— О, Марина, если б ты знала, как трудно все запомнить…
Марина посмотрела на нее, улыбаясь, и покачала головой.
— Кизия, дорогая, ты не в форме. Впрочем, кто нынче в форме? Должно быть, уже начало четвертого.
— Боже, неужели? А мне рано вставать… Кошмар…
Марина опять невольно улыбнулась, увидев, как Кизия развалилась на белом сиденье в дамской комнате, словно школьница, вернувшаяся домой: кремовое с кружевом платье сбилось, как ночная рубашка, а мамины бриллианты, блистающие на запястьях, будто разгоняли скуку дождливого дня.
— Уит очень рассердится, если увидит меня пьяной!
— Скажу ему, что у тебя грипп. Я думаю, он, бедный, одно от другого не отличит. — Они расхохотались, потом Марина помогла Кизии встать на ноги. — Тебе действительно стоит поехать домой.
— Давай лучше потанцуем. Ты же знаешь, Уит отличный танцор.
— Положение обязывает. — Марина серьезно посмотрела на нее; скрытый смысл слов не дошел до Кизии. Она была слишком пьяна, чтобы расслышать или придать этому значение.
— Марина! — Кизия озорно глядела на подругу.
— Что, дорогая?
— Ты действительно любишь Хэлперна?
— Нет, девочка. Не люблю. Но мне нравится наше с ним интеллектуальное общение. Я пыталась управляться с детьми одна. И через полгода мы чуть не остались без квартиры.
— Ну хоть немножечко ты его любишь?
— Немножечко — нет. Я уж если люблю, то без «немножечко». — Марина была цинична и довольна собой.
— А кого ты еще любишь? Любовник тайный у тебя есть? Должна же ты любить? А?
— А ты? Давай о тебе поговорим. Ты любишь Уита?
— Конечно, нет. — В голове пронеслась тревога: она слишком много болтает.
— Тогда кого же любишь ты, Кизия?
— Тебя, Марина. Я люблю тебя, очень, очень, очень! — Она обвила руками шею подруги и принялась дурачиться. Марина рассмеялась ей вслед и осторожно высвободилась из объятий.
— Кизия, золотая моя, ты можешь не любить Уитни, но попросить отвезти тебя домой ты можешь, я бы так и сделала на твоем месте. Ну, вот и умница.
Они вышли из дамской комнаты, взявшись за руки. Уитни ждал их неподалеку. Он заметил неуверенность в походке Кизии еще полчаса назад, когда она выходила из зала.
— С тобой все в порядке?
— Все чудесно! — Кизия переглянулась с Мариной и подмигнула ей.
— Никто не сомневается. Не знаю, как ты, милая, а я порядком устал. Кажется, пора по домам.
— Нет, нет, ни за что. Я не устала. Давайте начнем все сначала. — Кизии вдруг стало очень смешно.
— Давайте-ка уберемся отсюда подобру-поздорову, не то завтра всплывем в колонке новостей Мартина Хэллама: «Кизия Сен-Мартин, пьяная в стельку, покидала „Эль Марокко“ прошлой ночью вместе с…» Как ты отнесешься к этому утром? — Кизия взревела от восторга в ответ на предупреждение Марины.
— Про меня не могут такое написать. — Уитни с Мариной рассмеялись, а по щекам Кизии потекли слезы.
— Почему нет? С каждым это может случиться.
— Но не со мной. Я же… Мы же с ним друзья.
— Иисус Христос ему тоже друг, готова побиться об заклад. — Марина похлопала подругу по плечу и вернулась в зал.
Уитни же, обхватив Кизию, медленно повел ее к двери, перекинув через руку черную накидку и не забыв маленькую вышитую бисером сумочку.
— Это моя вина, любимая. Надо было нам пообедать перед вечеринкой.
— Ты же был занят.
— Нет, не был. Я играл после работы в сквош в «Рэкет клаб».
— Все равно… я не смогла бы. Я была в Чикаго. — От удивления глаза Уитни округлились, он машинально поправил съехавшую с плеча накидку.
— Да, дорогая. Все верно. Конечно, ты была в Чикаго. — Он бережно вел ее, а она давилась от смеха.
Кизия ласково пошлепала его по щеке и странно как-то посмотрела.
— Бедный Уитни.
Он не обращал внимания — нужно поскорее усадить ее в такси.
Он доставил Кизию домой, легонько шлепнул по попе, подтолкнув к спальне. Одну.
— Поспите, мадемуазель. Завтра позвоню.
— Смотри не опоздай! — Она вдруг вспомнила, что завтра ей ехать в Вашингтон. С такого чудовищного похмелья.
— Держу пари, ты меня не застанешь! Раньше трех не звони.
— Позвоню в шесть!
Уитни закрыл за собой дверь, а Кизия смеясь опустилась в голубое бархатное кресло. Она была пьяна. Безнадежно, совершенно. Такое редко случалось. И все из-за едва знакомого человека по имени Люк. Завтра они увидятся снова.
