«Прокол» происходит случайно. Герой-рассказчик на какое-то время выходит из-под телепатического контроля пришельца и узнает правду. Примечательно, как разрешает Н. Дрозд эту ситуацию. Ведь в фантастике имеет хождение сюжет, когда человек, вроде бы умный, сам считающий, по крайней мере, себя таковым, и не очень трусливый, попав в некую экстремальную ситуацию, ведет себя самым нелепым и необъяснимо трусливым образом. Параллельно необходимо отметить и другой аспект сюжета о пришельце, предложенный нашим автором,— гуманизм. В англо-американской литературе излюбленным поворотом сюжетов подобного рода являются непременно завоевательские намерения пришельцев. У Е. Дрозда просто происходит встреча двух разумных существ, воспитанных, интеллигентных. Один из них знает, что его цивилизация еще многого не достигла, другой понимает, что кардинально новая информация может вызвать нежелательные последствия. Более того, герой-землянин даже не знает, как использовать неожиданную встречу, что спросить у пришельца, вообще о чем говорить... Он задает какой-то глупый вопрос. И в этом заключена глубокая психологическая правдивость рассказа. Показательно, что у человека нет испуга при столкновении с необычным. В этом, конечно, имеется определенный прогресс в изображении личности в подобного рода литературе. Слишком част в фантастике сюжет, в котором люди только и знают, что пугаются и подозревают себя в сумасшествии.
Е. Парнов в статье «Звезды без шлагбаума» («Правда», 2 января 1984 г.) замечает, что «...если в один прекрасный день газеты сообщат о том, что установлен контакт с внеземной цивилизацией, мы и это воспримем без особых потрясений для психики».
Справедливости ради стоит добавить, что тут будет большая заслуга научной фантастики. Именно она, моделируя ситуации, которые вполне могут осуществиться («что будет, если...), готовит нас к необычайному. И, воспроизводя в произведении необычайное, фантастика призывает человека быть человеком, человеком разумным, добрым, знающим.
В рассказе Е. Дрозда только первая его половина напоминает веселый анекдот, рассказ же Б. Зеленского «Адепты адаптации» весь выдержан в юмористическом духе. Его цель — показать, что человек всегда останется умнее самого совершенного робота.
«Непрочитанная тетрадь» Н. Новаш в данной подборке наиболее психологична. Главный герой ее чем-то напоминает персонажей произведений Д. Гранина. Перед нами старый ученый, которого мучают воспоминания. Они беспокоят, замутняют чистую картину сегодняшнего дня... Излагается вроде бы реальная ситуация, но в ней есть настораживающая тайна. Воспоминания героя идут по спирали, медленно подводя нас к развязке. Предсказать концовку абсолютно невозможно. Н. Новаш активно использует знания профессионального медика, стремящегося через литературу проторить пути к новым гипотезам. А цель поисков — благородная цель врача: «Как же все-таки помочь человеку?»
Рассказ строится таким образом, что читатель приучается считаться с не-' ожиданным, потому что загадки постоянны. Разгадка природы шизофрении — это победа разума, добытая великими мучениями. В целом рассказ построен на серьезнейшем жизненном материале.
Рассказ В. Цветкова «Второе. лето» при его небольшом объеме содержит информацию, которой хватило бы для повести,— настолько глубока и серьезна поставленная проблема. Трагичность и загадочность финала жизни Хемингуэя, великого жизнелюбца, вдруг решившего умереть... Слабость это или мужество? Настала для писателя трудная минута выбора: жить и писать, зная, что пишешь ниже своих возможностей, хуже своих известных вещей, пойти на содержание К своей собственной славе — или?.. Для Хемингуэя, такого, каким мы его знаем, новый путь означал бы поражение. А он хотел быть победителем. Везде и во всем.
Воскрешенный и перенесенный в XXX век писатель, однажды уже решивший для себя эту проблему, не мог решить ее иначе и в этом будущем, ибо для него главным оставалось не то, в каком времени жить, а реализация себя как художника. И «второе лето» закономерно становится повторением «первого», лета 1961 года.
