Новая улыбка: он спасет ее, уверен.
А это было самым важным.
83
Проснувшись, она решила, что ее арестовали. Четыре цементные стены, голая кушетка, грязное одеяло. Голая лампочка на потолке освещала все белым враждебным светом. Она в гестапо? Пленница? Постоялица?
К руке была подсоединена капельница. Запах рвоты досказал остальное. Ей оказали медицинскую помощь. Промыли желудок. Прочистили. Но этот госпиталь выглядел чертовски странно.
Потом память вернулась.
Пожар. Таблетки. Кома. Бивен наверняка подумал, что она попыталась покончить с собой. А она просто хотела заснуть поглубже… Забыть все… и не просыпаться.
Ладно, не стоит играть словами.
Она видела, как горит ее клиника. Она слышала, как трескается человеческая плоть под напором огня, как взрываются кости, когда градусы взлетели вверх. Люди Менгерхаузена держали ее. У нее начался нервный срыв, потом она рухнула в свою тачку. Без движения и без мыслей. В каталепсии. А Брангбо все горел.
Но почему они это сделали?
«Можешь поблагодарить своего дружка Бивена».
Несмотря на ночь, проведенную в коме, она не смогла забыть его слова. Значит, это она виновата…
А он спал у ее изголовья, сидя на полу, пристроив локоть на ее кушетку и уткнув в него голову. Так спят звери, подумала она. Сон глубокий, но чуткий, подкрепляющий, но тревожный.
На самом деле ей не в чем было его упрекнуть. Она сама позвала его на помощь, сама толкнула его на конфликт с Менгерхаузеном. Между прочим, все это началось намного раньше и, честно говоря, совершенно от них не зависело. Их захватило половодье кошмаров и мерзости, и что бы они ни пытались сделать, было так же тщетно, как усилия тонущего человека.
— Ты проснулась? — спросил Бивен, поднимая голову.
— Да, пару минут назад. Где я?
Его здоровый глаз был открыт ненамного шире второго.
— В гестапо.
— Почему?
— Здесь, по крайней мере, у меня под рукой был медик. Как себя чувствуешь?
— Лучше, чем ты, как мне кажется.
Обрывки воспоминаний. Заботливые руки Бивена, «мерседес», ветер в лицо…
— Откуда ты знал, что не нужно вызывать рвоту?
— В СС нас учат оказанию первой помощи.
— Вашим жертвам?
Он улыбнулся. Она улыбнулась. В этом осколке мгновения было что-то мягкое, тайное, как краткий миг счастья, удержанный зеркалом.
— И что ты думаешь? — спросила она, решив прервать очарование. — Что я пыталась покончить с собой?
— Я ничего не думаю.
— Я не пыталась покончить с собой.
— Ну вот и ладно.
Он снова перешел на ироничный тон, который неизменно выводил ее из себя.
— Ты ничего не понимаешь, — презрительно бросила она.
Он придвинулся и нерешительно взял ее руки в свои.
— Послушай. Скажем так: ты не покончила с собой, но все же немного этого хотела. Никто не гарантирован от приятного сюрприза.
— В любом случае… спасибо.
На нее вспышкой нахлынули картины аутодафе — вопли, треск, когда крыша обрушилась в россыпи углей. Менгерхаузен заставил ее смотреть. Он поймал ее в ловушку, сунув под нос ее ответственность, неосмотрительность, спесь. Третьему рейху не оказывают сопротивления. Не противятся Божьему промыслу.
«Можешь поблагодарить своего дружка Бивена».
Гестаповец встал и еще раз встряхнулся, избавляясь от остатков копоти, забившейся в складки куртки, прилипшей к брюкам.
— Пойду принесу тебе кофе.
— Я бы предпочла коньяк.
— Его нет в меню.
— Я пошутила.
— Ну конечно. Шутка пьянчужки.
Он сказал это жестким тоном, полным упрека. Стоит подпустить его слишком близко, и он обрушит на нее весь свой арсенал нотаций, запретов, ненавистной доброжелательности. Нет, это не для нее.
— Идти можешь? — спросил он.
— Думаю, да.
Бивен подобрал с пола какую-то коричневатую косуху и протянул ей. Минне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать свою пресловутую замшевую куртку, обгоревшую и с дыркой посередине.
— Едем в морг, — бросил он, — это тебя отвлечет.
84
Утро понедельника в Берлине.
Они неслись, подставив лицо ветру, и день обещал был прекрасным. Солнце уже поднималось над крышами, лакируя город восковыми красками. Еще не вполне протрезвевшая Минна расслабленно плыла в заре, играющей контрастными оттенками. На улицах каждый предмет, каждая мелочь словно просыпались в полной готовности к борьбе за право существования в нарождающемся дне.
Минна закрыла глаза и представила себя в Индии. Она никогда там не была, но видела фотографии, причем цветные. И решила, что все женщины и мужчины там черные, носят разукрашенные одежды и всегда держат в руках цветы. Смятение чувств. Море лепестков, исходящих запахом гниения. Она подняла веки: этим утром таким она видела Берлин.
В подметавших свои тротуары хозяевах кафе в белых фартуках, в уже поблескивающих на солнце вывесках и в спешащих на работу женщинах она замечала те же контрасты. На лицах лежали тени, между тем повсюду вспыхивали зажженные зарей разноцветные сполохи, словно показывая, что нацистам еще не удалось все перекрасить в серый.
