Но пробили часы на ратуше, и я даже не отлипла… отодрала себя от Клауса и, чмокнув его на прощание, бросилась к отелю. Я попросила меня не провожать – незачем лишний раз светиться. Одно дело встретиться с немецким другом днем, и совсем другое – поздним вечером. И хорошо, что я так сделала, потому что наш куратор, Лев Павлович Букин, как раз курил на крыльце отеля.
– Да не бегите вы, – вальяжно проговорил он. – Считайте, что успели ко времени.
– Заплутала, – вздохнула я. – Боялась опоздать.
– А что же вас друг-немец не проводил?
Доложили! Кто, интересно? Неужто Лариса? Самого Букина в то время в отеле не было.
– Да мы встретились на пару часов, вспомнили детство. Потом он к себе в пригород уехал, а я пошла по Берлину гулять. В этой его части я не была, даже когда мы тут с семьей в пятидесятых жили.
– Вы такая красивая! Не побоялась, что украдут?
– Скажете тоже, – кокетливо улыбнулась Букину я и, пожелав ему спокойной ночи, отправилась спать.
На Альтен-штрассе мы попали только через день. И то чудом! Второй переводчице не хватало денег на шляпку ее мечты, и она согласилась меня подменить. За это потребовала отдать ей мои суточные, и я тут же согласилась.
Улица, с которой были связаны все самые яркие воспоминания детства, совсем не изменилась за пятнадцать лет. А ее обитатели – да. Теперь дома населяли немцы, но исключительно члены компартии. Русские же обитали в гарнизонах.
Мы прогулялись по Альтен-штрассе, заглянули на кладбище, а затем отправились в НАШЕ место.
– Оно еще сохранилось? – удивилась я.
– Не в том виде, каким ты его помнишь.
– Что это значит?
– Над землей ничего не осталось, но НАШЕ место цело.
Оказалось, что останки здания снесли, а флигель укрепили и надстроили. В нем теперь располагался склад, и Клаус договорился со сторожем, чтобы нас пустил на пару часов.
Ясно, что ни дивана под гобеленом, ни ведра с водой из колонки, ни свечей в нише, как и ее самой, не сохранилось. Проем забетонировали, стены зашпаклевали и побелили, рухлядь выкинули, а помещение заняли мешки с крупами и мукой. В старом флигеле эти продукты отлично хранились – в них не заводились червячки и мошки.
Мы с Клаусом познали друг друга на манке. Мешок был мягок. Не перина, но все равно удобное лежбище.
– Я люблю тебя, – сказал он по-русски после того, как все закончилось.
– Их либе дих, – призналась я ему в тот же миг на его родном языке.
Мы поцеловались, и это было особенно волшебно. До этого мы соприкасались губами, да, трепетно, как в первый, «лавандовый», раз, или страстно, как в подворотне у отеля после многолетней разлуки… Но сейчас мы сливались, становясь единым целым.
Фредди.
Он был невероятно красив. Ни одного изъяна во внешности: и фигурой удался, и лицом, от и до. Ни к кистям не придраться, ни к зубам. Хоть бы клык был один больше другого, но нет. А пальцы какие! Засмотришься.
Я не узнала его, пока он не представился. Не потому, что Фредди сильно изменился – просто я не ожидала встретить кузена Клауса в фойе своего отеля. Когда ко мне подошел красивый мужчина в элегантном костюме и поздоровался, я подумала, что это немецкий артист, с которым через меня общался кто-то из нашей группы. За эти дни передо мной промелькнуло множество лиц, я не запомнила всех, тем более что мысли мои были заняты одним лишь Клаусом.
– Фридрих Хайнц? – переспросила я. – Тот самый?
– Да. Мы в детстве пересекались.
– Ты закидал меня собачим дерьмом, – припомнила я.
– За что попросил прощения.
– Тебя принудил к этому старший брат.
– Мне до сих пор стыдно за свое поведение. Прости меня, Либе!
– Меня зовут Любовь, – строго проговорила я. – А что ты тут делаешь?
– Пришел, чтобы встретиться с тобой.
– Зачем?
– Объясню, но не здесь. Давай пообедаем вместе? Я приглашаю тебя в ресторан.
– Спасибо, но я откажусь.
– Нет времени?
– И его тоже, – ответила я, а про себя продолжила фразу: «Но больше желания. Ты мне с детства неприятен. Я не хочу с тобой общаться!»
– Знаю, вы с Клаусом договорились сегодня вечером встретиться. Но он не придет.
– Почему?
– У него неприятности.
– Что случилось? – всполошилась я.
– Расскажу за обедом.
– Да не пойду я с тобой в ресторан! Мне кусок в горло не полезет.
– Хорошо, давай тогда посидим в баре при отеле и выпьем кофе. Оно полезет? Просто я не хочу разговаривать тут, среди въезжающих-уезжающих, чемоданов, тележек, суеты, шума…
– Ладно, – буркнула я, и Фредди повел меня в бар. Моя приятельница и соседка по комнате Лара проводила нас удивленным и даже, как мне показалось, восхищенным взглядом.
