1
Я помню: в детстве у меня была игра.
Так – гуляя по даче или по пути на озеро – я представлял себе, что некто, кто больше и лучше меня, хочет узнать мое имя, но почему-то боится.
Тогда (вот она, детская логика) – следуя прямо за мной, он начинает перебирать имена: «Миша, Коля, Петя» (я все как будто не слышу) – и наконец: «Дима». Я оборачиваюсь.
Какие странные порывы внезапных чувств бывают у некоторых субъектов!
2
Мне тоже мыли голову в грозу
(не помню – почему,
но точно: мыли),
а мы с сестрой стояли на полу
и вот – глазьми,
бесцветными, цветными,
как два врага, смотрели на себя.
Мы никогда все это не любили.
Но почему все это – помню я?
Другая гроза. Папа, Юля, я. Папа за руку провожает нас в туалет.
По каким-то интеллектуальным причинам (а ему всего-то 30 лет) он говорит чудовищную вещь:
«Это – чтобы сразу всех. Иначе – кому вы нужны».
Юля руку выдергивает. Я же чувствую какой-то неизъяснимый восторг.
Потом уже, прочитав «Драму на охоте», я понял, что это – пошлость.
Но почему же тогда я чувствовал этот неизъяснимый восторг?
3
Когда мои стихи осыпятся во прах
(а это будет непременно,
и я хочу, чтоб вы об этом знали),
тогда,
на гениальных их костях
(вам это тоже неприятно?)
я встану сам,
своими же ногами,
но встану я —
на собственных ногах.
Ну, пусть не самых лучших,
да, не первый
(хотя и это, в сущности, неверно) —
но это мой стишок,
мой грех,
мой стыд, мой прах.
4
Я еще в институте заметил – обычная вещь для Достоевского: роман не начинается, пока не разразился скандал. Герои съезжаются, стягиваются в одну точку, но ничего не происходит.
Но вот появляется еще один. Искра вспыхивает. Скандал разгорается.
Это похоже на мои стихи. Обязательно надо сказать какую-нибудь гадость, чтобы они заработали.
(Мужчине из второго ряда
это кажется не-обязательным?
А вы попробуйте – )
Это тоже похоже на мои стихи.
5. Необходимое пояснение
Так вот поэзия – не гейзер,
не газировка и не нож,
но если ты ее откроешь
(а фигли ты ее откроешь),
то ты сперва ее уронишь,
потом и сам туда утонешь,
потом, как в мерсе, поплывешь.
Поэт (а не человек, хотя и человек тоже) всю свою жизнь работает на Избранное.
В этом смысле сборники уже умерших поэтов производят весьма приятное впечатление. Может, потому, что там нет случайных стихов, а значит, есть настоящий, выровненный сюжет. А может, по какой-то другой причине.
Но в любом случае – заметил я недавно – жизнеутверждающие стихи в посмертных публикациях выглядят вообще крайне неубедительно.
6
А я еще империю любил
(она б любить меня не стала),
но вот когда она пропала –
не по моей вине пропала –
я никого не полюбил.
Я ничего еще не отдавал:
ни голову, ни родину, ни руку —
ну, может быть, какой-то смерти мелкой
[а может быть, какой-то смерти крупной],
я выпустил из рук горящей белкой
[я выронил ее купюрой круглой], —
но я по-крупному – не отдавал.
Так пахнет ливнем летняя земля,
я не пойму, чего боялся я:
ну я умру, ну вы умрете,
ну отвернетесь от меня —
какая разница.
Ведь как подумаешь, как непрерывна жизнь:
не перервать ее, не отложить —
а все равно ж – придется дальше жить.
Но если это так (а это точно так),
из этого всего:
из этой жизни мелкой
[а может быть, из этой жизни крупной],
из языка, запачканного ложью,
ну и, конечно, из меня, меня —
я постараюсь сделать все, что можно,
но большего не требуй от меня.
7. Еще одно необходимое пояснение
Как известно, Мандельштам писал о «далеком» читателе. Не знаю, какой уж там читатель, – не видел. Но когда я пишу, то у меня есть две цели, два адреса. О первом я и говорить здесь не собираюсь (это бессовестно), а второй это – вы. Это не значит, что всех вас я тоже вижу. Но это значит, что всех вас я имею в виду.
Впрочем, и здесь есть одна червоточина.
Когда мне хлопают (а я люблю, когда мне хлопают), мне всегда хочется раскинуть руки. Вот так. Только я ни разу этого не делал, потому что боялся.
Но – когда-нибудь – я обещаю вам, – закончив свое последнее стихотворение, я все-таки скажу себе: АП! – и раскину руки.
8
И последнее.
Я веду за руку свою трехлетнюю племянницу, Полину. На ней красивое платье, и она боится машин.
Я ей говорю: «Ничего не бойся – я же с тобой». Она верит.
Тогда, впадая в педагогический раж, я добавляю:
«А чтобы быть совсем хорошей девочкой, – какать, Поленька, ты все-таки должна на горшок».
Она (яростно и непримиримо): Ни-ког-да.