Условием для понимания рассказа Цветкова является знание произведений Хемингуэя, его писем и знакомство с воспоминаниями хорошо знавших писателя людей. Условие, надо признаться, не из легких, но понимание человека, даже не такого масштаба, как великий писатель, никогда не было легкой задачей.
В подборке могло быть больше авторов, больше рассказов. Но и то, что представлено, еще раз свидетельствует: феномен научной фантастики должен рассматриваться серьезно. Сейчас человечество выходит в космос и уже создана техника, позволяющая установить радиосвязь с иной космической цивилизацией, расположенной в нашей области Галактики. Интенсивно идут работы по созданию искусственного интеллекта. Практически заменяются все органы человеческого тела, кроме головного и спинного мозга. Созданы такие средства ведения войны, которые могут уничтожить не только противника, но и все живое на нашей планете. Будущее открывает перед нами множество проблем, из которых на первом месте — проблемы энергетические и проблемы ресурсов. Все перечисленное и многое сверх того входит в «сферу интересов» научной фантастики и не как нечто фантастическое, а как вполне реальное, реальное для нас, наших детей и внуков. А думать обо всем этом должны мы уже сейчас.
Предлагая читателям беглый анализ и истолкование некоторых научно-фантастических рассказов данной подборки, автор статьи прекрасно сознает, что в ней, быть может, многовато похвал и восторга. Пусть это будет воспринято как аванс и надежда.
Белорусских писателей, выступавших на ниве научной фантастики, излишне ругали, причем ругали зачастую мелочно и предвзято. А ведь подойди к их поискам одобрительно, да нет, просто по-деловому, но доброжелательно, исходя не из желания показать собственную эрудицию, а из интересов литературы,— белорусская проза, несомненно, шагнула бы в этой области гораздо дальше. Кстати, один из авторов, представленных сейчас в журнале, заинтересовался научной фантастикой именно после того, как прочитал в детстве «Шестой океан» Н. Гомолки.
Призывая к развитию фантастики, собственно, к созданию белорусской школы, необходимо задуматься о выработке системы оценок. В целом пока нет единого критерийного стержня, позволяющего точно квалифицировать произведения с тем или иным объемом фантастического. Это приводит к путанице и ненужным дискуссиям.
Критерийно-организующим принципом может быть само понятие фантастического и его роли в искусстве. Фантастическое присутствует в мифологии, отражая,таким образом определенные периоды исторического развития человечества. При этом в отдельных популяциях возникают своя логика и художественные системы, свой взгляд на мир. Чрезвычайно разнятся Древнеиндийская мифология, мифология древних майя и ацтеков, мифология европейского средневековья. А ведь в каждом отдельном случае мы имеем дело с этапом, поворотом, каким-то видом движения человеческой мысли и воображения внутри общей системы «человек—окружающий мир».
Мифологические образы с течением времени переходят в литературу и искусство, питают их через фольклор. А в самой литературе фантастика представлена развитой системой литературных приемов. С особой результативностью их применяют сатирики: Рабле, Свифт, Гоголь, Салтыков-Щедрин и др.
Наконец, научная фантастика как таковая... Она берет все ценное и художественно значимое из мифологии, фольклора, науки, истории, она создает свои миры, населяет их своими героями и ухватывает то, что не поддается прямому эксперименту, не видно человеческому глазу, а порой с трудом воспринимается и человеческой мыслью.
Итак, судя по представленным в подборке рассказам, мы можем сделать вывод, что имеются все возможности создать школу белорусской фантастики. Вадим Барцевич был прав, когда писал: «Есть, должен быть и резерв, еще не заявивший о себе чем-то весомым, но способный в любой момент выдвинуть своего представителя в малочисленный пока отряд белорусских фантастов».
Представляемые авторы — лишь небольшая часть этого резерва.