Никто не ответил. Это молчание несло в себе их личное поражение, их угрызения за склонность к чересчур легковесным гипотезам, к непродуманным подозрениям, вплоть до их общего фиаско — смерти Йозефа Краппа.
Версия была красивой, что да, то да. У Минны настоящий талант строить карточные домики, а Бивен, этот мужлан на подхвате, всегда готов поддержать ее, не задавая вопросов. Вообще-то, Симон мог и не завидовать: его теории о человеке, который беспрепятственно перемещался из снов в реальность, тоже дорогого стоили.
— Одно совершенно очевидно, — заговорил эсэсовец, — история с беременностями не может быть простым совпадением. Из этого и будем исходить. Надо найти отцов. Опросить гинекологов. Наверняка между убийствами есть связь.
— Они не хотели детей.
— Что? — вздрогнув, спросила Минна.
— Эти женщины не хотели детей. Они выполняли свой супружеский долг, принимая меры предосторожности, и ничего больше. Они боялись будущего, того мира, который строит Гитлер. Они не хотели такого для своего потомства.
Бивен пожал плечами:
— Они просто врали. Мне кажется, не очень-то они тебе доверяли…
Соль на открытую рану.
— К вопросу о доверии, — перешел Симон в контратаку, — как ты объяснишь, что судмедэксперт сообщил тебе о беременностях только после четвертого убийства? И то лишь потому, что Минна была там и сама заметила?
Бывший офицер поморщился:
— Кёниг, судмедэксперт, признался, что получил особые указания. Ни я, ни Макс Винер не должны были знать об этом важнейшем факте.
— Почему?
— Представления не имею. Может, мое начальство решило, что это вызовет дополнительный скандал. В нацистском мире Mütter[128] неприкасаемы.
Симон встал, обошел стол и прикурил новую сигарету, присев на край столешницы.
— Копайтесь в вашей истории с эмбрионами, если вам угодно, а я по-прежнему сосредоточусь на маске.
— То есть? — спросила Минна с искренним любопытством.
— Вспомни, — ответил он. — Это ведь ты сказала нам, что Рут Сенестье работала в кино.
— Верно. Она изготавливала декорации и бутафорию.
— А вдруг это она сделала маску к «Der Geist des Weltraums»? Рут, без сомнения, была знакома с убийцей. Она единственная, кого убрали, скажем так, по объективным причинам. Ее хотели заставить замолчать. Истину следует искать на киносъемочных площадках.
Бивен хлопнул себя по ляжкам чисто крестьянским жестом, совершенно не вязавшимся с тем, кем он стал, но выглядевшим до удивления естественно.
— Ладно. Приступим немедленно. Я при исполнении с полудня, но до того успею кое-что сделать.
— При исполнении чего?
— Новая работа в гестапо. Предпочитаю о ней не говорить.
— Очередной благородный труд…
— Намного хуже, чем ты думаешь. Но сначала мне нужно забрать из штаб-квартиры свою папку с делом.
— И тебе позволят? — удивилась Минна.
— Конечно нет. Я просто пересниму наиболее важные детали, а ты потом распечатаешь.
Бивен и Минна с понимающим видом переглянулись. Симон сжал кулаки. Черт знает что… Эти два идиота не только считали себя хитроумными ищейками, но, кажется, еще и вообразили, что влюблены.
Симон по-прежнему восседал на столе, уставившись на дверь: красноречивое приглашение очистить помещение.
— Потом, — продолжил Бивен, словно не замечая его знаков, — Минна начнет поиски гинеколога, курировавшего жертв.
Симон вдруг вспомнил, что сегодня понедельник и у него расписан весь день после двенадцати. Если он хочет что-то выяснить о Рут Сенестье и киностудиях, придется отменить встречи. Господи, эта история оставит его с голой задницей.
Засунув руки в карманы, он направился к входной двери, чтобы выпроводить посетителей.
— И последнее, — предупредил Бивен, — берегись Грюнвальда. Он не из тех, кто легко выпускает добычу.
— Что я могу поделать? Если я не убивал Грету, что́ он может мне пришить?
— Просто будь осторожен, и все.
Если профессиональный мастер устрашения дает такие советы, значит вчерашний нацист действительно ужасен. Что ж, посмотрим.
Он закрыл дверь за посетителями и рухнул в кресло. Ему не давала покоя все та же мысль, все то же унижение: вранье его пациенток. Как он мог проморгать такое? Как мог ничего не почувствовать? Любовники. Беременности… Он подумал о дисках с записями, о своем «храме истины». И горько усмехнулся.
Чего он решительно не понимал, так это глубинных причин их лжи. Для чего приходить к нему на консультацию и при этом вешать ему лапшу на уши или скрывать правду? Без сомнений, все четверо им манипулировали. Но зачем? И сговорились ли они заранее?
Он подумал, что стаканчик шнапса ему не помешает, но не выбрался из кресла. Заснул, как труп в глубине озера.
87
— Проезжай чуть подальше.
— Докуда?
— Еще немного. Вернешься за мной через полчаса.
— Ты управишься?
— Не волнуйся. Останови здесь.
