Минна положила руки ладонями на стол:
— Отлично. Еще один большой вопрос — маска. Почему убийца в момент совершения преступления надевает маску?
— Это уже обсуждалось тысячу раз, — вмешался Симон. — Мы с тобой сегодня просмотрели фильм и ничего из него не извлекли. Наш убийца помешан на маске, а еще на снах, вот и все, что можно сказать. Он и самого себя считает сновидением. Сновидением, несущим смерть.
Бивен хмуро заметил:
— Ну и зачем все снова перебирать? Понятно, что наш субъект больной псих, но нам это ничего не дает в смысле способа поймать его.
У Минны вроде открылось второе дыхание:
— Значит, единственное, что у нас остается, — это «Лебенсборн».
— То есть?
— С большими шансами Грета Филиц обратилась за оплодотворением в клинику «Цеертхофер». А что, если и остальные тоже?
— С чего ты это взяла?
Психиатр уставила свои черные глаза в око циклопа Бивена:
— Мы с Симоном сегодня присутствовали на странной мессе. Нацистские духовидицы, которые от всей души молятся, чтобы фюрер обрел свое жизненное пространство.
— Не понимаю.
— Можно предположить, что, несмотря на легкомысленные манеры, Сюзанна, Маргарет, Лени и Грета тоже принадлежали к этим фанатичкам. Почему бы им не подарить ребенка Гитлеру?
— Допустим. Какая связь с их убийством?
— Не знаю, но следует поближе познакомиться с «Лебенсборн».
— Ноль шансов туда проникнуть. Это настоящие бункеры.
— У меня есть план.
Бивен присвистнул. Симон вздохнул. Похоже, их совершенно не привлекала перспектива втравиться в очередную авантюру в духе фон Хассель.
— Вы не беспокойтесь, — заверила Минна, заметив их замкнувшиеся лица, — я сама разберусь.
— Это как?
— Пойду по следам Адлонских Дам. Попрошу, чтобы меня оплодотворили в одной из их клиник.
Бивен, катающий свой бокал с коньяком в ладонях, не смог скрыть удивления:
— А что потом?
— У меня будет доступ к их картотеке, чтобы проверить эту гипотезу и узнать, обращались ли Дамы в «Лебенсборн» и кто отцы зародышей.
— Какая связь с убийствами?
— Возможно, речь идет об одном и том же… производителе. И об одном и том же убийце…
Симон хлопнул в ладоши, словно аплодируя несусветному абсурду:
— Час от часу не легче! А с какой стати производителю стать убийцей?
— Это еще одна из моих гипотез.
— А почему не врач? Или медсестра? Или, на худой конец, консьерж?
— В любом случае, оказавшись на месте, я смогу узнать имена, определить, кто за этим стоит. Я…
— Кандидатки в «Лебенсборн» проходят жесточайший отбор, — прервал ее Бивен.
— Ну и что?
— Не хочу тебя обидеть, Минна, но у тебя ноль шансов, что тебя примут.
— Почему?
— Им нужны прежде всего блондинки атлетического сложения. Согласись, совсем не твой профиль.
— Ты забыл про главное — мою кровь. Пусть я невысокого роста и темноволосая, я фон Хассель. У меня самая чистая родословная во всем Берлине. Наша семья восходит как минимум к двенадцатому веку, и мы принадлежим к одному из самых благородных родов. Тысячелетний рейх не может отказать такой кандидатуре.
Пришел черед Симона улыбнуться:
— Поговорим о твоей крови. — Он протянул руку над столом и вынул бокал из ее пальцев. — Если ты действительно хочешь попробовать провернуть этот трюк, то придется тебе придерживаться сухого закона. В твоих венах полно алкоголя. Ты не пройдешь и первичного обследования.
Минна сглотнула — слюны не было ни капли.
— Ты на это способна? — спросил Симон.
— Без проблем.
110
Симон решил вернуться домой пешком по берегу Ландверканала, а потом вдоль Шпрее до Потсдамской площади — пять километров быстрого шага пойдут ему на пользу.
Итак, малышка фон Хассель снова отхватила самый жирный кус. Ее планам проникновения в «Лебенсборн» дана зеленая улица. Еще один способ покрасоваться. И ни малейшего интереса к маске и фильму «Космический призрак»… Однако именно в этом направлении они рано или поздно найдут убийцу! Психически неуравновешенный человек — актер, режиссер, техник, кто угодно со съемочной площадки — помешался на этой маске. Восемь лет спустя, когда стремление к убийству стало непреодолимым, он связался с Рут Сенестье и заказал себе еще одну…
Проходя мимо Шелл-хауса, огромного, недавно построенного здания, чей фасад воспроизводил движение волны, Симон принял решение. В очередной раз он продолжит расследование в одиночку — посетит съемочные площадки в «Бабельсберге», найдет другие афиши, отыщет имена членов съемочной группы «Космического призрака»…
Он все еще составлял в уме список предстоящих действий, когда уже добрался до своей улицы. Тротуар перед его домом стал ареной необычного оживления — и в то же время привычного для Берлина 1939 года.
Изгоняли евреев.
