Несмотря на все усилия нацизма, здания Берлина несли на себе отпечаток двух предыдущих десятилетий. Годы нищеты, голода, когда в перенаселенных квартирах жгли дрянной уголь и все подыхали от недоедания и холода. Казармы не были исключением. Черные, как терриконы, с фасадами, испещренными бесчисленными окнами, они, казалось, были выстроены из вулканических скал.
Что было лучше — жить в Mietskaserne вроде той, которую они посетили утром, или в таком траурном гарнизоне? Бивен свой выбор давно уже сделал. Он и помыслить не мог присоединиться к солдатам Schutzstaffel, обязанным жить сообща.
Для него мир СС не был ни корпорацией, ни армией. Скорее уж скотным двором.
Генрих Гиммлер, начинавший с разведения кур, таким этот мир и задумал: его овец полагалось кормить, обучать и воспроизводить, строго следуя одной и той же неизменной модели, которую он сам же придумал. Целью было воспроизводство не людей, а сверхлюдей.
Способ их формирования был отработан как по нотам: для самых младших гитлерюгенд, для тех, кто постарше, — строевая подготовка, тренировки, семинары. Курсы, которые претендовали на универсальное образование, а на самом деле лишь мусолили расистский бред «Майн кампф».
Основой основ были физические тренировки. Гестапо, конечно же, проповедовало спорт и следовало пословице «В здоровом теле здоровый дух». Одна незадача: нацистские идеи сами по себе были нездоровыми и большинство этих бравых вояк уже сидело на амфетаминах. Не будем об этом говорить громко.
Еда была еще одной проблемой. Никакого кофе по утрам, в казармах вернулись к старым добрым германским завтракам — молоко и каша из зерновых. Меню обедов и ужинов составляли специалисты по евгенике[110], и самое малое, что можно о них сказать: они не были экспертами в гастрономии.
И последняя препона — женщины. Мэтр Гиммлер желал также контролировать брачные союзы своих подопечных. Никаких свадеб без одобрения Hauptamt, то есть главного управления. Будущая супруга должна подтвердить свое арийское происхождение и пройти медицинское обследование, доказывающее, что она спортивна и в прекрасной физической форме — с прицелом на будущих маленьких арийцев, которых она принесет эсэсовцу-мужу. И наконец, она обязана была получить «философскую» подготовку, основанную на расизме и мании величия, а с другой стороны, пройти множество курсов по уходу за младенцами, кухне и ведению хозяйства. Хорошая жена вяжет, готовит и раздвигает ноги — точка.
Эсэсовцы были подопытными свинками в человеческом обличье, а самое невероятное — они этим гордились.
По всем вышеизложенным причинам Бивен, более всего мечтавший оказаться на фронте, предпочел Allgemeine SS[111], а не SS-Verfügungstruppe, хотя непосредственным предназначением последних и была война на передовой.
Он не хотел быть фермерским петухом на зерновом откорме. А еще меньше — петухом, которому навязывают его курочек.
— Герр гауптштурмфюрер, герр гауптштурмфюрер ждет вас.
Мир военных не боится повторов… Бивен двинулся вслед за солдатом по узкой лестнице — тоже черной — на второй этаж. Знакомая обстановка: он оказался в той же безликой и вычурной атмосфере, что и в гестапо. Скрипучий паркет, тесные кабинеты, столешницы в пятнах, маленькие тусклые лампы. В тени величественных орлов и гигантских свастик скрывался все тот же мелочный расклад, та же дешевая мебель, тот же злотворный дух чинуш, которые только и делают, что подписывают и штампуют.
Наконец он добрался до кабинета Германа Фукса. Они представились друг другу и жизнерадостно щелкнули каблуками. Зато гитлеровского приветствия Бивен так и не дождался: у гауптштурмфюрера была только одна рука.
63
Фукс ему сразу понравился. Лет пятидесяти, выглядит не как эсэсовец, а скорее как воин. Квадратный череп, пепельные короткие волосы, похожие на металлический скребок, под ними полно морщин и изогнутые тонкие губы, напоминающие перевернутую улыбку. По непонятной причине от Фукса несло уксусом.
— Я хорошо знаю Краппа, — начал он, не задав ни единого вопроса о расследовании, которое привело сюда Бивена (по всей видимости, он еще не был в курсе утреннего переполоха в Мейерс-Хофе). — Он из тех, у кого любой день если не паршивый, то невезучий.
Фукс предложил гестаповцу стул: закончат они явно не скоро. Франц уселся и решил забыть про Грюнвальда, Пернинкена и их совместное совещание в полдень. Пусть обойдутся без него.
— Крапп был ранен при Аррасе. Он получил минимум четыре осколка прямо в лицо. Вы слишком молоды и не знали той войны.
Не так уж и молод, подумал Бивен.
— Санитары не стали его подбирать, потому что решили, что ему оторвало голову. Ее не было видно в месиве.
Фукс подождал несколько секунд, чтобы его слова произвели должное впечатление. Но Бивена было не удивить такой жутью, он и сам по этой части мог дать фору.
