Закусочная, куда ее повез Майкл, больше напоминала придорожное кафе: здесь было битком здоровяков в красных фланелевых бейсболках, измазанных сажей. Их железные кони выстроились на парковке, словно длинные клавиши ксилофона.
— Тут не до кулинарных изысков, — заметил Майкл, извиняясь, и прошел в кабинку в глубине ресторана.
Он, как показалось Селене, нервно теребил солонку с перечницей в ожидании, пока официантка принесет две белые керамические чашки, наполненные горячим кофе.
— Осторожно, — предупредил он, когда Селена поднесла чашку к губам, — очень горячий!
Селена сделала малюсенький глоток и поморщилась.
— И едкий, как электролит, — заметила она. Поставила чашку и положила ладони на стол, по обе стороны блокнота и ручки. — Так как?
Майкл глубоко вздохнул.
— Я должен знать, — сказал он, — наш разговор не записывается?
— Я же вам говорила, доктор Голд. Я не журналистка. У меня нет диктофона.
Он, казалось, удивился.
— Тогда зачем вам со мной говорить?
— Потому что назначен суд, — негромко произнесла Селена. — Для нас очень важно знать, что вы собираетесь говорить в суде.
— Да? — удивился Майкл. Ему явно не приходило в голову, что его потянут в суд в качестве свидетеля, выплескивать свою скорбь перед присяжными. — Кто-нибудь узнáет о нашем разговоре?
Селена кивнула.
— Адвокат со стороны защиты, — ответила она. — Крис.
— Это нестрашно, — сказал Майкл. — Я просто… Как бы вам это объяснить? Я не хочу, чтобы думали, что я переметнулся на другую сторону.
— Не понимаю, о чем вы! — удивилась Селена. — Я всего лишь хочу задать пару вопросов о вашей дочери и ее отношениях с Крисом. Вы не обязаны отвечать, если почувствуете неловкость.
— Хорошо, — через мгновение ответил Майкл. — Задавайте.
— Вы знали, что ваша дочь склонна к самоубийству?
Майкл вздохнул.
— Ого! С места в карьер, да? — Он покачал головой. — Понимаете, получается замкнутый круг. Если я признáюсь, что она была склонна к самоубийству, я признáю то, что на самом деле не хочу признавать. Дело в том, что я не могу решить: я не верю в самоубийство дочери, потому что… понимаете, это же «Самоубийство», с большой буквы «С»… или потому что я не хочу признавать очевидного. — Он прикусил губу. — Но если я скажу, что Эмили не была склонна к самоубийству, как же тогда объяснить, почему она мертва?
Селена терпеливо ждала, отлично понимая, что пока он не дал окончательный ответ: что он не винит Криса. Майкл вздохнул.
— Я не знал, что она была склонна к самоубийству, — наконец он признался. — Но я не уверен: то ли я просто не знал, куда смотрел, то ли моя дочь вообще не хотела сводить счеты с жизнью.
— Она могла свободно прийти и обсудить с вами свои проблемы?
— Могла бы, — ответил Майкл, оставив у Селены впечатление, что дочь к нему за помощью не обращалась.
— К кому еще, — настаивала Селена, — Эмили могла бы обратиться за помощью?
— Скорее к Мэлани, чем ко мне. — Он печально улыбнулся. — Похоже, все девчонки такие. Иногда, когда она злилась, то запиралась у себя в комнате и рисовала три-четыре картины, пока не успокаивалась.
Поколебавшись, он покачал головой.
— Что? — подстегнула его Селена.
— Я хотел сказать: разумеется, она бы обратилась к Крису. Но потом решил, что не стоит этого говорить.
— Для вас не было секретом, что у вашей дочери и Криса была связь? — уточнила Селена.
— Связь? — переспросил Майкл, словно пробуя это слово на вкус. — Можно и так сказать.
— А как бы сказали вы?
Он улыбнулся.
— Они были двумя сторонами одной монеты. Временами, пока дети росли, я даже забывал, что Крис мне не сын.
— Похоже, они много времени проводили вместе.
— Я бы сказал, они были неразлучны.
— Слишком сильно сказано для первой влюбленности, — заметила Селена.
— Это не было первой влюбленностью, — возразил Майкл. — По крайней мере, никто так не воспринимал их отношения. И никто бы не удивился, если бы после колледжа они поженились.
— Вы полагаете, именно этого хотела Эмили?
— Да. И Крис. Черт! Если уж говорить откровенно, и все мы, родители.
Селена сделала пометку: «Вместе из любви? Или пытаясь оправдать родительские ожидания?»
— Защита была бы вам очень благодарна, если бы вы разрешили мне заглянуть в комнату Эмили.
Мало шансов на успех, но в комнате девочки, Селена знала, могло находиться множество ключей, которые бы пригодились защите: фотографии за зеркалом, любовные записки, хранящиеся в шкатулке для украшений, блокноты, исписанные именем Криса.
— Я не могу, — ответил Майкл. — Даже если бы я… моя жена никогда бы не поняла. — Он провел пальцем по краю чашки. — Понимаете, Мэлани… ухватилась за этот суд. Иногда я смотрю на нее и жалею, что не могу так, как она. Жалею, что не могу забыть. Ох, полгода назад мы все шутили, где будем отмечать свадьбу… Понимаете, я пытался ради Эмили, но у меня не выходит отмахнуться от прошлого.
