Они свернули на улочку, засаженную деревьями. С улыбкой на лице она остановилась перед первой дверью. Навес над парадным, привратник, впечатляющий адрес.
— Вот мы и пришли. — Она нажала на кнопку звонка. Послышался звук отпираемого замка. Дверь открыл заспанный человек в шляпе, сдвинутой на затылок.
— Добрый вечер, — сказал он, по-видимому забыв ее имя.
Люк про себя улыбнулся. Она повернула ключ в замочной скважине и открыла дверь. В прихожей на столе лежала аккуратно сложенная в стопку почта; недавно здесь побывала уборщица — безупречно чисто, пахнет свежестью.
— Могу ли предложить вина?
— Полагаю, шампанского. Она обернулась. Он стоял, нежно улыбаясь, с хитринкой в глазах.
— Это приличный дом, малышка. Высокого класса, — сказал он скорее вопросительно.
— Я могла бы сказать тебе, что это дом моих родителей… Но почему-то не хочется врать.
— Есть… или был? Ее брови поднялись.
— Нет. Это мой дом. Я уже достаточно взрослая, чтобы позволить себе нечто подобное.
— Я уже говорил, что у тебя неплохо идут дела. Она пожала плечами, улыбнулась. Ей не хотелось оправдываться.
— Ну, как насчет вина? По правде сказать, оно отвратительно. Может, лучше пива?
— Можно. Или чашечку кофе. Думаю, это лучше всего.
Она вышла, чтобы поставить на плиту чайник.
— Кейт, у тебя есть соседка?
— Что? — Она не обратила внимания на его слова, которые, если вдуматься, могли привести в смущение.
— С тобой кто-то живет?
— Нет. Почему ты спрашиваешь? Положить сливки и сахар?
— Не надо. Только черный кофе. Значит, одна?
— Да. А в чем дело?
— Твоя почта.
Она уставилась на него, держа в руке чашку с кофе.
— Что с моей почтой? — все еще не понимала она.
— Почта адресована мисс Кизии Сен-Мартин. — Казалось, их разделяет время. Они стояли не двигаясь.
— Да, я знаю.
— Твоя знакомая?
— Да. — Огромная тяжесть свалилась с плеч, когда она произнесла: — Это я.
— Кто?
— Я — Кизия Сен-Мартин. — Она хотела улыбнуться и не могла, а Люк в это время пытался изобразить крайнее удивление. Знай она его лучше — то не смогла бы удержаться от смеха при одном лишь взгляде на него.
— Значит, ты не Кейт С. Миллер?
— Почему? Я — К.-С. Миллер. Когда пишу.
— Твой псевдоним? Понимаю.
— Один из многих. Еще Мартин Хэллам.
— Ты коллекционируешь вымышленные имена, любовь моя. — Он медленно к ней приблизился.
Она поставила чашку на плиту и отвернулась. Он видел лишь ее черные волосы и узкие в наклоне плечи.
— Да, вымышленные имена. И жизни. Я в трех лицах, Люк. Нет, пожалуй, в четырех. А сейчас даже в пяти, считая Кейт. К.-С. Миллер до этого никогда не нуждалась в имени. Это смахивает на шизофрению.
— Разве? — Сейчас он стоял сзади, не смея протянуть руку и коснуться ее. — Почему бы нам не поговорить?
Он сказал это тихо. Она повернулась к нему и едва заметно кивнула. Ей действительно надо было выговориться, а он мог оказаться хорошим слушателем. Она должна исповедаться, пока не сошла с ума. Сейчас он, наверное, думает, что она отчаянная лгунья… Возможно, он все же поймет.
— Хорошо. — Она последовала за ним в гостиную, уселась в одно из материнских кресел, обитых голубым бархатом. Он устроился на диване.
— Сигарету?
— Благодарю. — Люк прикурил и протянул ей сигарету без фильтра. Она глубоко затянулась, собираясь с мыслями.
— Это прозвучит дико, если кому-нибудь рассказать. Поэтому я и не пыталась.
— Тогда почему ты уверена, что это прозвучит дико? — Его глаза не дрогнули.
— Потому что. Это немыслимый образ жизни. Я знаю. Я пыталась. «Моя тайная жизнь», автор — Кизия Сен-Мартин. — В тишине ее смех прозвучал пусто и неестественно.
— По-видимому, тебе пора высказаться, а я как раз под рукой. Я здесь, спешить мне некуда, у меня уйма времени. Ты ведешь ненормальную жизнь, Кизия. Это все, что мне известно. Ты заслуживаешь большего. — Ее имя странно прозвучало в его устах. Она смотрела на него сквозь облако табачного дыма. — Такой образ жизни хуже, чем сумасшествие.
— Так и есть. — Она чувствовала, как слезы начинают ее душить. Ей хотелось рассказать Люку все. О К.-С. Миллер, Мартине Хэлламе, Кизии Сен-Мартин. Об одиночестве и боли, об отвратительном мире, обернутом в золотую парчу — будто от этого он становился лучше, будто можно заставить души пахнуть лучше, если пропитать их духами… Рассказать о несносных обязательствах и ответственности, о бестолковых вечерах и вылощенных мужчинах. О ее собственной победе, одержанной в первой серьезной статье, — победе, о которой никто не догадывается, кроме ее пожилого адвоката и еще более старого агента. Она готова была раскрыть перед ним всю свою жизнь, которую до сих пор прятала глубоко в сердце.
