Яновиц явно считал себя неуязвимым для любых нацистских наездов. Свою вакцину он прикрепил себе на грудь. Железный крест, ярко блестевший как одинокая звезда на темной ткани кителя.
— Юная дама, — заговорил он после недолгой паузы, — время уже за полночь. Вы же не потащились в такую даль, только чтобы узнать, как у меня дела. Так чего вы хотите?
— Я приехала узнать про одного из ваших заключенных. Про Альберта Хоффмана.
— Я знаю минимум двоих с таким именем, и только в этом секторе.
— Он был приговорен в тысяча девятьсот тринадцатом за убийство.
— В тысяча девятьсот тринадцатом? Мафусаиловы времена! Я здесь еще даже не работал.
Да, история, с которой приехала Минна, имела место двадцать шесть лет назад, а с тех пор случилась Большая война, Веймарская республика, национал-социализм…
— Я говорю об очень опасном преступнике. Тогда его арестовали за убийство двух молодых женщин.
— И не приговорили к смерти?
— Он был несовершеннолетним. И получил двадцать лет.
Она наклонилась к нему. Начало было не самым удачным, но этот покрытый пластиком стол и витающий в воздухе запах мастики вдруг показались ей теплыми, успокоительными — и вестниками надежды.
— Послушайте, герр Яновиц. У меня есть основания полагать, что Хоффман убил снова. Совсем недавно. И в то же время он, кажется, участвовал в Большой войне.
— Как это?
Она откинулась на стуле и развела руками:
— Я рассчитывала, что это вы мне объясните.
Яновиц опустил голову. Его подбородок, упершись в ворот, пошел складками, как шелковая драпировка. Вся поза выдавала глубокое раздумье, но еще, следует признать, привычную дремоту старого доброго тюремщика.
— Подождите меня здесь, — наконец сказал он, поднимаясь.
Он удалился подпрыгивающей походкой, и Минна опять осталась одна в голой холодной коробке. Ожидая стойкого солдатика, она снова оглядела обстановку и заметила, что здесь чисто, даже безукоризненно чисто. Сам этот факт наполнил ее грустью: даже узники нацизма жили в лучших условиях, чем ее собственные пациенты.
— Вы были правы, — подтвердил быстро вернувшийся тюремщик.
Он держал на согнутых руках картонную папку, поверх которой лежал небольшой холщовый мешок. Снова устроился напротив Минны, и она сделала над собой гигантское усилие, чтобы не наброситься на папку и не открыть ее одним махом.
— Ваш Альберт Хоффман был мобилизован в тысяча девятьсот семнадцатом, — бросил он, развязывая тесемки дела.
— Как такое возможно?
Яновиц послюнявил пальцы и принялся листать страницы.
— В тот год немецким войскам не хватало людей. Они призывали мальчишек, комиссованных, душевнобольных. Чистое пушечное мясо. Зэкам тоже предложили отправиться на фронт в обмен на сокращение срока. А почему бы и нет? С какой стати им тут прохлаждаться, пока французские снаряды сносят головы нашим ребятам.
— Альберт Хоффман так и поступил?
Яновиц уставил указательный палец в одну из рукописных страниц.
— Да, десятого марта девятьсот семнадцатого. Его отправили на фронт, но ему не повезло. Он погиб в битве при Аррасе двадцать второго апреля того же года. Я там был. Фугасы и шрапнель так и сыпались. Настоящая мясорубка. Парни дохли как мухи.
Минна чувствовала, что эта информация и подтверждала, и опровергала ее гипотезу. Она не сомневалась: Хоффман жив.
— Как он погиб? — спросила она.
— Тут про это ничего не написано, — признал тюремщик. — По большей части оставалось неизвестно, как именно парни перекинулись. Вот и про Хоффмана нет никаких уточнений, ни места смерти, ни где похоронен. Но следует понимать, что́ тогда творилось. Тысячи трупов в день…
— А что в этом мешочке?
Она не могла отвести глаз от полотняной котомки, которую Яновиц положил рядом с папкой.
— Его личные вещи. Семьи у него не было. Вот нам и прислали их сюда, в Моабит.
— Можно?
Яновиц кивнул, Минна взяла мешок и открыла. Вывалила содержимое на стол: зажигалка, медальон с Девой Марией, номерной знак убийцы, погибшего в бою.
Четко выбитые на цинке знаки легко читались:
ALBERT HOFFMANN
BERLIN
15-9-1898
1067543914
Ersatzdivision[101], IX. A. K.
Reservekorps[102]: R. K.
Минна держала в дрожащих пальцах маленькую овальную бляху. В глубине мозга что-то забрезжило…
Яновиц подтолкнул к ней папку, мешок и его содержимое.
— Подарок, — весело бросил он.
— Вы хотите сказать…
— Забирайте все это. Если парень вас заинтересовал, вам это нужнее, чем нам.
— Спасибо, герр Яновиц. Не знаю, как и…
— Ну так не говорите ничего и отпустите меня подремать. Рад был снова вас повидать, фройляйн!
55
— Ты так и спишь с напомаженной головой?
— Это не то.
На пороге своей двери стоял Симон, с волосами одновременно и липкими, и всклоченными. Глаза на едва проснувшемся лице глубоко запали в орбиты, как две заклепки.