Бивен, не отводя глаз от дороги, кратко пересказывал последние события — похоже, он в этом успел поднатореть. Убита еще одна женщина. Йозеф Крапп/Альберт Хоффман никогда не был Мраморным человеком. Он погиб на пустом месте — во всяком случае, не из-за своей виновности в этой серии убийств. Их троица оказалась самыми никчемными следователями, каких только носит земля, и первая — Минна, сочинившая эту байку про Хоффмана.
Разумеется, Бивена отстранили от расследования и отправили в самый вонючий отстойник из всех служб СС. Симону и ей самой предлагалось вернуться к их профессии — насколько возможно, раз уж у нее больше не было Брангбо. У них был шанс, и они его прохлопали. Гестапо найдет других ищеек, чтобы выследить преступника.
Подъехав к госпиталю «Шарите», Бивен припарковался и подвел итог:
— У нас нет никакого права встречаться с судмедэкспертом. И нельзя сказать, что он мне друг. Но Кёниг, так его зовут, не может знать, что у меня отобрали расследование. Сегодня утром мы должны добыть максимум информации. Это наш последний шанс.
Минна едва его слушала. Как она отреагирует, увидев труп? Она специализировалась на недокормленных безумцах. На эту новую жертву, безусловно такую же красивую, как и предыдущие, великолепно питавшуюся, изящно сложенную, смотреть будет куда тяжелее, чем на привычные Минне трупы. Кощунственная смерть — та, что уносит красоту и молодость…
Бивен повернулся к ней, опершись локтем о спинку ее сиденья и не снимая руки с рычага скоростей.
Он вонял пеплом, вонял потом, вонял бессонной ночью.
И честное слово, ей это нравилось.
— Давай поставим точку в истории с этим пожаром, — приказал он. — Позавчера я поехал слегка тряхнуть Менгерхаузена. Я угрожал ему. Я ударил его. Серьезная ошибка. Я рассуждал, как если бы мы жили в нормальном мире, где мои кулаки могут навести страх на кого угодно. Но не на субъекта вроде Менгерхаузена. Он и ему подобные сами порождают страх; это они породили меня и других тупиц из СС.
Его взгляд на случившееся глубоко задел Минну.
— Ты говоришь только о самом себе. Плевать мне на твои эсэсовские переживания. Если родился в навозе, не удивляйся, когда однажды мордой в нем и проснешься. Мои пациенты погибли. Никто не сможет их вернуть.
— Они были обречены, и ты это прекрасно знаешь. Программа уничтожения запущена. Не знаю, как именно они будут действовать, но в общих чертах они тебе это уже обрисовали, рассказав о замке в Верхней Швабии. И такие центры уничтожения будут организованы повсюду в Германии.
— Это Менгерхаузен всем руководит?
— В той или иной степени. У него очень размытый статус. Он вроде и есть, и в то же время его нет. Он придумывает проекты, но ничем не управляет. По-моему, его деятельность распространяется и на многое другое, но всегда с одной и той же целью.
— Какой?
— Устранить аномалии, укрепить надежные звенья.
— Как это?
— Тут я ничего не могу больше сказать. Лучше всего забыть про этого ублюдка.
Бивен был прав — но как стереть из памяти подобную сволочь с его трубкой из человеческой кости? Как выбросить из головы вопли больных в пламени?
— У тебя есть что-нибудь выпить?
— Это уж точно не выход.
— Ответь на вопрос.
Он протянул руку и открыл бардачок. Бутылка коньяка — его тайная заначка. Она открыла ее и отпила прямо из горлышка.
Первый глоток алкоголя в восемь утра. Ничего, она и не такое выделывала. Обжигающая жидкость заставила ее закрыть глаза и откинуть голову.
— Полегчало?
Она не ответила. Ее мысли не шли дальше этого глотка с карамельным привкусом. Идеальное существование. Животный взгляд на мир — ни сознания, ни размышлений. Жить только данным моментом, а если этим моментом оказывался глоток алкоголя, то еще лучше.
— А где Симон? — вдруг спросила она.
— Представления не имею. После истории в метро он вернулся к себе. В полном шоке. Надеюсь, гестапо оставит его в покое.
— Они знают, что он был с тобой в U-Bahn?
— Они знают все. Расследование поручено другому парню. Филипу Грюнвальду. Он почти так же глуп, как жесток. Настоящая опасность для общества. Потом заедем к Краусу и глянем, все ли с ним в порядке.
Они пошли через сад. Минна взяла Бивена под руку и держалась за него. Они миновали коридоры и двери. Наконец добрались до маленького амфитеатра с застекленными стенами. Анатомический театр. Минна прекрасно его помнила.
— Я ждал вас, — бросил человек в белом халате.
Они подошли ближе. Кёниг откинул простыню и обнажил тело. Мгновенно в Минне проснулся врач. Она не стала задерживаться ни на разверстой ране с отвратительными ошметками внутри, ни на ангельском личике, застывшем, как голова кариатиды.
Она сосредоточилась на теле в целом. Текстура кожи, пропорции членов… прежде всего она заметила на бедрах тонкую сеть растяжек. Затем едва видимый рисунок: начинающееся варикозное расширение на внутренней поверхности ног.