А чтобы быть
еще любимей вами
(а это, кстати,
мне всегда хотелось,
но, видно, не сумел я лучше стать) —
так вот
теперь вниманье, это важно:
я никогда
быть не хотел отважным,
но я хотел —
смешить и ужасать,
смешить и ужасать,
вплоть до могилы.
во мне такая
Но, видно, есть сила.
меня сильнее
И мне ее придется – испытать.
АП!
КАК НАДО ЖИТЬ – ЧТОБ БЫТЬ ЛЮБИМЫМ
Писатель так часто говорит о себе, что можно подумать, что он очень себе интересен. Но ему интересно другое.
Во-первых, ему интересен тот человеческий тип, куда его затолкали насильно, наделав ссадин и рытвин.
Во-вторых, он хочет этому человеческому типу помочь, потому что прекрасно помнит о том, как раньше чужие книги помогали ему, а также о том, что никто не имеет морального права считать свою жизнь исключеньем.
Что же касается моей книги, то она вполне произвольна, и ни ее порядок, ни случайные связи стихов – никакого значения не имеют.
ЛУЧШИЙ АВТОЭПИГРАФ – ПОСЛЕДНИЙ АВТОЭПИГРАФ
Pokljanis’ – chto marketing, tabu, sexual’nost’,
prava cheloveka,
gospodin prezident,
zhurnaly, gazety, TV –
t.e. vsjo to chto nashe
i chto ot tebja ne zavisit –
vsjo eto tozhe tebe interesno.
Клянусь, но – однако...
О, я никогда не забуду
(даже если буду стараться,
а я буду очень стараться),
что все эти яркие дни,
и все, что осталось,
и все, что пыталось остаться,
эта мякоть моя,
моя ненаглядная мягкость,
этот правильный голос
и голос шершавый – мои.
КАК ТРУДНО БЫТЬ ЗВЕЗДОЙ(или откуда такое желанье ударить кого-нибудь по лицу)
как сказала однажды газета «сегодня»
ЕГО БЕЗНАДЕЖНЫЙ, ЕГО ДРАГОЦЕННЫЙ ГОЛОС – ТАК УМЕЮЩИЙ СТАВИТЬ СЛОВА – ПОСТОЯННО ГОТОВИТ К ТОМУ, ЧТО КАЖДОЕ СЛОВО МОЖЕТ ЯВИТЬСЯ ПОСЛЕДНИМ
как написала тебе на е-mail одна идиотка
ТЫ ЖИВЕШЬ, КАК МЕЧТА, КАК ИГРУШКА, КОТОРОЙ НИКТО НЕ ПОДАРИТ И КОТОРУЮ НАДО УКРАСТЬ, УКРАСТЬ НЕПРЕМЕННО
и уж как совсем справедливо заметил тебе твой приятель выводя подышать – после одной неожиданной драки
НУ ЧЁ ТЫ ТРЯСЕШЬСЯ ОТ ЗЛОБЫ, ЧЁ ТЫ ТРЯСЕШЬСЯ
ВЕДЬ ВСЁ ЖЕ ЕСТЬ У ТЕБЯ: МНОГО ДЕНЕГ, ПИРОЖНЫХ.
ВСЕ ТЕБЯ УВАЖАЮТ, А ТЕ, КТО НЕ ХОЧЕТ (АХ ТЫ, СУКА ТАКАЯ, ГОВНО), ВСЁ РАВНО УВАЖАЮТ.
вот только этого
мне еще не хватало – для полного счастья
* * *
Так неужели
я никогда не посмею
(а кто, собственно,
может мне здесь запретить,
уж не вы ли, мои драгоценные,
уж не вы ли) —
признаться:
ну были они в моей жизни, были,
эти приступы счастья,
эти столбики солнца и пыли
(все постояли
со мной в золотистой пыли),
и все, кто любили меня,
и все, кто меня не любили,
и кто никогда-никогда не любили —
ушли.
ДВЕ СЕСТРЫ(Отрывок из пьесы)
Анночка Иванна сидит рядом с кроватью, на которую навалено огромное количество одеял. Под одеялами – Ангелина Иванна.
АННОЧКА ИВАННА. Анна, я так и знала, чем это кончится. Сначала ты ведешь беспорядочный образ жизни. Потом всю ночь стоишь на сквозняке, кого-то выглядывая. Потом ты заболеваешь, а вот теперь умираешь. Как тебе только не стыдно, Анна.
(Молчание.)
АННОЧКА ИВАННА. Как сказал поэт: «а ты живи, как будто там внутри/ не этой смерти пухнущий комочек,/ не костный мозг и не подкожный жир,/ а так, как будто там/ какой-то жар цветочный,/ цветочный жар, подтаявший пломбир». Давай обсудим прочитанное, Анна, давай обсудим.
(Молчание.)
АННОЧКА ИВАННА. Какая же ты все-таки сволочь, Анна. Я всегда хотела, чтобы ты была счастлива. В конце концов, тебе не в чем меня упрекнуть. Разве я виновата, что у тебя нет детей?
(Молчание.)
АННОЧКА ИВАННА. Нет, я все понимаю, я тоже иногда грущу и думаю о высоком. Но разве жизнь ограничивается только борьбой и чужими любовниками? Это же не так! Вот посмотри на меня. В жизни есть масса других полезных вещей.