— И не встречаться с бывшим зэком из Чикаго. — В его глазах затаилась печаль. Она все расставила по своим местам.
— Но я не пишу о том, о чем, по их мнению, следует писать. И это свидетельство измены.
— Боже мой, Кизия, неужели все это не устарело? Ведь многие из твоего окружения работают.
— Да, но не так, как я. Не по-настоящему… Люк, есть еще один щекотливый момент.
— Не многовато ли? — Он прикурил сигарету. Услышав ее смех, удивился.
— Кроме всего прочего, я предатель. Ты когда-нибудь читал колонку за подписью Мартина Хэллама?
Он кивнул.
— Автор — я. Сначала я предложила вести ее ради развлечения, но идея сработала и… — Она пожала плечами и подняла руки вверх. Лукас расхохотался.
— Значит, ты автор этих циничных и сумасбродных статей?
Она кивнула и застенчиво улыбнулась.
— И подобным образом ты предаешь своих мнимых друзей?
Она снова кивнула.
— Они это заглатывают. И не догадываются, что пишу их я. Но, по правде говоря, последние два года мне все это изрядно наскучило.
— Расскажи, каково быть предателем? И никто никогда не подозревал тебя?
— Нет. Никто и никогда. Никому и в голову не придет, что автор — женщина. Даже мой редактор не знает, кто их пишет. Все осуществляет мой агент, а в списках редакции я числюсь как К.-С. Миллер.
— Леди, вы удивляете меня. — Он был ошеломлен.
— Иногда я удивляю сама себя. — Наступил момент беспечного смеха после такого трудного разговора.
— Мне кажется, ты слишком занята. Статьи К.-С. Миллер, колонка Хэллама, твоя «мифическая жизнь». И никто ни о чем не подозревает? — Его все еще терзали сомнения.
— Никто. Но скрывать нелегко. Поэтому меня сильно напугала идея проинтервьюировать тебя. Ты мог где-то видеть мои фотографии и, следовательно, узнать меня. Меня, а не Кейт Миллер. И моя поездка могла сорваться из-за того, что кто-то увидит меня не в том месте, не в то время — и карточный домик рассыплется. А истина в том, что журналистика — часть моей жизни, серьезная работа, единственное, что я уважаю. Не могу поставить ее под угрозу.
— Но ты это сделала. Ты взяла у меня интервью. Почему?
— Я говорила тебе. Я должна была решиться. И еще — меня разбирало любопытство. На меня произвели впечатление твои книги. На меня нажал мой агент. И, конечно, он был прав. Я не могу вечно скрываться, если всерьез думаю о литературной карьере. Должно было прийти время, когда мне ничего не останется, как пойти на риск.
— Время это пришло. И ты рискнула.
— Пожалуй, да.
— И сейчас жалеешь? — Ему хотелось получить честный ответ.
— Нет. Я очень рада. — Они снова улыбнулись друг другу, она вздохнула.
— Кизия, а что, если ты скажешь миру, тому миру, чтобы он катился ко всем чертям, и для разнообразия будешь делать открыто то, что захочешь? Неужели ты не можешь наконец предстать перед всеми как К.-С. Миллер?
— Зачем? Чтобы задохнуться от зловония, которое поднимется после этого? Чтобы читать все, что выплеснется на страницах газет? Они начнут мутить воду. Люди будут гоняться за статьями К.-С. Миллер только из-за Кизии Сен-Мартин. Меня отбросят, и я вернусь на восемь лет назад, в «Таймс». У моей тетушки начнутся припадки, у опекуна — сердечные приступы, а я буду чувствовать, что предала даже тех, кто жил до меня.
— Ради Бога, Кизия! Все эти люди либо мертвы, либо скоро умрут.
— А традиции? Они не умирают.
— И все на твои плечи, так? На тебя возложена благородная миссия поддерживать мир? Неужели ты не понимаешь, насколько все это дико? Здесь не викторианская Англия — это твоя жизнь, которую ты загоняешь в тупик. Твоя. Одна попытка, и твоя судьба может стать совершенно другой. Если ты уважаешь то, что делаешь, почему не рискнуть? Выйди из тупика и живи достойно. Или ты трусишь? — Казалось, он насквозь прожигал ее своим взглядом.
— Может быть. Не знаю. Я никогда не думала, что у меня есть выбор.
— И в этом твоя ошибка. У человека всегда есть выбор. Как жить. А может, ты просто не хочешь выбирать. Может, ты предпочитаешь прятаться и жить, как безумная, десятью жизнями. По мне. леди, это не стоит ломаного гроша, вот что я хотел вам сказать.
— Возможно, не стоит. Сейчас и мне так кажется. Но ты не понимаешь, что речь идет о долге, обязательствах, традициях.
— Долг в отношении кого? Подумай о себе, черт возьми! Тебе никогда это не приходило в голову? Ты собираешься провести всю свою жизнь Y. одиночестве, писать под чужим именем и встречаться на вечерах с этими тупоголовыми ослами? — Выпалив эту тираду, он замолчал, а она взорвалась:
— Какими ослами?
— Одного я видел с тобой на фотографии.
— Значит, ты знал?!
Он посмотрел на нее и кивнул:
— Знал.
— Так почему же не сказал мне? — На мгновение ее глаза вспыхнули. Она позволила ему проникнуть в святая святых своей жизни! Что за предательство?
