– Что-то не так? – спросил Сурен.
– Прости, но я не могу.
– Не можешь… что? Я не пытаюсь тебя соблазнить. Мы просто целуемся. В этом нет ничего дурного.
– Знаю. Но я влюблена в другого. И, как оказалось, хочу целоваться только с ним.
Конечно, Сурен обиделся. Я задела его гордость, и он перестал со мной разговаривать. Раз и навсегда! Первое время он кивал мне в знак приветствия, а потом стал просто игнорировать. Вскоре он женился, и удачно. Подружки считали, что мне назло. Я же думаю, что просто нашел свою женщину. Как, впрочем, и Захар, мой добрый друг. Его избранницей стала актриса, чем-то похожая на Клару Лучко.
Благодаря ей я попала в ГДР, но произошло это только в 1970 году. Как я ни рвалась туда раньше, ничего не получалось. Не помогали ни связи папы, ни рекомендации преподавателей, комсоргов, а впоследствии работодателя. Был шанс уехать в 1967-м на целое лето в германо-советский пионерский лагерь вожатой. Я подала заявку, и она была одобрена, но увы… В Германию я так и не попала: не прошла медосмотр. Я была в таком возбужденном состоянии все дни, что не замечала температуры. Думала, меня просто от волнения в жар бросает. А голова болит, потому что не высыпаюсь и, опять же, нервничаю. Горло же саднит из-за мороженого, которое я глотала на ходу. Но оказалось, что у меня свинка: заразная болезнь и очень опасная для взрослых.
Меня не положили в больницу, а изолировали дома. Мама, переболевшая этой дрянью в детстве, за мной ухаживала. Через две недели я была признана здоровой и незаразной, но в Германию поехать уже не смогла – мое место было занято.
«Не судьба нам быть вместе! – истерила я. – Это же очевидно! Мне почти двадцать шесть. Я – старая дева!»
Клаус, как мог, меня успокаивал. Мы по-прежнему переписывались и изредка беседовали по телефону – международные переговоры были очень дороги. Ради меня он не пошел учиться на машиниста и не стал поступать в военное училище, а там он был бы на своем месте. Но железнодорожникам и офицерам путь в СССР был заказан. КГБ таких не впускало в страну, как и представителей многих других профессий. Но аптекари, особенно потомственные, подозрений не вызывали, и Клаус стал им. А еще комсомольцем.
Я же в двадцать пять вступила в партию. И все равно мы никак не могли встретиться до 1970-го. И тогда произошло не иначе как чудо.
«Клара Лучко» отправлялась на Берлинский кинофестиваль, проводившийся с 1951 года, в числе советской творческой группы. Она чудом в нее попала: не дали разрешение на выезд одной из кинодив, и ее заменили менее известной, но очень красивой, а главное, «правильной» актрисой. Та имела крестьянское происхождение, играла исключительно героинь из народа и была замужем за надежным партийцем. Надо сказать, что «Клара», она же Лара, Лариса – то есть не только внешне жена Захара походила на его кумира, но имела и созвучное имя, – ехать в Берлин не хотела, боялась опозориться. Она ни языков не знала, ни манер, одевалась как придется, поэтому прибежала за советами ко мне. Я научила, чему смогла, одолжила несколько нарядов, но Лариса все равно не успокаивалась.
– Вот бы ты со мной поехала, – говорила она. – Поддерживала бы меня, давала советы.
– Ты сама знаешь, это невозможно. Даже супругам нельзя сопровождать членов группы.
– Но дива пристроила в нее свою товарку, парикмахершу: только она может ее куцые прядки взбить так, что они гривой кажутся. Якобы переводчицей, а она, кроме русского, только матерным владеет. И нет бы отказалась от поездки, когда подруге разрешение на выезд не дали, так нет, осталась!
– Да, от меня было бы больше пользы.
– Конечно! Ты же настоящий переводчик, а еще хорошая подруга. Всем, не только мне, было бы лучше, отправься ты вместо парикмахерши.
– Жаль, что уже ничего нельзя сделать.
– Это мы еще посмотрим!
Я не верила в то, что у Ларисы что-то получится. Но чудо свершилось! Меня взяли переводчиком. И я стала спешно собираться в Берлин.
Мы не виделись с Клаусом пятнадцать лет.
Это очень-очень-очень долго! По любым масштабам. А если учесть тот факт, что нам всего по двадцать девять, то получается – большую половину жизни мы провели в разлуке.
Перед встречей я так волновалась, что не могла застегнуть платье. Мне помогала Лара-Клара, но она не понимала до конца, что со мной творится. Я по-прежнему оберегала огонек нашей с Клаусом любви и никому не рассказывала о своих чувствах. Но многим было известно, что у меня есть друг немец, с которым мы переписываемся долгие годы и при случае встретимся.
– Не думала, что ты такая же психичка, как я, – трещала Лариса, помогая мне собраться. – Нет, ты даже хуже! Я хотя бы боюсь опозорить нацию. А ты с другом встречаешься и дрожишь. Почему?
– Не знаю, – блеяла я в ответ.
– Или вы были не просто друзьями? – заподозрила она.
– Просто…
Я не могла продолжать диалог. Дышать, как мне казалось, тоже. Мне не хватало воздуха, и я выбежала на балкон, а под ним… Клаус!
Он стоял у входа в гостиницу. Тоже волновался: теребил застежки, перекидывал из руки в руку букетик лаванды, чесал щеку, раздраженную после неаккуратного бритья. Клаус не знал, в каком номере я живу, и не поднимал глаз.
