не опасалась встретить какую-нибудь парочку ночью, хотя кто знает, как поздно бродят здесь, крадучись, приспешники брата.
Она бесшумно направилась по саду к двери, которой редко пользовались, ведущей в столь же редко используемые помещения. Неподрезанные кусты ежевики впивались ей в ноги, и она возблагодарила Бога за то, что на ней были сапоги для верховой езды.
Прошли долгие томительные минуты, и Катарина, нырнув в неглубокую нишу, с облегчением прижалась к стене, почти ничего не слыша, кроме глухих ударов собственного сердца. Она пробралась во дворец и поднялась на второй этаж, встретив только троих поспешно пробежавших мимо слуг, занятых выполнением своих вечерних обязанностей.
Она глубоко вздохнула, чтобы успокоить нервы, и направилась через пустые приемные к библиотеке отца. В конце третьей комнаты полоска света от свечи просачивалась из-под тяжелых дверей, она поколебалась, затем тихо приподняла щеколду и отворила дверь.
Войдя, она помедлила, упиваясь неожиданном теплом и ярким светом, отбрасываемым тремя канделябрами, два размещались на полу, третий – на столе. Они освещали человека, опустившего голову на книгу, очки свисали из рук. В комнате раздавалось тихое похрапывание.
Улыбка, полная сладкой горечи, приподняла уголки губ Катарины при виде мягких седеющих волос человека, чьей незаконной дочерью она была. Как он состарился за четыре года, прошедшие с тех пор, как она видела его в последний раз…
Грусть защемила ее сердце, сожаление о том, что могло бы сложиться иначе, и обрывки мечтаний затрепетали в ее мозгу, как пламя свечи с плохо подрезанным фитилем. Она отбросила прошлое. Теперь только будущее имело значение. Будущее Изабо.
Катарина задула все свечи, кроме тех, что стояли на столе, затем взяла очки из разжавшихся пальцев отца. Ее внимание привлекла карта, лежавшая у него под локтем, она попыталась осторожно передвинуть руку, чтобы получше рассмотреть ее. Отец зашевелился, и она отступила в тень.
– Господин герцог, – позвала она, заставив свой голос прозвучать более низко, подождала, пока герцог окончательно проснется, затем снова обратилась к нему, сопроводив свои слова поклоном и взмахом шляпы.
– Да? Да? Кто это? – спросил он, вглядываясь во тьму.
– Простите, что прерываю… ваши занятия, господин герцог, – отозвалась она, – но слуга сказал, что вы будете рады получить этот маленький подарок от моего хозяина. – Продолжая оставаться в тени, она грациозно протянула ему холщовую сумку. – Кролики, господин герцог. Только что пойманные в обширных поместьях моего хозяина.
Герцог оживился при упоминании о подарке.
– Хороший подарок, сэр! Хороший подарок. Так вы говорите, от кого он?
Он помассировал виски, словно пытаясь отогнать усталость.
– Мой повелитель и хозяин, – выдавила Катарина, чуть не задохнувшись, произнося это слова. – Могущественный и влиятельный маркграф Карабас.
– А! – воскликнул герцог, пытаясь сделать вид, что знает, о ком идет речь. – Маркграф Карабас! Конечно, конечно. А, насколько я помню, он невысокого роста…
– В действительности он довольно высокий, господин герцог. По правде говоря, он выше, чем большинство людей, а плечи такие широкие, что он может заполнить дверной проем.
– Конечно! Он черноволосый…
– Скорее блондин, я бы сказал, добрый господин. У него золотистые, словно пронизанные солнцем волосы.
– Теперь я помню, да, да. Он оставался дома и защищал свои земли.
– Законченный воин до кончиков ногтей. Одно поле битвы за другим! И с такой храбростью! И безграничным мужеством! Мой хозяин Карабасский лев!