Может, выскочить куда-нибудь выпить? Он и так уже пьет, но всегда лучше в компании, проветриться маленько. В одиночку пьют одни алкаши, не хотел бы, чтоб меня за алкаша принимали. Гнар-р-хар-р-хар, как этот пес в комиксе говорит.
Антон за рулем пикапа, пытается выехать со своей территории. Такой геморрой открывать и закрывать за собой ворота, сначала около дома, затем перед выездом на шоссе. С кодами и ключами и в трезвом-то виде поди разберись, а сейчас он далеко не трезв и чуть позже, погнав в город, сомневается, запер ли снова второй висячий замок. Черт с ним, не возвращаться же. Он на новом шоссе, оно платное, но быстрое, никаких тебе светофоров, и добавочный плюс, что не ехать мимо жуткой громадной церкви Алвейна Симмерса, хотя верхушка шпиля и пролетает на отдалении. Поднимает в ее честь, протянув руку к соседнему сиденью, открытую бутылку «Дэниела». Твое здоровье, паразитка, твое здоровье, старая сука. Пережила своего создателя и процветаешь, вижу, как ни в чем не бывало.
Только три часа дня. Пардон, уже пять вечера. Он в заведении, куда последнее время зачастил, в более-менее сносной части Аркадии. Тут тоже нет электричества, но у них генератор, и над головой тускло и дергано светятся лампы. Своеобразное местечко, непонятно, что ты тут забыл, но этим-то ему и нравится. Сумрачное освещение нравится, и желтые обои, и претензия на элегантность, хотя посетители в эти дни, прямо скажем, не высший сорт. Блистательных личностей среди них не ищи, но, с другой стороны, состояние, в котором пребывают здешние, у всех примерно одно, общее, а любая общность благотворна, уютна. Да, дошло уже до этого.
Семь вечера только. Пардон, восемь двадцать. Дезире вернется с йоги, по всей вероятности, с Маугли на поводке, так что домой торопиться смысла нет. Еще раз то же самое, бармен. Чуть больше льда.
Антон в кабинке туалета, мочится. Не вполне понимает, как здесь очутился, трудно вспомнить, хотя само это занятие чуждо лжи по сути своей. Как и опорожнение кишечника. Никакими светскими манерами тут не прикроешься. Вся дипломатия должна происходить на толчке. Застегивается, и его точно ветром сносит к зеркалу. Господи, что у меня с лицом-то, кто его так? Где золотой мальчик, которым я был, кто его спрятал под этой покорябанной металлической маской?
Так, быстро наружу, обратно в бар. У стойки новый посетитель, скучный на вид пожилой чувак, он пялится и пялится, пока не встречается с Антоном взглядами.
Здорово, как жизнь?
А я тебя знаю, говорит чувак.
Откуда?
Ты совсем не изменился.
Мне очень жаль, друг, но ты-то, видать, изменился.
Не узнаёшь? Посмотри хорошенько. Он поворачивается к свету.
Антон вглядывается. Нет, я, признаться… Но есть какой-то намек, неуловимое что-то. В голосе, может быть. Кто ты?
Подскажу. В последний раз мы виделись через забор. Тридцать… нет, тридцать один год назад.
Ему нужно проделать вычисление. И внезапно его озаряет. Бойль! Рядовой по имени Боль! А я, ты знаешь, про тебя думал, вспоминал!
Трясут друг другу руки куда горячее, чем требует ситуация, но слабовато представляют, как вести себя дальше.
Давай угощу. Что ты будешь пить?
Армейские дружки, объясняет Бойль бармену.
Точнее, просто армейские знакомые, но Антон не поправляет его, когда идут к угловому столику. Приятно увидеть Бойля, и он не соврал, он вспоминал его время от времени, хотелось узнать, как у него сложилось дальше. Странно, как некоторые люди, нередко случайные встречные, могут приобретать для тебя значимость, вспышками возникать в мыслях и снах. Что с тобой такое, а?
Бойль после армии работал инженером-сметчиком. Учился в Витсе[48], там познакомился с Дайан, будущей женой. В счастливом браке двадцать восемь лет, двое детей, взрослые сейчас. Один живет в Австралии, и Бойль с женой, если начистоту, собираются через несколько месяцев эмигрировать, перебраться в Перт, чтобы быть поближе к внуку. И другая причина, грустно признаться, в том, что всякую веру уже потеряли в эту проклятую страну.
Ну а ты? спрашивает он Антона. Как ты после нашей последней встречи?
О, все хорошо.
Где учился, чему?
Нигде и ничему, по правде говоря. Несколько лет мотался туда-сюда, потом осел на месте. Женился на подруге детства, любовь школьных лет, и живу постоянно на нашей семейной ферме, веду хозяйство.
Слушает себя с изумлением. Все так, и все не так.
Насчет тебя я был уверен, что ты в университет поступишь, говорит ему Бойль. Такие мозги! Думал, скажу откровенно, что ты в политику двинешь.
Я роман взялся писать, вспоминает внезапно Антон.
Роман? Как он называется? Напечатан?
Пока нет. Не совсем еще готов, честно сказать. Но скоро!
О чем?
Ну, говорит Антон, о муках человеческого бытия. Ничего такого необычного.
Хо, хо, хо! Бойль хлопает по столу. Ну, ты шутник, Сварт, всегда таким был! Не терпится прочесть твою книгу.
Дай срок. Но ты-то зачем сюда, в эту поганую дыру? Потому что с минуту назад Антону стало ясно, что это действительно поганая дыра и нечего ему тут делать, не надо сюда возвращаться, хоть он и знает, что вернется.