Глава 10
Оттиск был грязный, черты неразборчивы, но перед ним, без сомнения, Кейт. Ее манера держаться угадывалась безошибочно, ее наклон головы, рост… Достопочтенная Кизия Сен-Мартин, в черно-белом туалете, в знаменитых бриллиантовых браслетах покойной матери, как сообщала газета. Наследница нескольких состояний: сталь, нефть и многое другое. Неудивительно, что она рассмеялась во время телефонного разговора, назвав свой вид «странным»: Люку ее наряд показался довольно чудным. Но она была неотразима. Даже на фотографиях. Он вспомнил вдруг, что раньше видел ее в газетах, но теперь, конечно, смотрел по-иному — теперь он знает ее наяву, и для него все стало существенным, даже та нелепая жизнь, которую она ведет. За внешней безмятежностью, безукоризненной маской великосветской дамы он угадал смятение. Птица в золоченой клетке умирает, он это понимал. Не был, правда, уверен, что и она понимает. И ему вдруг до боли захотелось прикоснуться к ней, пока не поздно…
А вместо этого они пойдут на дурацкий митинг, и опять ему придется прикидываться, что он ничего не знает. И ждать, когда ей первой надоест игра в «К.-С. Миллер». Только она может ее прекратить. А он лишь дает ей шанс. Сколько шансов? Сколько еще придется искать извинений? Сколько городов? Сколько встреч? Он знал только, что Кизия должна принадлежать ему, сколько бы времени на это ни ушло. Беда лишь в том, что времени в обрез. Бред какой-то.
Кизия, приехав в Вашингтон, нашла Люка в офисе, окруженного, как всегда, незнакомыми людьми. Телефоны звонили, люди кричали, телеграммы летели, дым стоял стеной, и он едва ли понял, что Кизия рядом. Люк помахал рукой лишь однажды и больше ни разу не взглянул на нее за весь день. Пресс-конференцию перенесли на два часа, и в кабинетах народ кишел до вечера. Часов в шесть она присела, запихнула блокнот в сумку и с удовольствием доела бутерброд с ветчиной, которым ее угостили. Ну и денек выдался! Да еще голова разболелась — неудивительно: после вчерашнего… Звонки, встречи, разговоры, цифры, фотографии… А каково ему вот так каждый день…
— Хотите, убежим отсюда без оглядки?
— Это лучшее предложение за весь день, — сказала она, улыбаясь, и он посветлел.
— Идемте, съедим чего-нибудь.
— Мне пора в аэропорт, к сожалению.
— После. Сначала отдохнем. А то вас будто грузовиком переехали.
Она поняла, что он имел в виду. Помятая, усталая, растерянная… Но и Люк был не лучше: усталый и чем-то рассерженный, с сигарой, волосы торчат в разные стороны.
Люк был прав. Сегодняшняя встреча была полной противоположностью той, в Чикаго. Сегодня вершилось главное, по его словам. Он волновался, психовал, горячился. Чувствовалось напряжение, ораторы не стеснялись в выражениях. Но властвовал здесь Люк. Почти как Бог. Эту жесткость она приметила в нем еще в Чикаго. Воздух был пронизан его особого рода энергией. Но когда они выходили, лицо Люка подобрело.
— Ты выглядишь усталой, Кейт. Слишком утомительно, да? — Он не просто поддерживал разговор, он волновался — обращался к ней то на «ты», то на «вы».
— Нет. Все в порядке. У меня нет слов! Интересный день. Я рада, что оказалась здесь.
— И я. — Они шли по длинному оживленному коридору в потоке спешащих домой людей. — Я знаю одно тихое место, где мы пообедаем. Есть у тебя время? — Но он знал наперед, что она не откажется.
— Есть, конечно. С удовольствием. — К чему рваться назад? К кому? К Уитни?.. Или к Марку? Неожиданно все потеряло смысл.
Они вышли на улицу. Лукас взял ее за руку.
— Что ты делала вчера вечером? — Он знал, что она солжет.
— Представь себе, напилась. Много лет со мной такого не случалось. — Какое безумство! Зачем все выкладывать начистоту, она же не собиралась! Можно, конечно, но не стоит.
— Ты… напилась? — спросил он удивленно.
Значит, она напилась… в своем черно-белом наряде, с бриллиантовыми браслетами матери на руках… А рядом был тот жлоб, явно ею недовольный. Люк ясно представил себе Кизию, перепившую шампанского. Неужто больше нечего было делать?
Они шли торопливо, почти прижавшись друг к другу. Она, помолчав немного, задумчиво взглянула на него и спросила:
— Ты действительно так близко к сердцу принимаешь проблему тюрем? Он настороженно кивнул:
— Что, не похоже?
— Нет. Почему же, наоборот. Мне просто интересно, сколько души ты в это вкладываешь. Со стороны кажется, что весь ушел, с головой.
— Разве того не стоит?
— Хотелось бы верить. А ведь есть опасность проиграть, даже если чувствуешь себя на коне. Ты же, будучи во главе, так откровенно высказываешься… Я слышала, что они могут взять назад свои обещания.
— Если даже так, что я теряю?
— Свободу. Или это для тебя ничто? — Может, после шести лет тюрьмы все не имеет значения… Ей же казалось, что именно после заключения свобода должна быть особенно желанна.
— Ошибаешься. Я никогда не терял ощущения свободы, даже в камере. Если быть точным, то терял на короткий срок, а с тех пор, как вновь нашел, с ней не расставался. Звучит банально, согласен, но никто не может лишить человека свободы — только он сам. Они могут ограничить способность к передвижению — и все.
— Хорошо, допустим, а если сейчас они лишат тебя возможности перемещаться в пространстве? Вряд ли удастся вести такую же деятельную жизнь — прощайте речи, конференции, книги, послания в тюрьмы. Трудные настанут времена, согласись, канатоходец ты наш! — Это говорил ей Симпсон, и она невольно повторила его слова.
— А многие и ходят по канату. В тюрьме или на свободе. Может, и ты ходишь, мисс Миллер, только не замечаешь. Что скажешь? Будем ходить, пока не свалимся.