Я помнила шикарный букет, который он преподнёс на день рожденья матери Лавроненко. И те, которые покупал для меня. Яркие, благоухающие, наполненные жизнью и светом. И чем больше думала про тот, что лежал сейчас на заднем сиденье автомобиля, тем лучше понимала, что насыщенно-бордовый, даже немного мрачноватый цвет был выбран не случайно.
Его мать любила именно такие цветы? Или это он считал, что подарок для нее может быть только до такой степени напряженным? Как и отношения между ними?
– Ром, – я открыла рот впервые с момента, как мы отъехали от офиса. – Ты никогда не говорил ничего про родителей. Что значит «вырастила»? Она тебе не родная?
Такое ведь тоже нередко бывает. Может, его взяли из детского дома. Не совсем маленьким, так что он помнит все это. И даже, возможно, помнит настоящих родителей. И то, что случилось.
Я внезапно поняла, что опять зашла в своих мыслях слишком далеко. Начала выдумывать что-то, сама себе отвечая на вопросы, которых накопилось слишком много. Вот только какой в этом смысл, если мои догадки могут не иметь ничего общего с действительностью?
– Родная. К сожалению, – глухо отозвался Измайлов, и я вздрогнула, теряясь от его слов. Это звучало дико. И страшно. Гораздо страшнее, чем то, что случилось между нами.
– Расскажешь?
Он затормозил на светофоре, бросая на меня поникший, измученный взгляд.
– Не могу себе простить, что втянул тебя во все это.
– Во что втянул, Ром? – тихо уточнила я. – Чем больше я нахожусь рядом с тобой, тем меньше понимаю.
– Я бы предпочел, чтобы тебе не нужно было ничего понимать, – также тихо произнес он, снова уставившись на дорогу.
А у меня от жалости к нему заныло в груди. Так больно вдруг стало, словно я ударилась обо что-то твердое и теперь не могла нормально дышать. Но вместе с этой болью встрепенулось другое чувство: глубже и ярче. Какой же Измайлов дурак, если считает, что нужен мне только сильным и уверенным в себе. Я наслаждалась потрясающим сексом с ним, я радовалась общению, но с чего он взял, что его проблемы для меня окажутся непосильным грузом?
Хотя… кажется я знала ответ. Все мы родом из детства – так ведь? Именно оттуда тянулся неприглядный след, пачкающий его настоящее. И наше с ним будущее тоже. Именно там произошло что-то такое, о чем он до сих пор не может забыть.
Я заморгала, очень надеясь, что мужчина не заметит застилающих глаз слез. Снова протянула руку, касаясь его ледяных пальцев.
– Сколько нам ехать?
– Минут двадцать, – выдохнул он, на очередном светофоре склоняясь к моей руке и прижимаясь к ней сухими губами.
– Значит, у тебя есть время все рассказать. Пожалуйста.
Не знаю, что я ожидала услышать. Какие объяснения или невероятные истории, что помогли бы во всем разобраться. Но точно не то, что прозвучало на самом деле.
– Я никогда не считал семью чем-то… – Роман помолчал, подбирая слова, –особенным. Чем-то, без чего нельзя жить. Может, потому что моя собственная семья такой не являлась. Иногда мне даже казалось, что было бы проще, если бы отец жил отдельно. Если бы ушёл раньше. Многих проблем и скандалов мы бы точно избежали.
Лет в десять я узнал, что мы с матерью и сестрой у него – не единственные. Была ещё одна женщина. Ещё один сын. Банально до жути. Правда, тогда в голове мальчишки это укладывалось с трудом. Я ещё верил в любовь. И понятия не имел, что можно предавать так легко, даже не особенно переживая по этому поводу.
Когда он ушёл, стало легче. И одновременно намного тяжелее. Прекратились скандалы, бесконечные крики и ругань родителей. Но одновременно в нашем доме поселилось гнетущее напряжение, которое даже мы, дети, не могли не замечать. Мать как-то резко постарела, замкнулась в себе, стала уделять нам намного меньше внимания. Вернее, мне.
– Почему… тебе? – он говорил об этом спокойным, ровным голосом, будто бы лишенным всяческих эмоций, но я видела, каких неимоверных усилий стоит ему держаться этого показного равнодушия.
Роман пожал плечами.
– Сестра была младше. Больше нуждалась в заботе. Мне – десять, ей – всего три. И потом, она не была похожа на отца, – он криво усмехнулся. – Как я.
– В каком смысле не была похожа? – не поняла я, и его ухмылка стала шире, хотя ни о каком веселье и речи не шло: он будто выдавливал из себя гримасы, прикрывая таким образом истинное состояние.
– Да во всех смыслах, Марин. Девчонка – и полная копия мамы. А я пошёл в отца. Мать порвала все его фотографии, убрала все, что могло напоминать о нем. А я – остался. Живое свидетельство его предательства. Она смотрела на меня, но видела его. И вспоминала. Все время вспоминала то, что случилось. И с каждым днем все сильнее ненавидела меня.
– Ром… – мне даже слова было трудно подобрать в ответ на это. – Ну как такое может быть? Ненавидеть ребёнка только за то, что он похож на своего отца… Тут никакая логика не включается.
– Так её и нет, этой логики, – горько хмыкнул он в ответ. – Когда мы вели себя разумно и правильно в таких ситуациях? Если ревность зашкаливает? Если боль и обида сильнее всех других чувств? Вот, глянь…
Мужчина потянулся к бардачку, выуживая оттуда потрепанный блокнот. Одной рукой пролистнул страницы, доставая старый черно-белый снимок. Протянул его мне.