— А что это? — спросила Минна.
— Гель для электродов.
— Гель для электродов?
— Сейчас два часа ночи. Чего ты хочешь?
— Мне кажется, я вычислила убийцу.
Она зашла, не дожидаясь позволения. В полутьме заметила эскизы Пауля Клее, кубистский ковер. Ей нравилась эта квартира. Сочетание вкуса и дерзости. Последний бастион искусства завтрашнего дня.
— Бивен едет. Сделаешь нам кофе?
Час спустя все трое сидели в кабинете. Тот же расклад: Симон за своим письменным столом, Бивен в кресле и Минна на диване — руки в карманах, сама сдержанность, хотя открытия этой ночи принадлежали ей.
Найти Бивена не составило труда: он так и не покидал гестапо. Она даже задалась вопросом, есть ли у него настоящее жилье.
Симону понадобилось несколько минут, чтобы одеться и привести в порядок прическу: волосы прилизаны, как на расписной кегле, яхтсменский ярко-голубой пуловер и парусиновые штаны — полное впечатление, что его парусник качается на волнах где-то неподалеку.
В нескольких словах Минна изложила результаты своих изысканий. Альберт Хоффман. Его профиль, совпадающий с профилем их убийцы. Как его мобилизовали. И как он исчез.
— К чему ты ведешь? — с раздражением бросил Симон. Кофе он им приготовил, но без всякого энтузиазма. — Если твой парень погиб, то что это нам дает?
— В том-то все и дело. Я думаю, он не погиб.
— С чего ты взяла?
— Хоффман исчез во время битвы при Аррасе. Там были горы трупов. Он легко мог подменить свою бляху, сняв другую с мертвеца.
— Тебе не кажется, что ты слегка увлеклась?
— Дай ей договорить, — приказал Бивен, на которого гипотеза Минны, похоже, произвела куда большее впечатление, чем на Симона.
Минна в конце концов встала и начала расхаживать за спиной Бивена. Ей казалось, что она разгуливает в тени холма.
— Я представляю себе эту сцену, — заговорила она тоном, который даже ей самой казался слегка напыщенным. — Снаряд сносит лицо Хоффмана. Он выживает после взрыва. Весь день валяется в грязи.
— Почему «весь день»? — спросил Симон, прикуривая «Муратти».
— Потому что санитары могли подобрать раненых только ночью, — вмешался Бивен. — Днем бы их перестреляли как кроликов.
Симон приподнял брови: то ли «я не знал», то ли «это еще надо доказать».
— Итак, — продолжила Минна, — он агонизирует в грязи и холоде. И вот что он себе говорит: если он выкарабкается, у него будет новое лицо. В любом случае другая внешность. Между тем, что его ждет после окончания войны? Тюрьма. Конечно, ему скостят срок за оказанные родине услуги, но так или иначе ему придется еще несколько лет гнить за решеткой. Не считая его печальной славы убийцы женщин. И что он тогда делает? Берет номерной знак у кого-то из лежащих рядом убитых солдат, а в карман тому запихивает свой. Эта бойня — нежданная возможность сменить личность. И существование.
Бивен вмешался. Судя по его настрою, он готов был любой ценой поддержать Минну.
— По-моему, такое не раз случалось. В хаосе боя многие дезертировали или устраивали так, чтобы их считали погибшими. Когда ты в аду, терять тебе нечего.
Симон глянул на гестаповца с некоторым удивлением: подобные рассуждения, да еще с долей сочувствия в голосе, не очень вязались с тем несгибаемым офицером, которого он знал.
Минна порозовела: теперь у нее появился союзник. Бивен поддержал ее, хотя она и чувствовала, что он не совсем объективен.
— Короче, — продолжила она, — он выбрал кого-то приблизительно своих габаритов или же немного похожего на него и поменялся солдатскими жетонами. Комар носа не подточит. Он стал кем-то другим, конечно, изуродованным, но с чистым полицейским досье.
— И что? — спросил куривший с каким-то остервенением Симон.
— А то, что Альберт Хоффман на сегодняшний день разгуливает по Берлину с другим лицом и новым именем.
Симон огрызнулся:
— Это все сплошные россказни. У тебя нет ни единого доказательства, что так оно и было.
— Доказательств у меня нет, но кое-что мы можем выяснить.
Минна встала, порылась у себя в кармане и выложила на стол овальную цинковую бляху.
— Номерной жетон Альберта Хоффмана. С его регистрационным номером и указанием батальона.
— И что?
— А то, что Франц сегодня достал список раненых, с которыми работала Рут Сенестье.
— Все равно ничего не понимаю.
— Нужно сравнить его со списками батальона Хоффмана. Если найдем какое-нибудь общее имя, сомнений нет: это и будет то, которое взял Хоффман, чтобы сменить личность.
Последовало молчание. Минна не была уверена, что мужчины действительно поняли, какую ловкую подмену провернул Хоффман. Он присвоил личность погибшего солдата и был госпитализирован под новым именем. В конце концов он оказался в «Studio Gesicht», где Рут Сенестье в двадцатые годы изготовила для него маску.
Новое имя. Новая физиономия.
— Ладно, — уступил Симон. — Давай делись дальше своими теориями.