Бивен вышел из «мерседеса», взял фотоаппарат «Voigtlander Avus» и попрощался с Минной коротким кивком. Почти бегом двинулся в обратном направлении по Принц-Альбрехтштрассе, миновал постовых, которые не бросили на него ни одного косого взгляда и не начали шептаться у него за спиной. В конечном счете вполне возможно, что новость о его разжаловании еще не разнеслась по кабинетам или же о смерти Краппа официально до сих пор не объявили. Странно.
Он пересек залитый светом вестибюль и зашагал по широким ступеням. Он ожидал, что штаб-квартира гестапо покажется ему чужой, а то и враждебной. Ничего подобного. Старая добрая школа искусств по-прежнему принимала его, как князя в родном замке.
На третьем этаже Бивен еще ускорил шаг, но на него никто не смотрел. Дверь его кабинета была надежно заперта. В это мгновение появился Альфред, ступая таким легким шагом, что больше напоминал жука, а не солдата в подкованных сапогах.
— Гауптштурмфюрер? Но что…
— Я забыл свои вещи. У тебя есть ключи от моего кабинета?
— Да, но…
— Давай открывай.
Альфред повиновался.
— И чтоб никто меня не беспокоил, — приказал он, как будто все еще оставался здесь хозяином.
Он вытащил связку ключей из пальцев Альфреда, закрыл и запер дверь. И наконец перевел дух, привалившись спиной к стене. Он даже позволил себе усесться — не на свое привычное место за письменным столом, а на стул для подозреваемых. Будет ли ему не хватать этого кабинета? Конечно нет. А его обязанностей? Еще того менее. Погон? В конечном счете все эти знаки различия были лишь химерой. В определенном смысле прилежнее всего свой долг выполняли те, кто находился в самом низу иерархии. Доблесть рядовых…
Он достал фотоаппарат Минны. Грюнвальд еще не засылал своих сбиров совершить набег на его папки. Он быстро выбрал самые главные — сфотографировать все не хватит времени, и в любом случае Минна выдала ему всего три кассеты на двадцать четыре кадра каждая. Он разложил листы на столе и принялся за дело.
Весь в поту — жара, мандраж, дверная ручка, которая могла задергаться в любую секунду, — он старался действовать как можно скорее. Закончив, глянул на часы: двадцать три минуты. Он даже опережал график, обговоренный с Минной. Сложил папки, осторожно высунул нос в коридор. Путь был свободен.
Он засунул пленки в карман, спрятал фотоаппарат под куртку и вышел. Редкие мундиры, попадавшиеся по дороге, казалось, его не замечали. Может, он просто стал невидимкой.
Он отдал ключи Альфреду и пошел дальше. И уже почти добрался до лестницы, когда его окликнул голос:
— Бивен.
Он обернулся и увидел приземистого типа, затянутого в пожеванный мундир. Лицо его имело цвет репы (и такую же форму). Волосы торчали во все стороны, а мутные глаза отливали светло-серым. Один глаз затянут белесым бельмом — взгляд слепца. Мужик вряд ли хорошо видел.
— Я унтерштурмфюрер Кохмидер. Твой новый шеф, парень.
Мужчина сжал его руку, как будто хотел ее отвинтить.
— Очень приятно, — ответил Бивен.
Мужчина разразился свирепым смехом — его зубы призывали к молчанию: любые руины, где бы они ни находились, достойны уважения. «Очень приятно» Бивена прозвучало как провокация. В СС так не выражаются.
— Кончай выдрючиваться, — ответил Кохмидер. — Грузовик на заднем дворе. Отправляемся через десять минут.
— Какое задание?
— Я же тебе сказал: не выдрючивайся.
Бивен посмотрел на унтерштурмфюрера. И вот с таким отребьем он будет отныне проводить свои дни. Totengräber. Сборщики трупов. Стервятники службы СС.
— Вы не ответили на мой вопрос.
Кохмидер сделал глубокий вдох и изрек напыщенным тоном:
— Я бы сказал так: наше сегодняшнее задание не будет существенно отличаться ни от вчерашнего, ни от завтрашнего. — Его лицо неожиданно приобрело плотоядное выражение. — Мы подберем все чертовы еврейские трупешники, которые валяются в Берлине. Вот что мы сделаем.
— Короче, гарантийное обслуживание.
Кохмидер подмигнул ему — бельмо исчезло под бледным веком.
— Чую, ты мне понравишься, — бросил нацист, сплевывая на пол. — Будешь делать ровно то, что тебе говорят, и забудь свои прошлые замашки. С этим покончено. И кстати, сдери-ка свои погоны, да побыстрее. Теперь ты у меня под сапогом и моли небо, чтобы я не велел тебе его вылизать. А то и оба.
Бивен щелкнул каблуками.
— Слушаюсь, унтерштурмфюрер.
— Вот так-то, кретин, — хмыкнул Кохмидер. — И скажу тебе еще одну штуку: тут графьев нету. Juden, они ж не всегда мертвые, когда мы приходим. Значит, нам их и приканчивать, усек? В любви не мелочатся.
Внезапно в голове у Бивена вспыхнуло воспоминание: в одном из приключенческих романов, прочитанных в юности, где дело происходило в Индии, речь шла об особой касте, о неприкасаемых, единственных, кто мог касаться трупов — и сжигать их на берегу реки.
Он стал частью неприкасаемых нацизма. Браво, Бивен.