Я тут за углом живу, говорит Бойль, я часто сюда хожу. Слушай, может, пошли ко мне, познакомишься с Дайан.
С Дайан?
Это моя жена, я сказал тебе…
А, да, конечно. Извини. В смысле, сейчас прямо? А что, почему нет. Ладно. Но в голове у него этот разговор уже окончен, уже стал смутным полувоспоминанием, хоть он и видит, что Бойль взволнован их встречей.
Йа? Отлично! Только в туалет зайду, подожди секунду. Вернусь, и пойдем.
Хорошо, говорит Антон. Но, по правде, наскучил ему уже этот человек с его заурядной жизнью и заурядной женой, как почти все ему сейчас наскучило, вся значимость вытекла куда-то, и не кажется неправильным подождать, пока он отлучится, а затем встать и побрести наружу, в темноту, как будто пил один. Пожалуй, и правда один.
Антон снова за рулем, плывет в тумане по городским улицам. У светофора какой-то тип яростно орет на воображаемого собеседника. Ты думаешь, я псих? Чем я тебе на психа похож? Растущая армия чокнутых и неимущих, и не так уж мало белых среди них. А ну-ка подальше от меня, Ворзель Гаммидж[49], еще заразишь этим. Облегчение, когда зажегся зеленый и можно ехать. Смутно представляет себе, где находится и куда направляется, но не слишком озабочен ни тем ни другим. Хотя когда-нибудь придется взять курс на родной дом с его безграничными радостями.
Но вначале, похоже, у тебя незапланированная встреча: впереди синие вспышки и поднятая рука, приказывающая остановиться. Антон у поста дорожной полиции. От страха он почти как стеклышко, адреналин сработал чисто. Пожалуйста, не надо. Если ум хоть что-нибудь может, пусть это исчезнет, пусть будет так, что этого не случилось. Но ум ничего не может.
Я заблудился, бодро сообщает он в окно сотруднице полиции, как будто это его извиняет. Я не знаю, где я сейчас.
Подуйте сюда, пожалуйста.
А?
Возьмите трубочку в рот и подуйте.
Эта чернокожая женщина чуть ли не вдвое его моложе, и она вправе засадить его за решетку. Имей это в виду, Антон, соберись. Она светит фонариком ему в лицо и, должно быть, понимает уже, как он провел последние несколько часов. Секретов между ними никаких. Он дует вполсилы, и ее голос твердеет.
Как следует, пожалуйста. Долгий и ровный выдох.
Он вкладывает в этот выдох всю свою горькую сокрушенность. Она читает цифры, и их взгляды встречаются.
Наверняка мы сможем договориться, говорит он.
Антон у банкомата, снимает деньги. На это у него лимит, установленный для защиты именно от таких сценариев, то бишь от грабежа. Можно снять только две тысячи рэндов, но, к счастью, констебль Масвана ведет себя разумно. Когда он высаживает ее потом у дорожного поста, они даже пожимают друг другу руки, как деловые люди, заключившие сделку. Что, конечно же, и произошло, с ее точки зрения.
До самого дома он бурлит и пузырится, как гнилое болото. Две тысячи рэндов! Обчистили на дороге средь бела дня. Метафора, конечно: сейчас десять вечера. Пардон, одиннадцать. Грабеж есть грабеж в любое время суток, вот в чем дело, наглость невероятная. Хрум-хрум-хрум, малыши термитики грызут древесину. А между тем президент, необъятная королева термитника, жирует в сердцевине гнезда.
Не буду отрицать, я тоже похрумкал изрядно. Но две тысячи рэндов! Болезненный убыток, особенно когда так плохо с ресурсами, а он к тому же столько спустил во время своего глупого пьяного загула в Сан-Сити, и надо огромные проценты выплачивать по банковскому займу, а доходы от вложений Па съежились, а жена считает себя вправе каждый год делать себе дорогущие пластические операции, а парк пресмыкающихся вот-вот закроется, потому что Брюс Хелденхейс сбежал с деньгами в Малайзию. Всего лишь скверная полоса, Антон, ты через нее пройдешь, но полоса ли? Пройдешь ли? Что-то не похоже на полосу, похоже скорее на твое будущее.
И на других фронтах осадное положение. Разговоры об официальных претензиях на земельные угодья фермы, с которых в давние времена кого-то согнали. Не говоря уже о постоянных вторжениях прямо сейчас, о проломанных заборах, о новых и новых лачугах по восточному краю. А цены на недвижимость все время падают, она уже не стоит почти ничего, так какой смысл? Нет чтобы повести себя как разумные люди, махнуть рукой на сельскую жизнь и переехать в город, прийти к согласию с Амор насчет продажи земли, пока еще можно ее продать. Может быть, спасти этим в придачу свой брак и, кто знает, себя самого.
Так почему же он этого не делает, почему не ведет себя как разумные люди? А хрен знает, он всегда такой был. Видит, понимает, как надо, а поступает, как не надо. Поступает наоборот, чтоб и вам досадить, и себе. Да и не ставит он городскую жизнь высоко, никогда не ставил.
Антон под светом передних фар, опять эта возня с кодами и ключами. Вот Антон у дома наконец. Тут рядом с машиной жены припаркован «фольксваген-жук», окна горят и наверху, и внизу. Свет дали, и то хлеб. Есть и музыка, если это можно так назвать, запустили в гостиной на громкую, смесь какого-то буддистского распева и ударного техно.