— Как я мог сделать это? «Эй, леди, пока вы еще не взяли у меня интервью, хочу предупредить, что знаю ваше настоящее имя, поскольку читал о вас в прессе». И что после этого? Я подумал, что ты скажешь обо всем сама, когда будешь к этому готова, или не скажешь вовсе. А если бы тогда я объявил, что узнал тебя, ты уж разъярилась бы… А этого-то как раз мне и не хотелось.
— Почему? Боялся, что не попадешь в газеты? Не беспокойся, они послали бы кого-нибудь еще. Твоя история не пропадет, будь уверен. — Она почти глумилась над ним.
Тут Лукас схватил ее за руку столь неожиданно, что она вздрогнула.
— Но ведь я мог потерять тебя!
— Она надолго замолчала, Люк продолжал держать ее за руку.
— Разве это так важно?
— Очень. А сейчас ты должна решить, как жить дальше: продолжать лгать или сказать правду. Ты похожа на человека, которого ужасает одна только мысль, что кто-то придет и спросит, когда, где, с кем и что он делает. Кому какое дело? Пусть они увидят тебя! Покажи им, кто ты есть на самом деле. Или для тебя самой это загадка, Кизия? Думаю, что именно в этом суть. Может быть, К.-С. Миллер столь же фальшива, как Мартин Хэллам или Кизия Сен-Мартин.
— Да пошел ты к дьяволу! — выкрикнула она, вырывая руку. — Тебе чертовски легко сидеть здесь и рассуждать. Тебе абсолютно нечего терять. Ты ничто, откуда тебе знать, как все это выглядит на самом деле? Ты… ты-то можешь делать все, что тебе заблагорассудится.
— Разве? — Его голос вновь стал мягким, как атласная ткань. — Хорошо, теперь послушайте меня, мисс Кизия Сен-Мартин. Будь я проклят, но о долге знаю побольше вашего. Только мой долг не распространяется на мумии из высшего общества. Я в долгу перед живыми людьми, перед парнями, с которыми съел не один пуд соли, перед теми, кого некому защитить, кто не имеет родных, чтобы нанять адвоката, — о них никто не помнит, и никто им не помогает. Я знаю, кто они, сидящие на каменном полу в ожидании свободы, запертые в тюремных камерах, забытые на годы. Некоторые из них проводят так всю свою жизнь, Кизия. И если я, черт побери, не помогу им, этого не сделает никто. Они — мой долг. Они реальны по крайней мере, и я счастлив, что должен им, и не боюсь. Не боюсь потому, что так хочу. Ради них я рискую своей шкурой — ведь меня могут упрятать вместе с ними всякий раз, как только я раскрываю рот в их защиту. Поэтому не рассказывай мне ни о долге, ни о том, что мне нечего терять. Я мог бы вновь жениться, наплодить детей и жить где-нибудь на лоне природы. Кизия, если ты не веришь в то, чем живешь, откажись от такой жизни. Все просто. В любом случае тебе не открутиться — придется заплатить высокую цену. Ты думаешь, что решишь эту проблему, если заклеймишь себя за потраченные впустую годы, а затем продолжишь игру, из которой давно выросла. Если ты покончила с такой жизнью — прекрасно. Если нет — к чему все это?
— Я действительно не знаю. Я ведь не такая, как ты…
— Ты такая, какой захочешь стать. Все это отговорки. Ты просто ищешь легкий выход. Тебе нужна индульгенция, дарующая свободу, человек, который за руку выведет из неволи. Отлично, может, нечто такое и произойдет. А если нет? Вполне возможно, что тебе придется решать все самой, как и многим другим.
Девушка молчала, и Люку захотелось поддержать ее. Он сознавал, что обрушил на нее слишком большую дозу, но остановиться не мог. Сейчас, когда она позволила ему заглянуть в приоткрытую дверь, он должен сказать ей, что там увидел. Ради них обоих. Но прежде всего ради нее.
— Я не хотел топтать тебя, малышка…
— Это надо было сказать.
— Я понимаю, какие трудности тебе приходится преодолевать, и ты права, считая, что мне намного легче. Мне постоянно говорят, насколько я ужасен. Говорят не те, что досрочно освободились, — говорят друзья. А это большая разница. То, что ты пытаешься сделать, намного сложнее. Победа дается в борьбе. Разрыв с домом — это еще не победа. Но она может прийти… позже. Много позже. Но ты добьешься. Ты уже на полпути к успеху, хотя об этом и не догадываешься.
— Ты так думаешь?
— Я уверен. Ты сумеешь. Но мы оба знаем, что это тернистый путь. — Наблюдая за ней, он вновь поразился тому, что услышал. Глубинные тайны ее души, исповедь о семье и сумасбродная теория о традициях и предательстве. В сущности, это было не в диковинку и все же интриговало. Она — продукт странного и чужого мира, своеобразный гибрид.
— Между прочим, куда ведет тебя свобода? В Сохо? — Ему хотелось знать, но она рассмеялась.
— Не будь смешным. Я прекрасно провожу там время, но это нечто нереальное. Даже мне это известно. Просто помогает выжить. Ты знаешь, что единственное, что действительно реально, — это К.-С. Миллер.
— Это газетная строка, а не человек. Человек — ты, Кизия. Думается, ты забыла об этом. Может, умышленно.
— Может, мне следовало забыть. Взгляни на мою жизнь, Люк. Не жизнь, а игра, причем играть становится все труднее. Все — сплошная игра. Игра партий, комитетов, игра в Сохо, игра в сплетни на газетных страницах. Все — игра. Я устала жить в мире, состоящем всего лишь из восьмисот человек. А в Сохо я тоже не вписываюсь.