– Это он? – спросила Лара. – Да, теперь я верю в то, что между вами ничего не было. Этот немец тебе не соответствует. Ты королева, а он… – Она вздохнула. – Не свинопас, конечно. Скорее, придворный лакей.
Я не обиделась на это замечание. Что мне до мнения других? Оно основано только на первом впечатлении и обманчиво, мне ли не знать.
– Клаус! – крикнула я.
Он задрал голову и, увидев меня, просиял.
– Страшненький какой, – пробормотала Лариса. – Рот до ушей. А они торчат, как у Чебурашки.
Этого нового мультяшного героя я видела по телевизору. Но у Клауса уши были совсем другими – не круглыми и оттопыривались только сверху. По мне, лопоухость шла Клаусу. А соломенные усы, что он отрастил, превращали в настоящего красавца. Лара говорит, что он страшненький? Да что она понимает? Неужели не видит эти глаза, улыбку, шелковистые волосы, которые пострижены под полубокс?
– Майн Либе, – прошептал он, и я заплакала, как в тот день, когда я уезжала, огромными слезами. И чтобы их не увидела Лара, попросила ее принести мне свою шаль.
Та унеслась в номер довольная. Мне что-то понадобилось из ее гардероба, и ей это льстило. Но шаль на самом деле была прекрасной – мы вместе ее выбирали. Я решила накинуть ее поверх платья.
– Сейчас спущусь, – крикнула я Клаусу и утерла слезы кулачками. Сегодня я была накрашена водостойкой тушью, приобретенной перед вылетом у спекулянтов, и макияж не потек.
Я сделала несколько шумных выдохов, чтобы успокоиться, достала из сумочку пудру и провела пуховкой по щекам. Все отлично! Макияж не потек, глаза не вспухли, кожа не покраснела. Я прекрасна, как никогда.
Тут и Лара подоспела, накинула мне на плечи шаль, но я сняла ее, сказав, что возьму на всякий случай. Если похолодает, закутаюсь в нее. Как бы ни была она хороша, а прятать платье, сшитое по последней парижской моде и идеально подчеркивающее фигуру, грех.
Я покинула номер и спустилась вниз по лестнице. Лифт можно ждать бесконечно, а с третьего этажа по ступенькам я сбежала за секунды. Толкнув дверь, я вывалилась на улицу и сразу угодила в объятия Клауса.
– Неужели ЭТО случилось? – выдохнул он, прижав меня к себе.
– Самой не верится.
Мы нехотя отлипли друг от друга. В те времена, да еще и в Берлине, а не в какой-нибудь знойной Севилье, люди на улицах не обнимались, парочки уж точно. Только пьяные мужики, вываливаясь вечерами из пивных.
– Боже, какая ты красивая!
– А у тебя замечательные усики.
– Я и бороду растил, но она клочковатая, и сегодня я ее сбрил.
– А ты вырос, – заметила я.
Клаус на самом деле вытянулся. Мы стали одного роста, хотя на мне были туфли на тонкой «рюмочке».
– Сто семьдесят сантиметров, и все мои, – улыбнулся он и протянул букетик. – Это тебе. Специально ездил за ним на Альтен-штрассе, чтобы купить его у Ингрид. Она по-прежнему ходит по улице со своей корзиной.
– Как я хочу туда, – выпалила я.
– Мы обязательно побываем там вместе. У нас целая неделя.
– О да… – Тогда я еще не представляла, насколько она будет загруженной. Чтобы проводить время с Клаусом, я жертвовала сном. – А куда мы пойдем сейчас?
– В швабский ресторанчик. Там вкусно готовят, сами варят пиво, а по вечерам устраивают танцы.
– Я не голодна, а если выпью, то киршвассер. Но станцевать с тобой мне очень хочется.
– Тебе придется меня этому учить.
– Я справлюсь, – расхохоталась я и взяла Клауса под руку.
То был дивный вечер. Мы немного выпили и поели – я попробовала шпецле, домашнюю лапшу, и мне она не понравилась, а вот темное пиво, что принесли к ней, я оценила, но сделала всего три глотка, потому что до этого мы пригубили киршвассер. Мне нужно было рано вставать, и я боялась похмелья. Потом были танцы, и нам обоим пришлось им учиться, потому что они оказались национальными. Лихо сплясав, мы вывалились из ресторана и отправились на прогулку. Пришло время возвращаться в отель: с этим было строго. До двадцати двух – гуляй, не бойся. Чуть задержался – нестрашно: тебе погрозят пальчиком и сделают предупреждение. Но если до полуночи не явился, тебя просто не пустят в отель. За этим следил приставленный к группе агент КГБ.
Я хотела вернуться до десяти, чтобы не привлекать внимания. Клаус понимал меня и не возражал, но был грустен – надеялся, что мы проведем больше времени вместе. Перед тем как расстаться, мы поцеловались – конечно, не у отеля. Нашли подворотню и там вернулись в прошлое…
Два взрослых человека тискались и сосались, как подростки. Оба горели. Я чувствовала его эрекцию, он мое возбуждение – соски напряглись и обозначились. Клаус нежно поглаживал их через ткань, а я запрокидывала голову и постанывала. Если бы не ограничение во времени, я отдалась бы ему и потеряла девственность в подворотне. Неважно, где ты делаешь это в осознанном возрасте, главное, с кем.