Ее брат уезжает на следующее утро или, может быть, через утро, весной ранние часы мало друг от друга отличаются. При нем его армейская сумка и винтовка, на нем форма, выглаженная Саломеей, хотя ботинки он начистил сам. Провожающих никого. Астрид спит, а Па уже уехал трудиться в свой парк пресмыкающихся. Лексингтон подгоняет «триумф» к переднему крыльцу, и Антон ставит сумку в багажник. Винтовку оставляет при себе, чтобы видели, если что.
До свидания, дом. До свидания, Па, хотя ты не ответишь. Свет во время тряской езды прибывает, как в ране прибывает кровь. Антон выходит открыть и закрыть ворота, и они едут захолустными дорогами, удаляясь от города.
Недалеко от Йоханнесбурга есть место, армейский пункт посадки-высадки, откуда он может уже добираться без Лексингтона. Двое таких же, как он, срочников ждут попутку. Он вынимает сумку из багажника и наклоняется к пассажирскому окну. Пока, Лекс, езжай себе триумфально. До свидания, Антон. До встречи.
Около полудня он подходит к своему лагерю. Последняя попутка высадила его в полукилометре, и ему надо идти к главным воротам по длинной пригородной улице. За высоким забором с колючкой поверху видны палатки и сборные домики, ряд, другой, третий, четвертый, между ними ходят молодые люди вроде него, стирают шмотки, курят, разговаривают.
Одна из фигур отделяется от остальных, идет к забору. Эй, кричит солдат Антону. Здоро`во!
Через пару секунд он припоминает. Поздняя ночь, тени на гудроне. Бойль! Говорил же тебе, Боль, что еще увидимся.
Где ты был?
Дома, мать хоронил.
Не надоели еще эти шутки?
О той странной ночной встрече, когда он стоял в карауле, Бойль думал потом и решил, что собеседник дурачился. При дневном свете за забором он выглядит совсем обычно, парень как парень, ничего такого страшного в нем нет.
Антон держится за забор одной рукой и, щуря глаза, смотрит вдоль него на главные ворота с двумя, кажется, часовыми. Прямо сейчас, в этот самый миг он осознал, что не в состоянии опять пройти через эти ворота, не в состоянии примкнуть к происходящему внутри. Не может он этого, и все. И не может сказать почему. Что-то сделалось, больше он ничего не сумел бы выговорить, если бы вы его спросили. Что-то со мной сделалось.
Ты свидетель важного события, говорит он Бойлю.
А?
У тебя на глазах моя жизнь перескакивает с одной дорожки на другую. Перед тобой свершается великая перемена.
Ты про что?
Про Большое Нет. Я долго к этому шел, но всё, хватит. Я наконец отказываюсь.
От чего?
От всего этого. Я говорю: досюда и ни шагу дальше. Нет, нет и нет! Подумав, добавляет: ты можешь со мной, конечно.
С тобой куда? Мы не знакомы почти.
Это скоро изменится.
Ты чокнутый, смеется Бойль. Вот ведь любитель пошутить этот Сварт. Сперва, значит, мать свою убил, а теперь к лагерю вернулся и тут же, значит, в самоволку! Ха-ха! Наверняка двинет, как все, дальше к воротам, потом пересекутся еще, скорее всего в столовке.
Но не тут-то было.
Эй! Ты куда?
Назад топает, откуда пришел. Бойлю приходится трусить вдоль забора, чтобы быть с ним наравне.
Эй, шутник, говорит он. Тебя же сцапают. Под арест захотел? Эй! Ты что? Не смешно ведь уже совсем. Ты здоров или как? Погоди. Не надо. Война идет, ты слыхал?[25] О стране не думаешь?
Антон не отвечает, потому что не слышит. Желание убраться отсюда, простое, слепое, гонит его, толкает сзади, словно гигантская рука.
Военная форма и источник риска теперь, и огромная подмога. Попутку, если ты в армии, поймать легко, но есть военная полиция, есть проверка документов. Лучше поскорей переодеться, и через несколько часов в круглосуточном магазине у шоссе, ведущего на юг, он покупает бейсболку, чтобы напялить на голову. Солнечная Южная Африка, написано над козырьком. Смотрится на нем глупо, но прикрывает стрижку и бóльшую часть шва на лбу. Зайдя в «Уимпи»[26] по соседству, он переодевается в туалете в гражданское: джинсы, футболка, свитерок, повседневные туфли. Глядя на себя в зеркало, думает: ничего, сойдет, молодой человек куда-то направляется по своим делам.
Солнечная Южная Африка. Это перекликается с тем, что у него на уме. С самого утра, с той минуты, когда он пошел прочь от лагеря, пульсирует в его воображении первозданный белый морской берег, коровы стоят на песке, жуют, мычат. Вдали над пышным зеленым ковром древесных крон видны подернутые дымкой утесы. Не те места, где он когда-либо бывал, но старшие мальчики в школе, он слышал однажды, рассуждали про Транскей[27], про то, что там можно жить в джунглях простой жизнью, ловить рыбу, кататься по волнам на доске, покуривать травку, и ему пришло в голову, что он мог бы отправиться туда на время. Денег у него почти нет, плана никакого, знакомых ни души, но все это лишь усиливает тягу, и он верит, что там как раз подходящее место, чтобы исчезнуть, если ты так настроен.
