Теперь я должен знать, где мой – отдельный! – выход,
стоп-кран, трамплин,
огнетушитель, трап.
Я должен знать, где мой – прощальный – выход,
высокий купол, ноги – в темноту.
...Стихотворение кончается – как выхлоп.
Я с этим – согласиться – не могу.
Стихотворение кончается – как тара,
его нельзя до неприличья длить.
Ты извини, что терпкий мой подарок
осыпался – пока его несли.
...Четвертого дыханья – не бывает,
но – мы узнали это – только что.
Ты спрячь меня, как доллары – в кармане
(как неисполненное обещанье),
Ты убери меня, как варежки – в пальто.
А я – прощу – Тебе, что этот воздух хлипкий
раскрылся будто парашют во рту. –
...Стихотворение кончается – как всхлипы.
Я с этим – тоже – примириться не могу!
Я знаю, что мы этого не любим,
но я люблю (точней, любил – тогда):
строфа всегда —
как обращенье к людям,
строка всегда – как помощь, как рука!
...Стихотворение – кончается как выпад
(не ты – его, оно – тебя – жует),
стихотворение кончается как выбор!
...как человек, как воздух, как живот...
Стихотворение кончается – как счастье
(...как убедительно меня устроил ты,
из мелких роз, из позвонков хрустящих,
из жирных хризантем, молочной кислоты.
Я – бело-красная поленница живая,
там, на морозе, ты сложил – меня,
а мне – без разницы, я пальцы – разжимаю:
хреновая! – поленница Твоя!).
...О, как же он летел,
как падал – постепенно,
как стукался о выступ, воздух, наст!..
И это больше – всех стихотворений,
всех наших жалких – говорений, фраз!
Но я скажу! – Никто, никто не падал,
а просто – жизнь, цветная наша жизнь
качнулась на краю – а никому не надо,
в буквальном смысле: даже нам – не надо.
А ты – буквально! – падай, – но держись!
Ну, что же ты, давай – иначе не исправишь:
вставай, иди, гляди! –
я говорю себе —
я говорю тебе (ведь я же твой товарищ!) —
да нет, не на меня! – на свет гляди, на свет!
Как и обещано – ни поздно и ни рано
(...во что – Ты превращаешь
жизнь мою!) —
стихотворение – кончается – как драма,
творожным облаком
качнувшись – на краю...
...Еще успеем мы (и Ты еще успеешь!) —
свою цветущую поленницу свалить,
и я успею – эту жизнь и шею
как грубую одежду доносить.
Когда же нас – обыщут и разденут,
положат на носилки – понесут,
тогда – узнаем мы,
какие хризантемы —
какими шапками —
в твоем снегу – растут!
Жизнь – нам подсовывает смерть,
как быстрый выход,
смерть – нам подсовывает жизнь,
как свой итог:
стихотворенье – начинается как выдох,
стихотворение – кончается как вздох.
То как испарина, предсмертная ночная,
а то, как утренняя радость – в первый раз!
Я ничего про выходы – не знаю.
Я знаю, что все – кончилось! – сейчас.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А я еще ловлю себя – как выкуп,
а я держу себя – за соловья в снегу.
...А Ты меня несешь как долгий вдох и выдох, —
(и как не устаешь – так долго! – на весу).
А я он вот – твой кожаный подарок,
возьми меня – за горло, за крыло...
Стихотворение —
кончается ударом.
Нет, этой нежностью – кончается оно.
август – октябрь 2001
«НОВЫЙ БОЛЬШОЙ РУССКИЙ СТИЛЬ»(стихи 2002 – 2004)
Я – так несовершенен,
язык так несовершенен,
мир – так несовершенен,
а главное, люди, живущие в нем,
так ленивы и неблагодарны,
что, разумеется, никакое прямое
высказывание невозможно.
Только оно – ЕСТЬ.
* * *
Я был – в ослепительных джинсах,
в густой ярко-синей рубашке,
было мне – тридцать три года,
и сердце мое –
разрывалось – от счастья.
1.
...Мама! и как так случилось,
что я – написавший свои знаменитые книги:
о смерти, о страхе, о прахе (о пыли), о комплексе жертвы —
умудрился
все ж таки стать
таким совершенно здоровым,
таким невозможно счастливым
и таким – абсолютно – бессмертным?
А вот так и случилось! – что, глядя однажды
в ваши милые-милые лица,
с плохо скрываемой злобой, отчаяньем и раздраженьем,
я вдруг вспомнил,
как нынешний мой арт-директор,
а раньше – флористка,
тоже, видимо, глядя – в не менее! – милые лица своих
постоянных клиентов,
вдруг сказала,
сбивая с колен непокорную, грубую землю:
Извините меня,
но японского сада – НЕ БУДЕТ.