С фотографии на меня смотрел… Роман. Вернее, мужчина, очень сильно похожий на него. Те же черты лица, прищур глаз, непослушные кудри, падающие на лоб. Размах плеч, сильные, накачанные мышцы, отчетливо выделяющие через ткань рубашки. Только Рома выглядел бы так лет через двадцать. Когда время посеребрило бы волосы и оставило бы неизбежные морщины. Но даже такой, постаревший, он все равно был эффектным и невероятно привлекательным.
– Это твой отец? – ответ не требовался: все и так было очевидно. – Зачем ты хранишь его фотографию? Здесь, так близко.
Роман бросил на меня короткий взгляд. И в этом взгляде снова полыхнул огонь, жгучий, хлесткий, грозящий испепелить все вокруг. И его самого, стоит только поддаться этой пожирающей силе.
– Чтобы помнить, – отозвался Измайлов. А мне как-то слишком отчетливо стало ясно, что он вовсе не был мазохистом, намеренно мучающим самого себя. Просто не мог иначе.
– Она никогда об этом не говорила. И старалась не показывать. Но чем старше я становился, тем яснее понимал, что ненавистен ей.
Я думала, что уже услышала самое страшное. Ну, что может быть ужасней для ребёнка, чем осознание своей ненужности? Но следующие слова прозвучали, взрываясь жгучими болезненными вспышками в моем сознании.
– А потом погибла Катя.
– Твоя сестра? – шепотом уточнила я, и так читая ответ на его лице.
Роман опустил ресницы, видимо, не сумев даже кивнуть.
– А что… случилось? – понимала, как тяжело ему говорить, но мы не могли остановиться сейчас. Надо было выяснить все – и оставить в прошлом. Или оставить там наши с ним отношения, если не достанет сил справиться со всем. – Почему погибла?
– Из-за меня, – одними губами отозвался он. – Это я… убил её.
Я точно упала бы, если бы не сидела в этот момент. И, несмотря на работающую печку, меня обдало ледяным холодом. Что за ужасные слова говорил Роман?
Я знала, что этого не может быть. Мужчина, в которого я влюбилась, был самоуверенным, нахальным, в чем-то абсолютно непредсказуемым. Но я ни за что на свете не поверила бы, что он способен причинить вред близкому человеку. Даже по неосторожности… Но если вышел несчастный случай, почему тогда Рома говорит об убийстве? Кто внушил ему такое? Тоже мать?
– Как это произошло?
– Правда хочешь знать? – он мазнул по мне пустым, помертвевшим взглядом. – Чтобы окончательно убедиться, какой я…
– Шш-ш-ш… – остановила я его, касаясь ладонью перекошенных губ. – Не надо.
Было невыносимо слышать, как он наговаривает на себя, уничтожает, готовый принять любое осуждение с моей стороны.
– Просто расскажи, что случилось.
– Просто? – мужчина взглянул на меня, но как будто сквозь. Куда-то очень далеко, в безвременье, затягивающего с неимоверной силой. – Мне кажется, просто уже никогда ничего не будет, Марин.
А потом заговорил.
– В отличие от матери она любила меня. По-настоящему. Просто так, хоть я этого и не заслуживал. Пока мы были детьми, я воспринимал ее отношение как само собой разумеющееся. Естественное. А потом начал тяготиться её вниманием. Стесняться что ли. Мне казалось таким нелепым, что она везде пытается таскаться за мной. Хочет поиграть. Делится со мной какими-то своими детскими глупостями. Знаешь, мальчишке в шестнадцать лет кажется, что он уже совсем взрослый. Хочется чувствовать себя именно таким. И вести себя, как взрослый. Только в этом возрасте ты обычно не понимаешь, что степень твоей взрослости определяется совсем не умением курить и не популярностью у девчонок. Не тем, сколько их у тебя.
Я молчала. В этом Рома был прав, в шестнадцать мы все хотим казаться и старше, и умнее, и опытнее, чем есть на самом деле. Но разве это преступление? И уж тем более, при чем здесь его сестра?
– Однажды Катя заболела. Она вообще часто болела, постоянно простужалась и иногда могла неделями не ходить в школу. Врачи говорили, что у нее слабый иммунитет, рекомендовали вывезти к морю. Но какое там? Для нас это была несбыточная мечта. Зарплаты матери едва хватало на самое необходимое. Она иногда говорила, что когда-нибудь мы обязательно поедем отдыхать, но и сама, и мы с сестрой понимали, что это только слова.
А в тот день Катя с утра жаловалась на то, что болит живот, капризничала и никак не хотела оставаться дома. Мать велела мне побыть с ней. Ей нужно было куда-то уйти, и она взяла с меня слово, что я останусь с сестрой. А я разозлился. У меня было назначено свидание с самой популярной девчонкой в школе. Я так долго ухлестывал за ней. Так сильно хотел заполучить. Даже думал, что влюблен… хотя, что я тогда знал о любви?
Ну и решил, что ничего с Катей не случится, если она немного побудет одна. А когда вернулся… – его голос внезапно сел, став едва различимым, а лицо посерело. – Она горела и почти беспрерывно стонала. И не узнала меня. Я испугался до жути, вызвал скорую, но… поздно было.