Увидела отечность на ляжках и коленях.
Перевела взгляд на лицо и отметила на висках хлоазмы — пятна, вызванные воздействием солнца.
— Эта женщина была беременна, — объявила она.
Кёниг сначала бросил на нее подозрительный взгляд, потом вроде расслабился. Он признал в ней коллегу, одну из посвященных. Змея, обвивающая посох Эскулапа[126], — самое мощное связующее звено между медиками. Они все братья или, по крайней мере, сотоварищи.
Кёниг развел руками в перчатках, признавая очевидность.
— Конечно, — просто признал он. — Как и три другие.
III. Колыбели
85
Симон Краус совершенно не понимал, что с ним происходит. Он безропотно последовал за эсэсовцами, оказался в фургоне, потом в камере гестапо. Он больше не дышал, не думал и в любой момент был готов получить удар или — почему бы нет? — пулю в голову.
Но ничего подобного не случилось.
Даже сама обстановка была не столь впечатляющей, как он воображал. Он представлял себе кровь на стенах, вопли в коридорах, выстрелы во дворе. Nada[127]. В ту ночь в застенках Geheime Staatspolizei все было спокойно.
Однако он не спал. Забившись в угол своей темницы, он ждал. Страх сделал остальное, парализовал тело, отравил каждую мысль. Всю ночь он вздрагивал, прислушивался, трясся.
Только на заре рассудок взял верх. С первыми лучами дня — в его темнице имелось окошечко, расположенное высоко наверху, — он принялся анализировать ситуацию.
Что-то явно пошло наперекосяк. Человек по имени Грюнвальд заявил ему, что Симона обвиняют в убийстве Адлонских Дам. Конечно, он подходил по профилю: психоаналитик (и любовник) каждой жертвы, к тому же вхожий в «Вильгельм-клуб». Мужчина вроде него вполне мог завести Сюзанну, Маргарет или Лени на Музейный остров или вглубь Тиргартена… Но как он мог попасть под подозрение, если настоящий убийца, Йозеф Крапп, погиб на его глазах не далее как сегодня утром?
По зрелом размышлении становилось ясно, что Грюнвальд наверняка конкурент Бивена, навязанный вышестоящим начальством. Но в чем заключается его встречное расследование? Почему под прицел попал именно Симон? Оставалось только молиться, чтобы Бивену удалось со всей определенностью доказать виновность Краппа…
Он все еще копался в своих предположениях, когда в самом начале дня его освободили. Без единого слова объяснений. Симон очутился на улице, по-прежнему перебирая свои гипотезы. Наверное, Бивен уже подал отчет начальству. Смерть Краппа/Хоффмана положила конец любым подозрениям. Симон был чист. И почти разочарован. Он провел целую ночь в средоточии ужаса, и ему совершенно нечего было рассказать…
И вот он шагал на заре по Берлину.
Он добрался до своего кабинета, ведомый инстинктом, как старая лошадь в кожаных шорах. Душ. Одежда. Кофе. Сознание начало узнавать каждый предмет, каждую деталь, видя в них подтверждение доброй вести: он избежал пыток и смерти. Его миновало то, чего любой берлинец боялся больше всего: испустить дух под ударами гестаповцев или на колючей проволоке концлагеря. Он спасен! Симон готов был расцеловать свою итальянскую кофеварку, свои эскизы Пауля Клее, свою инкрустированную мебель…
Он жмурил глаза, как толстый кот, уютно устроившись в кресле, когда в дверь позвонили. Он рано радовался. Со сжавшимся сердцем — размером с тлеющий уголек — он открыл, спрашивая себя, не лучше ли на этот раз собраться «с вещами на выход».
На пороге под ручку стояли Бивен и Минна, но принять их за парочку не представлялось возможным. Физически и, скажем, эстетически они находились на разных полюсах. Он в штатском тряпье, которое, казалось, снял с трупа бродяги, она в обгоревшей трапперской куртке (бог знает почему) все с той же обольстительной томной мордашкой, но словно усохшей вдвое.
Мысль, что они явились угоститься шампанским — в честь победы, — мелькнула у него в голове и вызвала ощущение подступающей мигрени. В восемь утра он был не совсем в форме. Но на их лицах не было и тени триумфа победителей. Что еще случилось?
Все расселись и решили выпить кофе. Он поспешил рассказать про свой арест. Имя Грюнвальда вроде не понравилось Бивену.
— Но они же выпустили меня, верно? — провозгласил Симон трелью утреннего горна. — Я подумал, что ты представил им отчет и…
— Ничего я не представлял, а выпустили тебя, потому что произошло нечто новое…
Десять минут спустя пришел черед Симона съежиться в кресле. А он-то думал потрясти их историей своего пребывания в застенках… Заведение Минны сгорело. Ладно. Малышка фон Хассель впала в кому. Чудо, что такое не случается с нею чаще.
Но главное, совершено новое убийство. Грета Филиц, последняя женщина, которая видела во сне Мраморного человека, четвертая в списке, мертва…
Грета, моя дорогая Грета… Он оттеснил ее в дальний уголок мозга, чтобы оплакать позже, в одиночестве и тишине.