— Кричать Крапп не мог. Со ртом, набитым грязью, с оторванным носом и лицом в лоскутах он нашел в себе силы доползти до траншей, придерживая окровавленные ошметки.
И украсть номерной жетон у соседа, чуть не добавил Бивен.
Фукс продолжил рассказ, но Бивен едва его слушал. Его заворожил другой факт: без сомнения, офицер потерял руку в бою и теперь описывал историю солдата, оставившего там свое лицо, но ничто не меняло дела. Чувствовалось, что Фукс все равно любит войну. Он говорил о ней как о мощной силе, требующей уважения и преклонения.
В его светлых глазах, словно отлитых из того же металла, что и волосы, отражался ужас, но и неодолимая притягательность боя, разрушения, злоупотребления жизнью, которые и есть война.
Инстинктивно Бивен догадался, что Альберт Хоффман, он же Йозеф Крапп, был того же розлива. Ему не терпелось вернуться на фронт — а в ожидании он кромсал Адлонских Дам.
— Я читал, что Крапп в тысяча девятьсот четырнадцатом женился…
— Когда жена приехала навестить его в госпитале, она убежала. На следующий год они развелись. После войны была куча подобных случаев. Женщины и слышать больше не хотели о монстрах, в которых превратились их мужья.
Бивен продолжал считывать субтитры: для Хоффмана это растерзанное лицо стало лучшей из маскировок. Ему действительно выпал шанс начать жизнь с чистого листа.
— А какие у него здесь обязанности?
— В основном административные поручения. Но когда нас отправят в Польшу, можете мне поверить, он будет не из последних.
— Какой он? Я хочу сказать: как личность?
— Одиночка. Избегает контактов, но ответственный офицер.
— У вас никогда не возникало с ним проблем?
Молчание Фукса было началом ответа. Бивен ждал.
— К нам поступали жалобы, — неохотно признал наконец гауптштурмфюрер.
— Какого рода?
— Женщины… Или, вернее, их мужья. Крапп, можно сказать, нападал на женщин.
— Каким образом?
Фукс вдруг показался усталым. Черты лица осунулись, морщины углубились.
— Формальных доказательств никогда не было…
— В чем заключались эти нападения?
— Лапал, приставал… Но тут трудно разобраться. Когда у человека такая физиономия, его норовят обвинить в худшем…
— Вы подавали рапорт?
— Мы предпочли уладить все по-тихому, отчитали его, но не стали гнать волну.
— Как он отреагировал?
— Все отрицал, конечно, ссылаясь на то, что и шага не может ступить на улице, не вызвав панику.
— Я не понимаю. Йозеф Крапп носит маску, ведь так?
— Вы никогда его не видели?
Силуэт в мундире, глаз, уставившийся сквозь черную вуалетку. Настоящий ангел смерти.
— Нет, — солгал он.
— Его маска может создать иллюзию на расстоянии, но вблизи… Один глаз у него деревянный, маска из раскрашенной меди, очки служат креплением, и все это совершенно застывшее.
— У вас есть его фотография?
— Нет. Мы всегда с уважением относились к его отказам фотографироваться.
Эта полная сочувствия речь была трогательной, но Бивен знал истинное положение вещей в мире СС: нацисты всегда защищали своих. Во времена СА Франц счет потерял изнасилованиям, вымогательствам и убийствам, которые ему приходилось покрывать. Все руководители СС уже побывали в тюрьме. А потому их представления о законе были весьма специфичными…
— А еще эта история на катке.
— Расскажите.
— Краппа застали в женской раздевалке, когда он воровал обувь.
Бивен почувствовал, как по жилам прошла волна жара. Вот как Крапп добыл свою коллекцию. Раздевалки. Катки, бассейны, спортивные центры…
Внезапно он решил действовать в лоб:
— Мы попытались задержать его сегодня утром.
— По какой причине?
— Вы же знаете правила: я не могу ничего сказать.
Фукс понимающе кивнул. Для таких вояк «секрет» и «респект» были синонимами.
— Он ушел от вас?
— Да.
— Я не удивлен. Несмотря на увечье и возраст, Крапп остается отличным эсэсовцем. Быстрый, с развитой интуицией, всегда начеку. Его трудно застать врасплох.
Будешь всегда начеку, когда убил четырех женщин.
— Вы имеете представление о том, где мы можем его найти? Друзья, у которых он мог бы прятаться? Коллеги?
Фукс встал. Правый рукав, сложенный и пристегнутый английской булавкой, свисал, как шарф с вешалки.
— Повторяю, он одиночка. Ни друзей, ни семьи. И денег тоже нет. Государственная пенсия, которую он получает, сущие гроши, да и офицерское жалованье немногим больше. На самом деле у Краппа нет никого, кроме нас. SS-Verfügungstruppe.
— Думаете, он придет прятаться сюда?
— Сомневаюсь. Еще раз говорю: он не рядовой эсэсовец. Он опытный, умный. К тому же из-за своего лица ему множество раз приходилось прятаться, изобретать уловки, чтобы остаться незаметным.
— Из-за своего лица и из-за своих пороков.
— Если угодно.
— Вы правда ничем не можете помочь?
— Могу.