Селена держала язык за зубами — благоприобретенная уловка сыщика, чтобы разговорить собеседника.
— Понимаете, я опознавал тело Эмили в больнице. Но еще утром я видел ее за завтраком, потом она выбежала на улицу, когда посигналил Крис, — он заехал за Эмили, чтобы отвезти ее в школу. Я видел, как он поцеловал мою дочь, когда она села в машину. Эти два воспоминания не укладываются у меня в голове.
Селена пристально вгляделась в его лицо.
— Вы верите, что Крис Харт убил вашу дочь?
— Я не могу ответить на этот вопрос, — сказал Майкл, опустив глаза. — Если бы верил, первым бы оградил от него свою дочь. Никто не любил Эмили больше, чем я. — Он поднял глаза. — Может быть, только Крис.
Селена склонила голову.
— Вы разрешите побеседовать с вами еще раз, доктор Голд?
Майкл улыбнулся, чувствуя, как груз упал с плеч.
— С удовольствием, — ответил он.
Минуту Мэлани стояла на пороге комнаты дочери, глядя на обитую панелями дверь. Даже сквозь толстый слой краски было видно глубоко вырезанное ножом предупреждение «НЕ ВХОДИТЬ».
Эмили, наверное, было лет девять, когда она нацарапала это послание на двери универсальным ножом, за что и была наказана. Во-первых, за порчу двери, а во-вторых, за то, что взяла опасный инструмент из ящика письменного стола Майкла. Если память Мэлани не подводила, она заставила дочь самолично перекрашивать дверь. Но даже если стереть слова, их смысл не исчезнет, и с того дня ни Майкл, ни Мэлани не входили в комнату дочери без стука.
Чувствуя себя глуповато, Мэлани подняла сжатую в кулак руку и дважды постучала, а потом повернула ручку двери. Насколько она знала, Майкл тоже не заходил в комнату дочери. Последней тут была полиция, неизвестно что искала. В любом случае, Мэлани не думала, что полицейские что-то отсюда забрали. Фотографии Криса до сих пор висели на зеркале над комодом, рукава его спортивной куртки продолжали обнимать подушку на кровати — Эмили говорила, что она пахнет Крисом. Книга, которую Эмили читала на урок английского, лежала открытой, обложкой вверх, на ночном столике. Выстиранная одежда, которую Мэлани отдала дочери, чтобы та убрала в шкаф, так и лежала на краю письменного стола.
Мэлани вздохнула, взяла сверху первую вещь и стала раскладывать все по ящикам. Потом встала в центре комнаты и огляделась, пытаясь решить, что делать дальше.
Она еще не была готова уничтожить следы того, что всего несколько недель назад здесь жила — спала и дышала — Эмили. Но были в этой комнате предметы, наличие которых она больше не могла выносить.
Мэлани стала срывать с зеркала фотографии Криса. И гадала: «Любит, не любит». Собрала снимки в кучу, положила на кровать, потом взяла с подушки куртку, свернула в клубок. Аккуратно отклеила липкую ленту от шаржа, который висел на двери шкафа и на котором были изображены Эмили с Крисом, и тоже добавила к сложенному на кровати. Потом, довольная делом рук своих, огляделась, чтобы найти, во что это все упаковать.
Если бы Мэлани не потянулась за одной из пустых обувных коробок за платяным шкафом, то никогда бы не заметила дыру в штукатурке. Она стояла на коленях и на ощупь искала коробку, когда почувствовала, как рука проходит сквозь стену.
На ум тут же пришли крысы, жуки и летучие мыши, но она с облегчением обнаружила, что ее пальцы нащупали единственный предмет — что-то твердое, и оно не двигалось. Она вытащила книгу в тканевом переплете. Книга упала и раскрылась, явив знакомый аккуратный почерк Эмили.
— Вот уж не думала, что она продолжает хранить дневник, — пробормотала Мэлани.
Когда Эмили была младше, она вела дневник, но уже несколько лет Мэлани не видела, чтобы дочь делала в нем записи. Мэлани открыла последнюю страницу, потом вернулась на первую и поняла, что записи совсем свежие. Дневник начат чуть больше полутора лет назад, последняя запись сделана за день до смерти Эмили.
Чувствуя себя очень некомфортно, Мэлани начала читать. Многие записи рассказывали о произошедшем за день, но некоторые предложения так и бросались в глаза.
Иногда мне кажется, что я целуюсь с родным братом, но как ему сказать об этом?
Я должна посмотреть Крису в глаза, чтобы понять, что я должна чувствовать, но потом я остаток ночи корю себя за то, что этого не сделала.
Мне опять приснился этот сон. Тот, от которого я чувствую себя нечистой.
Какой сон? Мэлани перелистала несколько страниц назад, потом вперед. И прежде чем смогла найти упоминание об этом сне, поймала себя на том, что читает о ночи, когда ее дочь утратила невинность.
Эмили впервые занималась любовью на том самом месте, где ее убили.
Мэлани прочла дневник от корки до корки, потеряв счет времени. У нее опустились руки, когда она дошла до последней страницы, записи, которую сделала Эмили в день смерти.
Если я расскажу ему, он женится на мне. Все просто.
Она имела в виду ребенка. Это было ясно, даже если именно это слово на странице и не упоминалось. Значит, седьмого ноября, когда была сделана запись, Эмили еще не рассказала Крису, что беременна. Как и не призналась своим родителям.