Итак, они ошибались по всем статьям.
Симон даже успел оценить иронию ситуации: пока он ожидал казни в доме 8 по Принц-Альбрехтштрассе, Бивен и какой-то врач в нескольких метрах от него вытаскивали Минну из комы. Гримасы судьбы!
Но самое интересное гости оставили на закуску: Грета Филиц, как и три другие жертвы, была беременна.
Как ни странно, первым делом его поразила мысль: как же эти женщины провели его! Он их слушал, анализировал, он их обольщал и ими же манипулировал, он их шантажировал… но не знал основополагающего факта: в последние месяцы они преобразились, они готовились родить, а он-то еще грозился выдать их гестапо…
Очередная промашка… Но зачем они приходили на сеансы? Зачем им нужны были эти урезанные откровения? Но они не выдумывали пугающие сны. Может, ключ именно в этом. Они были беременны. От мужа. От любовника. Их дело… Но Мраморный человек действительно являлся им во снах. Именно страхом и объяснялись их регулярные посещения — они хотели избавиться от страха. Носить ребенка в полном спокойствии. Очистить душу…
— Что вы задумали на самом деле? — спросил он больше для того, чтобы положить конец собственным размышлениям.
— Начать расследование с нуля.
86
Симон не был уверен, что готов подписаться на новую кампанию. Если он правильно понял, четвертое убийство произошло, пока он сидел в камере. Чем и объясняется его утреннее освобождение. Однако нож гильотины прошел слишком близко… У него пропало желание заигрывать с миром СС.
Бивен не дал ему времени на размышления:
— Мы с Минной думаем, что беременность и была побудительной причиной убийств.
— То есть?
— По словам судмедэксперта, убийца каждый раз изымает эмбрион.
Симон вспомнил виденные им снимки. Убийца погружал руки во внутренности жертв. Он их кромсал, резал, осквернял. Но это не было ни чистой жестокостью, ни мерзким ритуалом — он доставал эмбрионы.
— Может, он гинеколог? — предположил Симон.
— Не исключено, — откликнулась Минна. — Во всяком случае, он умеет оперировать, а это не всякому доступно.
— Почему он это делает?
— Кто его знает, — ответил Бивен, — но он был в курсе беременностей, а ведь это держалось в глубоком секрете.
— Кто тебе сказал?
— Ты.
— Как это я?
— А ты сам знал?
— Нет.
— Раз уж даже их собственный психоаналитик ни о чем не подозревал, значит эти женщины действительно не желали ни с кем об этом говорить.
Минна прикурила сигарету и с самым серьезным видом заявила:
— В конечном счете, может, это их гинеколог и есть.
— Прежде всего следует выяснить, кто был их ведущим врачом, — кивнул Бивен. — С некоторыми шансами окажется, что у всех четверых один и тот же.
Симон пробрался к себе за стол и достал «Муратти». Эта парочка начала действовать ему на нервы. Они что, уже забыли, как промахнулись со своими первыми гипотезами? И что из-за их бредовых домыслов погиб человек? Труп еще не остыл, а они уже готовы все начать по новой…
— Погодите, — призвал он их к порядку. — Что-то вы слишком торопитесь выбросить на помойку все, что вчера еще казалось звонкой монетой. Значит, наш убийца уже не фетишист обуви? И его вовсе не тянет на берега Шпрее? И его маска больше не имеет значения?
Минна встала и с серьезной миной принялась разглядывать, как в первый свой визит, корешки книг по психиатрии в его библиотеке.
— Ничего мы не выбрасываем, — буркнул Бивен, — но мы же видим, к чему это нас привело. Теперь нужно искать новые зацепки. Убийца знал, что эти женщины беременны. Он или медик, или кто-то из близких, или же, почему бы и нет, их общий любовник. Придется копать в этом направлении…
Минна повернулась к Симону:
— Кто знает? Может, это ты отец…
Мысль уже приходила ему в голову. Что до Сюзанны и Лени, это исключено, он с ними не спал как минимум год. С Маргарет месяцев шесть назад…
А вот Грета… Нет, и с Гретой невозможно.
— А почему бы мужьям не быть отцами, по-простому?
На самом деле Симону и карты в руки, чтобы ответить на его же вопрос: если вспомнить промышленника Вернера Бонштенгеля, который весил чуть ли не больше, чем поставляемые им станины, генерала Германа Поля, не вылезающего с маневров, и банкира Ганса Лоренца, которому перевалило за семьдесят пять, ни один из них не мог считаться идеальным производителем, но всяко бывает…
Оставался Гюнтер Филиц, пятидесятилетний аристократ, безусловно готовый выполнить свой супружеский долг. Но Грета не высказывала особых восторгов на эту тему. По правде говоря, когда все четыре дамы рассказывали о своей сексуальной жизни, будь то на кушетке в кабинете или даже в его постели в спальне, то повторяли одно и то же: ее не было.
— Так в чем на самом деле заключается ваша идея? — не сдавался Симон. — У четырех женщин был один любовник на всех, и теперь он надумал вернуть себе то, что забыл в их животах? Ничего умнее вам в голову не пришло?