Первым делом, Антон, добраться бы туда! Время между тем уже позднее, дело к полуночи, не так много машин на дороге. Чуть отойдешь от уличных фонарей, и наваливается тьма, напичканная пустотой и угрозой. Рядом гараж, позади него глинистое поле, по краю идет канава, полная сорной травы. Он бросает винтовку в канаву, следом летит сумка с военной формой. Оставил при себе в пластиковом пакете лишь свое, что у него было, рубашки, трусы. Думает, я сейчас совершил преступление, но тяжести никакой не чувствую.
Он подавляет мимолетный страх, ощущая громадность мира, и выбирается к подходящему месту у наклонного съезда с шоссе. Показывается под ярким люминесцентным огнем, с надеждой выставляя вперед большой палец. Тут толика веры не помешает! Может, и не сразу, но раньше или позже, если ждать и не отчаиваться, кто-нибудь ради тебя остановится.
Па
Телефонный звонок раздается, когда он только вышел из душа. Квартира не его, и звонят, скорее всего, не ему, и есть несколько человек, которых он всеми силами избегает, и все же он берет трубку. Какое-то внутреннее чувство, смутный силуэт чего-то.
Это Астрид. Он узнаёт голос, хотя долетают только обрывки слов. Вероятно, по этому ее новому мобильному телефону, страшно им горда, бесполезный тяжелый кирпич с кнопками. Изобретение не из долговечных. Не могу разобрать, что ты говоришь, сообщает он ей. Тем временем вытирается в гостиной. Можешь перезвонить по обычному?
Шипение и скрипы. Он с досадой кладет трубку. Его номер знают всего два-три человека, она в том числе, и она этим номером злоупотребляет. Астрид взялась возмещать ему молчание семьи, сделала себя посредницей между ним и ими, передатчицей новостей. Эта роль и нужна ей, и неприятна, и Астрид ему, в свой черед, и нужна, и неприятна в этой роли.
Антон быстро одевается, ожидая звонка. Середина дня, и йоханнесбургское небо безупречно, хотя в воздухе чувствуется середина зимы. Он натягивает через голову свитер, и тут телефон звонит снова. Опять обрывки вместо целых слов, но на этот раз он понимает, что Астрид, в сущности, не говорит. В трубке раздаются странные звуки, чуть ли не хныканье.
Алло, алло, что случилось? спрашивает он, а на солнце как раз набежало облако, и в возникшей тени у него наитие, словно бы воронка открылась, сквозь которую видна яркая и миниатюрная картинка будущего. Один из тех труднообъяснимых моментов, когда время, кажется, идет вспять.
Когда она начинает все-таки говорить членораздельно, он внимательно слушает ее рассказ о том, что он уже знает, рассказ, передающий не только сами факты, что их отец/сегодня утром/укушен/отравлен/в этом стеклянном ящике, но и ее страх, он слышит его так отчетливо, будто она описывает его словами, дикий ужас перед тем, что постигшее его постигнет ее тоже. Как если бы судьба была чем-то заразным.
Тебе бы продумать это получше, говорит он, когда она наконец умолкает.
Что продумать?
Ты ведь поэтому так напугана. Чтобы освоиться с тем, чего боишься, надо хорошенько это себе представить.
Чего я боюсь?
Смерти.
Но он же не умер, говорит она, и опять это хныканье.
Пока еще нет, но… Тоже часть увиденной им в крохотное окошко картинки будущего. Однако точно сейчас известно лишь то, о чем она ему сказала: Па без сознания в реанимации больницы Х. Ф. Фервурда в Претории.
Я еду туда прямо сейчас с Дином, говорит Астрид.
Хорошо.
А затем тишина, под которой чувствуется незаданный вопрос.
Не знаю, говорит наконец Антон. Отвечая, может быть, самому себе, хотя она слышит это иначе.
Пора, говорит она ему.
Не знаю. Мне надо подумать.
Антон. Пора.
Подумаю и решу, говорит он, рассерженный, но почти безъязыкий. Голос у него бледный, призрачный. Не знаю, смогу или нет.
Просто приезжай и посмотри на него. Он без сознания, так что даже разговаривать не придется.
Почти десять лет прошло, Астрид.
Вот именно! И пора заканчивать. Ладно, без разницы, делай, как тебе вздумается, ты всегда поступаешь по-своему.
Без малого десять лет отчуждения, за этот срок он прошел через кое-какие ужасы на далеких рубежах. И неужели так все завершится – стремительным броском к больничной койке ужаленного змеей отца, чтобы сидеть там и думать, откуда все пошло наперекосяк? Зачем, собственно? Чтобы продемонстрировать верность узам крови? Я же не люблю его. И он меня не любит.
Он огорчил Астрид, это ему слышно, но по-другому нельзя было, от нее нужна защита, как от назойливой толпы ладоней. Нужда, тревога не ведают границ, а Антон дорожит своими границами. Ты с Амор говорила? спрашивает он, чтобы переменить тему.
Оставила ей сообщение. Если у нее тот же номер, какой был. Последний раз мы разговаривали сто лет назад.
Ей ты тоже сказала, что пора? И велела приехать домой?
Я ничего тебе не велела, говорит Астрид. И понятно, что у тебя с Па все не так, как у нее. Ты сам знаешь.