Федрик нахмурился.
— Ты же понимаешь… — Он сжал губы, как будто обдумывая следующие слова. — Ты же понимаешь, что он безумно в тебя влюблен, да?
Я почувствовала, как мои глаза расширились. Не то чтобы я не думала об этом. Просто не ожидала, что это скажет именно Федрик.
Когда-то я на это надеялась. Желала этого сильнее, чем собственного дыхания. Но эта энергия между нами — ревность и собственничество, вечные подколы и насмешки, притяжение и отталкивание — совсем не походила на то, что я представляла себе под любовью. И, честно говоря, я была нужна ему для достижения цели. Это и привлекало его ко мне. Моя жизнь — вернее, моя смерть — была тем, чего он всегда добивался. Где-то по пути он проникся ко мне симпатией, а потом…
— Нет. — Я покачала головой. — Это не так.
— Вен…
— Для него я всего лишь игрушка. Забава. А он не любит проигрывать. — Я прикусила губу. — Или когда другие люди играют с его игрушками.
Глаза Федрика вспыхнули.
— Ты намекаешь, что я хочу играть с тобой?
Если бы я не видела явное желание на его лице, я бы покраснела от смущения. Но в последнее время единственным лекарством от моего несчастья была смелость.
— А разве нет?
Федрик засмеялся, немного виновато.
— Я не хочу вмешиваться туда, где меня не хотят.
А я хотела?
Хотела его?
Не совсем.
Мне очень нравился Федрик. Он был утонченным и добрым, светским и легкомысленным. И он предлагал мне то, чего никто другой в моей жизни не мог: возможность увидеть себя глазами человека, который не знал моей судьбы. За последние несколько месяцев я так сильно изменилась, что чувствовала себя как растянутая кожа — настолько изношенная пережитыми изменениями, что они оставили на мне длинные бледные полосы.
Федрик заставлял меня чувствовать себя податливой и новой.
Но все же… Нет. Как бы я ни старалась, я не хотела его. Не так полностью и всецело, как я всегда хотела Кейна. Даже не так, как я хотела Халдена — тоскуя о том, кем он мог бы стать однажды, а не о том, кем он был.
Но прежде чем я нашла правильный способ сказать все это — если вообще был правильный способ сказать что-либо из этого — он подарил мне едва заметную кошачью улыбку, приняв мое молчание за согласие, и наклонился, чтобы коснуться губами моих.
Глава 26
КЕЙН
Дождь бил мне по лицу, когда я закончил ссать и поправил штаны.
Бутылка бурбона, все еще висевшая у меня в руке, как будто издевалась надо мной. Я был полон решимости пить меньше, но сегодняшний день оказался одним из самых неприятных в моей жизни, и мне нужно было что-то, чтобы сгладить острые углы. Или несколько, чтобы сгладить несколько острых углов.
Горе — странная вещь. После стольких лет, прожитых в постоянной боли, я научился распознавать, что может вызвать боль сильнее, чем обычно. Я не избегал этих моментов — упоминания имен моей матери или брата, игры на лютне. Я получил достаточно шрамов, чтобы такая боль теперь ощущалась лишь как легкое покалывание. Тупое скребление ножом для масла.
Я понял, что настоящая угроза возникает, когда я не готов: когда что-то совершенно непредвиденное выдергивало их из глубин памяти. И тогда обычный нож для масла превращался в боевой топор.
Попытки — и неудачи — пить меньше вызывали такую непредвиденную, мучительную боль.
Моя мать никогда не пила. Ни в радости, ни в горе. Даже для вида. Я не знал, нравилось ли ей спиртное, но она воздерживалась от него по какой-то, несомненно, достойной уважения причине, или же она вообще ненавидела его. Если бы я мог сказать ей, что пытаюсь бросить эту привычку, да еще и будучи мужчиной, она, возможно, согнулась бы от смеха. Йель, без сомнения, так бы и сделал.
Или она могла бы быть ужасно горда. Притянула бы меня к себе в объятия, для которых я уже перерос, но все равно принял бы их, и сказала бы, что я способен на все, что задумаю. Я бы попытался сменить тему — уйти от похвалы, которую я не заслуживал, — но она бы продолжала, как будто я ничего не сказал. Она бы спросила меня, когда я понял, что влюблен. Когда я ее представлю.
Но моя мать никогда не увидит, как любовь изменила меня, к лучшему или к худшему.
Она никогда не встретит Арвен.
И именно эти мысли разрывали рану в моем сердце, вновь раскрывая ее.
Внезапный холод пронесся по широким плоским листьям, окружавшим наш лагерь, и обрызгал меня боковым дождем. Я сделал еще один глоток из бутылки.
Моя мать определенно посоветовала бы мне оставить принца Цитрина в покое. По правде говоря, Федрик был вполне приличным парнем. Он почти отдал свою жизнь за Гриффина в Пещере Жнеца. Ну и что, что он был тупицей, совершенно не подозревавшим, как быстро Фейри, такой как Гриффин, зажил бы такую же рану? Он был приличным тупицей.
Он умолял меня дать Арвен отдохнуть Арвен отдохнуть после перенесенных мучений, несмотря на свою раздробленную ногу. Он был довольно крепким, учитывая одно из самых жутких увечий, что попадались мне на глаза.