Из окон выкидывали мебель, стекла разлетались, ковры парили… Люди в форме, а также в штатском наблюдали за происходящим, стоя в характерной позе надсмотрщика: ноги расставлены, руки заложены за спину — следили, чтобы выселение проходило по всем правилам искусства.
Еще несколько шагов — и он осознал, что речь идет о его собственной квартире. Моргнув, он узнал среди осколков на асфальте консоль работы Марселя Бройера[152], совершенно такую же модель, что украшала его спальню, потом низкий столик с полочкой, знакомый светильник… Его собственная мебель!
Он бросился бежать, нащупывая в пиджаке документы.
— Эй, прохода нет.
Перед ним стоял гестаповец в штатском.
— Я живу в этом доме, — залепетал Симон. Он шарил по карманам, но никак не мог найти бумаги. — Вы громите мою квартиру! Это какая-то ошибка!
Нацист — ворот поднят, на голове мягкая шляпа — расплылся в улыбке:
— Так всегда говорят.
Наконец Симон вытащил свое удостоверение личности. С ухмылкой полицейский пропустил его. В момент, когда он входил в подъезд, ему пришлось увернуться от падающей на голову картины Пауля Клее.
Он взлетел по лестнице и увидел, как его свернутый ковер с узорами под Кандинского летит через перила, чтобы приземлиться внизу.
На входе в квартиру солдаты и полицейские развлекались вовсю. Они обдирали обои, разбивали стулья, резали картины. Это зрелище мгновенно привело его в чувство. Он представил собственный череп под сапогами этих животных.
Симон зашел в свою разгромленную квартиру и как можно вежливее обратился к одному из штатских. Предъявил свои документы, напомнил, что у него много друзей в НСДАП и…
Вместо ответа тот полез в карман, достал оттуда листок и сунул ему в руки:
— Тебя экспроприировали, козел. Оставь этот документ на память.
Симон яростным жестом отбросил бумагу и рухнул. Он приземлился задом на пол и облокотился спиной о стену. Его начала бить крупная дрожь, и он никак не мог ее унять. После мебели и ковров в окно полетит он сам.
Мужчина — от него несло чесноком, кожей, кровью — наклонился и заговорил ему на ухо:
— Нас достали всякие мелкие рвачи типа тебя. Это война, приятель, и больше нет места для таких жиголо, как ты. Bastard![153]
Симон в долю секунды весь покрылся потом. В приотворенную дверь он увидел полный хаос в своем кабинете, перевернутый письменный стол, раскиданные папки — белые листы летали, как птичьи перья.
Вскоре между тяжелыми башмаками и кожаными плащами он различил нечто худшее: незваные гости взломали дверь его подсобки и теперь уничтожали его диски — столько лет усилий, исследований, пренебрежения врачебной тайной… Граммофон был разбит вдребезги. Его раструб сплющили, и он валялся на паркете смешным треугольником.
Симон разрыдался.
Никто не обратил на него внимания. Разрушение, если относиться к делу ответственно, — захватывающее занятие. Он вытер глаза и дополз на четвереньках до порога спальни: эти сволочи разбили облицовку шкафов, изрезали его бесценную ширму, но по непонятным причинам пощадили предмет, назначение которого наверняка было им неизвестно: его «машину для чтения снов», стоящую у изголовья кровати.
Одним прыжком он оказался на ногах и кинулся туда. Выключил машину из сети, обернул кабель и многочисленные провода, подсоединенные к электродам, вокруг главного корпуса прибора и вышел из комнаты с аппаратом под мышкой.
У выхода он нос к носу столкнулся с гестаповцем снизу.
— Кто вам приказал это сделать? — заорал Симон, забыв про свой страх.
На лице у того снова появилась улыбка, похожая на воспаленную рану. Не ответив, он нагнулся и подобрал листок, который Симон швырнул на землю несколько минут назад. И медленно развернул его.
— Для лекаря ты не слишком наблюдателен. Это же написано внизу, жалкий ты говнюк. «Приказ гауптштурмфюрера Грюнвальда».
Тот мужик с закрученными усами. Нацист, который арестовал его и грозил самыми страшными пытками. С чего он на него ополчился?
Гестаповец свернул бумагу в комок и засунул Симону в рот. Затем, схватив за плечи, развернул его и пинком в зад столкнул вниз по лестнице.
Хрипя с бумажным комом в горле, Симон как мог цеплялся за перила, но все же поскользнулся, растянулся спиной на ступенях и так доехал до нижнего этажа; аппарат перелетел у него через голову.
Наполовину задохнувшийся, он наконец выплюнул бумажный кляп. Если он когда-либо задавался вопросом, какова на сегодняшний день его рыночная цена в Берлине, то теперь выяснил свою котировку со всей определенностью: пинок башмаком в задницу и ухмылка в качестве прощания. Даже не быстрая казнь прямо на улице или поездка в один конец в какой-нибудь концлагерь…
Это было бы слишком хорошо для недоноска вроде него.
111
У него больше ничего не осталось. Ни кабинета, ни дома, ни пациентов. Досье исчезли, записи уничтожены — и все двери перед ним отныне были закрыты. Перед ним, Симоном Краусом, который давал сто очков вперед всем психиатрам Берлин