2.
Вот и вы извините меня, ибо мне – не хватило любви,
этой грубой пахучей любви,
а вот вам, как ни странно, – хватило!
...о, как долго, как долго –
в сиреневых сумерках – тридцать четвертой весны
голубая лисица – в моих переулках – бродила.
А теперь все иначе – я сегодня проснулся от счастья,
с сильно бьющимся сердцем – и, глядя в апрельский
рассвет, в загустевшую зелень,
вдруг засмеялся,
потому что опять-таки вспомнил:
и свое прошлогоднее пьяное зимнее буйство,
и себя самого – в окруженье каких-то подонков,
и мужские, надежные руки подоспевшей охраны,
но главное —
голос,
ЖИВОЙ ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ голос,
с таким неподдельным участьем спросивший меня:
«Ну, что, Дима, уже не можете – без скандала?»
Ну, почему же – МОГУ.
3.
Ибо – как сказала бы Дебби Джилински,
(еще один – буйнопомешанный ангел
из любимого мной голливудского фильма),
превращаясь у всех на глазах – в кучку пепла и в ворох
кредиток:
«Я НИКОМУ НЕ ХОТЕЛА ВРЕДА,
МНЕ – НЕ НРАВИЛОСЬ! –
ДЕЛАТЬ КОМУ-ЛИБО БОЛЬНО.
НО ВРЕМЕНАМИ – ЛЮДИ
ПРОСТО ОТКАЗЫВАЛИСЬ СЛУШАТЬ, ЧТО ИМ ГОВОРЯТ,
И ТОГДА – Я ВЫНУЖДЕНА БЫЛА
ПРИМЕНЯТЬ УБЕЖДЕНЬЕ, УГРОЗЫ... И – СЛЕЗОТОЧИВЫЕ
СРЕДСТВА»
4.
Так что ты не сердись, – а приди на меня поглазеть
через год или два (лучше десять!) – и то, что осталось,
будет так же плясать для тебя,
будет так же стесняться и петь...
Что ж поделать, ну нравится мне – эта первая мелкая взвесь,
этот быстрый апрельский пожар,
эта нежно-салатная жалость!
5.
...И за это за все —
за твою несказанную щедрость,
за твою беспощадную трезвость,
за минутную слабость твою —
будет, будет тебе
твой обещанный праздник:
этот буйнопомешанный прах
легендарная пыль
черемуха счастья
бесстыдно раскрытая жизнь
ВЕСЬ ЭТОТ ГРУБЫЙ АПРЕЛЬСКИЙ
БЕССМЕРТНЫЙ ПИАР
вечный воденников
ШИПОВНИК
И мальчиком, и дядечкой – нельзя:
кусаю губы, потому что знаю,
что – вот она! – не первая весна
и не последняя... а так, очередная...
Я – сбрасываю кожу, как змея,
я – как крапива, прожигаю платье,
но то, что щас шипит в твоих объятьях,
кричит и жжется – разве это я?
Нет, в том шиповнике, что цвел до издыханья,
до черноты, до угля – у забора
я до сих пор стою, как тот невзрачный мальчик
за пять минут – до счастья и позора.
Ну что ж поделать, если не совпавший
ни там, ни здесь – со мной, по крайней мере —
ты пах моей щекой, моей мужской рубашкой
еще до всех моих стихотворений.
– За все про все одна лишь просьба есть:
за то, что мы не были и не будем –
люби меня таким, каким я есть,
таким-каким-я-нет – меня другие любят.
...Я не надеюсь, ни с одним из вас
ни там, ни здесь совпасть, – но в это лето
мне кажется, что кто-то любит нас,
имперских, взрослых, солнечных, раздетых.
Из душного цветочного огня
он нас прижмет к себе, а мы – ему ответим...
Еще я знаю, что на целом свете,
уже лет десять, больше нет тебя.
* * *
Только что ж мне так тошно
в моем ослепительном сне –
по колено в песке, на участке из солнца и пыли –
знать, что всех схоронили, устроили в этой земле
(и тебя в том числе), а меня почему-то забыли.
...Ты мне приснилась постаревшей,
какой-то желтой, неуверенной в себе,
и все, что есть во мне мужского, содрогнулось
от жалости и нелюбви к тебе.
Однако все это – значенья не имело,
по крайней мере,
по сравненью с тем – как ты,
с каким-то детским вызовом сидела —
на самом краешке куриной слепоты...
Но я не выдержал – свою мужскую муку,