К тому времени, когда я вернулся в лагерь, буря полностью погасила наш костер, и слабый свет исходил только из двух из трех палаток. Мари и Арвен, вероятно, уже спали, а Гриффин, скорее всего, точил свои клинки.
Пора перестать быть козлом.
— Фед, — сказал я, направляясь к его палатке, — у меня есть бурбон, он может помочь от боли, и я вообще-то пытаюсь меньше пить…
Под откинутым входным пологом палатки я увидел Арвен в объятиях принца — их губы были слиты в поцелуе.
Я чуть не выблевал весь алкоголь из своего желудка на их потрескивающий очаг.
Арвен оттолкнула Федрика быстрее, чем он успел понять, что происходит, и его тупой, одурманенный страстью взгляд через минуту встретился с моим.
Он поцеловал ее.
Он целовал ее…
Я выпотрошу его и заставлю съесть собственные внутренности…
— Кейн, — крикнула мне вслед Арвен, но я уже покидал палатку.
Дело даже не в том, что он поцеловал ее.
Она поцеловала его.
Я не хотел слушать, как она трахается с ним в палатке рядом со мной. Это было бы… Я бы… Тогда от меня ничего не осталось бы.
Не будь ревнивой, собственнической скотиной. Она не твоя.
Разве я не знал, что это произойдет? Терзал себя этой возможностью, как сам себе наносимой раной? И мой вывод всегда был один и тот же: она заслуживала немного радости. Немного удовольствия.
Мои ноги несли меня все глубже в джунгли, мимо меловой границы Мари, мимо вялых листьев, которые падали на мой путь, мимо поникших мотыльков, промокших от дождя, которые отлетают в сторону от моей вытянутой руки. Я сделал еще один глоток, пока спиртное не обожгло мне горло и желудок. Затем еще один.
Я резко обернулся на звук тихих шагов позади меня.
Арвен была окутана дождем, от которого ее блузка прилипла к телу.
— Мне жаль, что ты… — Она с трудом сглотнула, борясь с бурей. — Что ты это видел. Но я не ожидала, что он… Мне даже не нравится…
— Все в порядке, — тихо сказал я, слова резали мой язык. Я отвернулся от нее и продолжил идти, едва способный вдохнуть достаточно влажного воздуха, чтобы замедлить дыхание.
— Правда? — крикнула она мне вслед, топча мокрые листья и грязь.
Неужели она не могла оставить меня в покое?
Я обернулся и увидел ее яркие, широко раскрытые оливковые глаза, похожие на звезды, которые скрывала от нас джунгли.
— Да, правда. Наглость — единственное, что тебе не идет, пташка.
Она сморщила носик, лицо стало каменным, от чего мое сердце сжалось в груди.
Мне нравился этот взгляд. Мне нравился этот нос.
— Я просто думала, что ты… что мы…
— Мне все равно, чем ты занимаешься, Арвен, главное, чтобы это делало тебя счастливой.
Она сдвинулась с места, и ее тонкие туфли захлюпали в грязи под ногами. Ей действительно нужны были новые сапоги.
— Так ты… в порядке?
Каждый нерв в моем теле боролся с желанием схватить ее за плечи и зарычать. В порядке? В порядке с этим? Мне было бы лучше, если бы мне проткнули живот копьем. Я бы почти не почувствовал этого по сравнению с тем, что чувствую сейчас. Ты моя. Ты всегда будешь моей. Никто другой не должен иметь права прикасаться к тебе. Смотреть на тебя. Заставлять тебя смеяться. Я хочу увезти тебя из этих джунглей сегодня ночью — к черту континент, клинок, пророчество — и уехать туда, где нас никто не найдет. Куда-нибудь, где я смогу спрятать тебя, как зарытый клад. Где я смогу кормить тебя клеверным хлебом, читать тебе, трахать тебя, когда захочу, и поклоняться тебе каждый день и каждую ночь до конца наших дней.
— Конечно, — сказал я, почти скрежеща зубами. Сильный дождь барабанил по моему черепу, по плечам, по шее. Пальмы и ореховые деревья тряслись от его силы, тянулись к ночному небу. — Иногда делаешь плохой выбор просто потому, что приятно. Я понимаю это лучше кого бы то ни было.
Я не хотел обидеть ее. Я сам тысячу раз поступал так же.
Но Арвен скрестила руки и обнажила свои прекрасные зубы.
— Каждый ‘плохой выбор’, который я делала, был попыткой излечиться от тебя. Ты лгал мне, Кейн. Хуже того, ты заставил меня поверить, что испытываешь чувства, которых на самом деле не было, чтобы пожертвовать мной.
— Это не…
— О, да. — Арвен не сдалась. Напротив, она сделала шаг вперед, заставив меня наклонить голову, чтобы поддерживать зрительный контакт. — Ты передумал, когда решил, что хочешь переспать со мной. Как благородно.
Я открыл рот, но она перебила меня.
— Что ты хотел, чтобы я сказала? В тот день на корабле, когда я узнала все… Что ты ожидал, что я сделаю?
Ужасный раскат грома, похожий на рев в моей голове, потряс лес. Ни один из нас даже не моргнул.
— Не знаю, простить меня? Использовать твое пресловутое жизнелюбие, чтобы понять, в каком ужасном положении я был и как отчаянно пытался тебя спасти? Выбрать меня, несмотря на все мои ошибки?