— Даже не знаю, с чего начать.
— Ты сказала, что вас пятеро в одном лице. Возьми одну и начни с нее.
Две одинокие слезинки покатились по ее щеке. Люк протянул к ней руку, она с благодарностью взяла ее. Так они и сидели по обе стороны стола, взявшись за руки. Слезы скатывались по ее щекам.
— Значит, так. Первое "я" — это Кизия Сен-Мартин. Имя, которое ты увидел на письмах. Наследница, сирота… Романтично, не правда ли? — Она криво улыбнулась сквозь слезы. — Словом, мои родители умерли, когда я была еще ребенком. Они оставили мне кучу денег и огромный дом, который мой попечитель продал, а средства вложил в большой кооператив на углу Восемьдесят первой улицы и Парк-авеню. В конце концов я продала и его и купила вот этот дом. Моя тетушка была замужем за итальянским графом, меня воспитывали попечитель и гувернантка Тоти. И, конечно, среди всего прочего, что мне досталось от родителей, было Имя. С большой буквы. До и после их смерти мне осторожно внушали, что я не просто богатая девушка. Я — Кизия Сен-Мартин… Черт возьми, Люк, разве ты не читаешь газет? — Она смахнула слезы, высморкалась в носовой платок, отороченный серым кружевом.
— Боже, что это такое?
— Что?
— То, во что ты уткнула свой носик? Она взглянула на кусочек светло-пурпурной ткани в руке и рассмеялась.
— Носовой платок. А что это такое, по-твоему?
— Похоже на ризу игрушечного священника. Но рассказывай дальше. Сейчас я уже знаю, что ты наследница.
Она снова рассмеялась, почувствовав облегчение.
— Кстати, газеты я читаю. Но историю эту мне хотелось услышать от тебя. Не люблю читать о людях, которые мне дороги.
Кизия смешалась. Люди, которые ему дороги? Но ведь он почти не знает ее… хотя и прилетел из Вашингтона, только чтобы с ней увидеться. Сейчас Люк был рядом. И всем своим видом показывал: его интересует все, что она собирается рассказать.
— Когда и куда бы я ни пошла, меня тут же фотографировали.
— Сегодня ночью я этого не заметил. — Лукас пытался внушить ей, что на самом деле она свободнее, чем кажется.
— Это случайность. На этот раз мне просто повезло. Поэтому в ресторане я и смотрела на дверь, опасаясь, что кто-то из знакомых войдет и назовет меня Кизией.
— Разве это так важно, Кизия, если кто-то раскроет твое имя? Что из того?
— Ну… я бы чувствовала себя глупо. Я бы чувствовала себя…
— Испуганной? — закончил он вместо нее. Она отвернулась.
— Может быть, — ответила Кизия очень тихо, едва различимо.
— Почему, дорогая? Почему тебя пугает возможность быть самой собой? — Ему хотелось услышать от нее ответ. — Ты боялась, что я оскорблю тебя, узнав правду? Что гоняюсь за тобой ради денег? Ради твоего имени? Что?
— Нет… это… ну, вполне возможно. Для других людей, это, может быть, и причина, Лукас, но что касается тебя, я не волнуюсь. — Она настойчиво ловила его взгляд, чтобы убедиться, что он все понял. Она доверяла ему и хотела, чтобы он знал это. — Но есть еще кое-что, худшее. Кизия Сен-Мартин — это не просто я. Это — «нечто». Нечто позволяющее всегда быть на высоте, остальным недоступной. Когда мне исполнилось двадцать, меня считали самой желанной девушкой на рынке. Знаешь, как акции Ксерокса. Если вы купили меня, ваши акции поползли вверх.
Он смотрел ей в глаза и видел в них отражение многолетней боли. Лукас слушал молча, нежно поглаживая ее руку.
— Но быть лакомым куском на рынке — это еще не все. Есть еще родословная… есть дедушка с бабушкой, мать… — Она замолчала, задумалась. Голос Лукаса вывел ее из забытья.
— Твоя мать? Что с ней?
— Ну… просто… — Кизия старалась не смотреть Лукасу в глаза. Разговор явно тяготил ее.
— Что о твоей матери, Кизия? Сколько тебе было лет, когда она умерла?
— Восемь. Она… Она умерла от алкоголя.
— Понимаю. Она, значит, тоже прошла через это9 — Откинувшись назад, он пристально наблюдал за Кизией. В глазах ее застыла неизмеримая печаль, страх.
— Да. Прошла. До замужества она звалась леди Лайэн Холмс-Обри. Выйдя за моего отца, стала миссис Кинан Сен-Мартин. Не знаю, что оказалось для нее хуже. Возможно, быть женой отца. По крайней мере у себя в Англии она знала, что это такое. Здесь все оказалось по-другому. Скоротечнее, жестче, грубее. Иногда мама говорила об этом. Здесь она оказалась больше «на виду», чем дома. Но здесь с ней не носились так, как со мной. И потом, она не была такой удачливой, как отец.
— Она тоже была богата?
— Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямом родстве с королевой. Смешно, правда? — Кизия с горечью отвернулась.
— Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.
— Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным. Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикие выходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мне кажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, не давали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала ее наряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь из старых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупное событие. Матери казалось, что за ней охотятся. В