орядок то, что они переворошили.
Ничего.
Кроме ночных групповух в глубине берлинских парков и сидящих в засаде онанистов.
— Наверняка есть и другой тайник…
Фотографии убийств — это куда более серьезная опасность и улика, нежели снимки сексуальных игр при свете луны.
Но другой тайник не здесь.
И вообще не на вилле.
Где?
Вернувшись к снимкам, Бивен заметил некоторые детали, которые навели его на новую мысль. На нескольких фотографиях были видны фрагменты статуй — с Siegesallee[164] в Тиргартене. Магистраль в километр длиной, пересекающая парк с севера на юг, от Кёнигсплац до Кемперплац, и размеченная гигантскими статуями из каррарского мрамора: императоров, маркграфов, древних королей Бранденбурга и Пруссии, принадлежащих к династии Гогенцоллернов.
А совсем недавно эти статуи были рассеяны по всему парку, потому что Альберт Шпеер лелеял грандиозные планы насчет аллеи Победы, которую собирались расширить, чтобы она могла принимать гигантские парады.
Бивен знал расположение каждой из статуй. Это был его секрет: когда его одолевали сомнения в своей судьбе, он приходил к этим скульптурам как к источнику новых сил и надежды.
— Поехали.
— Куда? — осведомился Симон, плавая в собственном поту.
Бивен ткнул пальцем в угол снимка, где виднелся Альбрехт Медведь, князь Священной Римской германской империи XII века.
125
Они въехали в Тиргартен со стороны Кемперплац. По дороге они не проронили ни слова, ошеломленные своим открытием и в то же время разочарованные тем, что не нашли большего. В Берлине царил непроглядный мрак. Ни одного фонаря, а сейчас, после полуночи, и ни одного прохожего с синим фонариком.
Идеальная ночь, чтобы пробудить ужас.
В темноте аллея Победы напоминала длинную полосу освежеванной ночи. Вдоль аллеи были разбросаны статуи. Бивен со следовавшим за ним по пятам Симоном направился к тем, которые имелись на фотографиях. Он угадывал их в сумерках — мускулистых титанов, несущих на своих плечах судьбу избранной расы. Они обошли каждую скульптуру, вглядываясь в кусты, подстерегая любое колебание листьев…
Сначала Оттон I Бранденбургский в своей кольчуге, потом император Сигизмунд в своем крылатом шлеме и Иоганн II, опирающийся на свой щит. И все впустую. Только рядом с Фридрихом I Бранденбургским в широком плаще и шляпе с большими полями они наткнулись на первую парочку в разгар тайных утех. Пришлось напрячь слух, потому что все, абсолютно все происходило во мраке.
Они подошли ближе. Эта вылазка, казалось, вогнала что одного, что другого в подобие транса. Безымянные и безликие трахающиеся парочки, перекатывающиеся в папоротниках, наводили на них оторопь, причем до такой степени, что оба едва не забыли о настоящей цели своих поисков, Курте Штайнхоффе и его фотоаппарате.
Вдруг Бивен замер: любовники были тут, совсем близко. Женщина с раздвинутыми ляжками, босая, лицо скрыто цветущим кустом, и мужчина на ней, неловко пытающийся спустить штаны. Бивен выразительно махнул Симону: только тихо.
Штайнхофф должен быть где-то поблизости. И почти сразу обнаружились еще две парочки справа, между корнями огромного дерева, в позиции «валетом», увлеченно делающие друг другу минет. Но никаких фотографов-любителей…
Они двинулись дальше и наткнулись на четвертую парочку на маленькой поляне, почти скрытой склоненными деревьями. И тут же Бивен заметил неподалеку ползущего по земле человека. Потом еще одного, только что отделившегося от ствола и скользящего, не тревожа ни единой ветки. Гестаповец прищурился и внимательно оглядел подлесок. Мелькнуло одно лицо, потом второе, потом третье…
Тайные зрители.
Они были здесь, невидимые, безмолвные, но живые до дрожи. Неподвижные, они, казалось, держались настороже, как в засаде, и в то же время были близки к экстазу.
Новый жест Бивена — не подходи ближе. В нем просыпался охотник. Не гестаповец, вышибающий ногой двери, а крестьянский мальчишка, который привык дышать в унисон с лесом, растворяясь в нем.
И тут он решил, что стал жертвой галлюцинации. Парочка, за которой он наблюдал, преображалась. У нее появлялись новые руки и новые ноги. Тела превращались в змеиное гнездо, где переплетались, изгибаясь и множась, различные отростки.
Зрители вступили в игру.
Незаметно приблизившись, они сначала запускали одну руку, потом другую. Затем позволяли себе несколько несмелых ласк, прежде чем полностью влиться в общий клубок, щупая все, что подвернется, и ища эрогенные зоны, как ищут золото в грязи.
Дуэт превратился в групповуху, групповуха — в беспорядочную путаницу тел, рук, ног, и все это вздымалось внутренней пульсацией, набирающим силу приливом схватки, исторгающим вопли и скулеж…
Бивен и Симон затаили дыхание, завороженные этой сюрреалистической картиной, напоминающей многоликое изменяющееся животное в глубине доисторической ночи.
Какой-то звук вернул их в реальность.
Щелчок затвора фотоаппарата. Штайнхофф был здесь, совсем близко, и запечатлевал наиболее яркие моменты. Они пригнулись, прячась в кустах и поджидая новый щелчок, который позволил бы определить местонахождение фотографа. Когда звук раздался снова, гестаповец сразу понял, откуда он исходит, — на три часа от их позиции. Вытянув шею и прищурившись, он наконец различил силуэт за установленным на треноге аппаратом. Как настоящий охотник, тот был одет в темную куртку с капюшоном, скрывающим лицо.
Знаком Бивен дал понять Симону, что следует двигаться направо: обойдя фотографа по широкой дуге, они могли напасть на него сзади. Осторожно пробираясь и стараясь не хрустнуть ни единой веточкой, они оказались метрах в десяти от фотографа, прямо за его спиной.
В принципе, им ничего не стоило подобраться ближе, чтобы схватить его, но был риск, что он их услышит. А при малейшем сигнале тревоги Штайнхофф исчезнет в глубине парка.
Бивен предпочел действовать, как официальное гестапо. Он вытащил из кобуры пистолет, взвел его и рявкнул:
— ШТАЙНХОФФ!
В тот момент, когда человек оборачивался, вспыхнули яркие лучи, заставив групповушников замереть, подобно оленям в свете автомобильных фар. Штайнхофф вцепился в свой фотоаппарат, как хищник в добычу, и не двигался. Бивен по-прежнему целился в него, пытаясь разглядеть, кто стоял за фонарями. Вуайеристы? Полицейские? СС?
Он поверить не мог в такую подлянку судьбы: чтобы мундиры устроили рейд как раз в тот момент, когда они собирались взять своего убийцу!
Пока он путался в мыслях, неподвижность сменилась паникой. Фонари метались, любовники и примкнувшие к ним зрители расползались во все стороны, отовсюду неслись крики.
— Ты взял ствол? — спросил Симона Бивен.
— Какой еще ствол? Конечно нет.
— Жди меня здесь. И не дергайся.
— Нет. Я пойду с тобой.
Они бросились к Штайнхоффу, пока лучи фонарей полосовали деревья. Теперь стала видна форма военных — гестапо. Что они здесь делают, мать их? Или эсэсовцы решили именно сегодня положить конец ночным играм в Тиргартене?
Вокруг них все спешно одевались, попадая ногами то в рукава, то в штанины и натягивая кто кальсоны, кто трусики.
Невероятно, но Штайнхофф не шевельнулся. Он паковал свое оборудование. Еще несколько шагов. Бивен ошибся. Штайнхофф выпрямился, в руке у него был люгер — очевидно, он собирался оказать сопротивление, и самым решительным образом. Бивен притормозил, так что Симон обогнал его — он, конечно же, не разглядел оружия.
В то же мгновение справа появились эсэсовцы, размахивая фонарями и винтовками. Вот-вот начнется бойня. Симон уже был в нескольких метрах от Штайнхоффа, у которого из-под капюшона высверкивал только волчий взгляд — это был он, Космический Призрак, настроившийся дорого продать свою шкуру.
Бивен рванулся, пытаясь удержать Симона, в тот самый момент, когда Штайнхофф наставил дуло люгера. Раздался выстрел. Симон упал на спину, увлекая за собой Бивена. Брызнула струя крови: пуля пробила ладонь психиатра, который заорал так, что чуть не сорвал себе горло.
Гестаповец вскочил и прицелился во врага. Бивен против Штайнхоффа, в трех метрах друг от друга. Но Бивен и не собирался стрелять: он хотел взять того живым. Если все получится, то его отправка в Польшу станет лишь простой формальностью.
Но совсем рядом справа прогремело предупреждение:
— Он мой!
Бивен узнал голос Грюнвальда. Это был не рейд и даже не случайный патруль. Его соперник в гестапо установил за ним постоянную слежку, догадываясь, что бывший коллега не отступится от расследования. Получив сведения, что этот Totengräber сидит в засаде у особняка Штайнхоффа, он собрал свою команду и отследил актера до самого Тиргартена, поняв, что ему светит провести первоклассное задержание.
Раньше, чем Бивен успел отреагировать, Грюнвальд уже мчался к Штайнхоффу, успев послать пулю тому в живот. Разогнавшись, эсэсовец по инерции упал на актера. Оба мужчины покатились по траве. Бивен не мог стрелять, не рискуя попасть в Грюнвальда, — сама по себе эта перспектива его не смущала, но на нем и так повисло слишком много дерьма.
Мужчины боролись во тьме, в то время как уже подоспели другие гестаповцы, но их пугала мысль, что они могут ранить начальника. Все, что им оставалось, — это осветить сцену фонарями и наблюдать, болея за своего.
Бивен вернулся к Симону, который держался за левую руку, не переставая стонать, — раненый, весь в крови, но все пальцы вроде на месте. Бивен скинул куртку, чтобы соорудить временную повязку. В любом случае все пропало: Грюнвальд арестует Штайнхоффа, и, даже если тот при этом сдохнет, все лавры достанутся эсэсовцу и его людям.
Подняв глаза, Бивен увидел, как два противника сошлись врукопашную. Грюнвальду удалось вырваться из захвата Штайнхоффа и прицелиться — он так и не выпустил свое оружие. Штайнхофф с окровавленным животом встал на ноги. Одним движением он откинул капюшон и вцепился зубами в запястье врага.