Мы сели за столик в углу. Мой спутник сделал заказ. Когда официант удалился, я выпалила:
– Рассказывай уже, что произошло с Клаусом.
– Его арестовали за незаконное проникновение в продуктовый склад и кражу.
– Что за ерунда?
– Это не ерунда, а уголовное преступление.
– Ключ от склада Клаусу одолжил сторож, и он ничего оттуда не взял. Я была с ним и могу это доказать! – с этими словами я вскочила со стула и собралась бежать в полицейский участок, но Фредди схватил меня за руку и усадил на место.
– Ты и ему не поможешь – тебя, русскую, никто слушать не будет, – и себе навредишь. Неужели не понимаешь?
Я плохо соображала тогда – эмоции захлестывали. И мне было плевать на себя, хотелось лишь одного – помочь Клаусу. Но Фредди, безусловно, был прав: своим поступком я наврежу себе. Меня мало того что больше не выпустят за рубеж, так еще могут выгнать из партии за недостойное поведение, а это клеймо не только на мне, но и на отце, идейном коммунисте и уважаемом человеке. Достанется и Ларе, что поручилась за меня, и ее супругу, и нашему гэбисту, вполне приятному дяденьке, адекватному, незлобному.
– И что же делать? – беспомощно выдохнула я.
– Не паниковать и не пороть горячку. У меня есть связи в полиции, я могу вытащить Клауса.
– Так почему ты сидишь тут, а не?..
– Я просил не паниковать, – повысил голос Фредди. – И не пороть горячку. Комиссар будет в участке завтра, я пойду к нему и попробую договориться. Если все пройдет хорошо, кузена отпустят в тот же день.
– Ты сделаешь это для него?
– Для тебя.
Я недоуменно воззрилась на Фредди.
– Ты до сих пор ничего не поняла? Надо же… – Он опустил глаза и принялся мешать сахар в кофе. Я же к своему не притронулась, ждала, что мой спутник еще скажет. И услышала то, что меня ошарашило: – Я влюблен в тебя с детства.
– Да ты меня ненавидел… с детства!
– Нет, ты ошибаешься. Ни одна девочка не вызывала у меня таких эмоций, как ты.
– Ты обзывал меня, унижал, подкидывал на подоконник всякую гадость.
– Не все мальчики могут выражать свои чувства правильно. Я из тех, кто дергает девочек за косички и задирает им юбку.
– Косички я бы тебе простила, но собачье дерьмо на голубом пальто!..
– Я был в отчаянии, не знал, как еще привлечь к себе внимание. Поначалу я вел себя прекрасно. Я улыбался тебе, желал доброго утра, но ты меня не замечала. И, между прочим, на подоконник я тебе цветы и ягоды подкладывал. Но ты думала, что это делает Клаус.
– Я тебе не верю.
– Конечно, для тебя же он свет в окне. А ты знаешь, что он не просто так залезал на клен у твоего окна? Хотел пробраться в дом, чтобы обшарить его. Наши дед с бабкой были хорошо обеспечены, если не сказать, богаты. Клаус жил у них и знал, что в доме есть тайник. Старики надеялись, что, когда закончится война, естественно, победой Германии, они снова заживут, но скончались в конце 1944 года. Умерли во сне.
– Была утечка газа, они надышались, я знаю об этом как и о тайнике. Мы вместе его искали.
– У меня же никакого шкурного интереса не было. Со временем пропала и надежда на взаимность, но я продолжал тебя любить. Пока ты лежала в больнице, я был рядом. Просиживал долгие часы на лавке в надежде увидеть тебя в окне.
– Ты обманываешь самого себя. Я заинтересовала тебя лишь потому, что была с Клаусом. Тебе же нужно было все у него отнять!
– Я полюбил тебя первым. Увидел у ратуши и пропал. Это было первого сентября, а с Клаусом ты познакомилась спустя полтора месяца.
– Ладно, хватит ворошить прошлое, – решительно проговорила я. – Я рада, что ты готов помочь брату. И неважно, что тобою движет.
– Тут ты не права…
Подвох!
Я перестала его ждать. До конца не поверила Фредди, но решила, что он не такой ужасный человек, каким мне казался. Первой мыслью было: он шпион и хочет меня завербовать. Тогда мы все этого боялись. Нам мерещились агенты иностранных разведок, особенно после инструктажа, что проводили агенты КГБ с выезжающими за рубеж.
Но я перемудрила.
– Я хочу тебя, Либе, – сказал он. – И если ты мне отдашься, я сделаю все, чтобы Клауса не просто отпустили, но и сняли с него все обвинения. Несколько секунд я молчала, переваривая услышанное. Фредди расценил это по-своему.
– Я все еще люблю тебя! – страстно выпалил он. – И буду нежен. Если захочешь, женюсь на тебе.
– Как ты узнал, что я в Берлине? – спросила я наконец. – И в каком отеле живу?
– Мне попалась газета с фотографиями с кинофестиваля. На одной была запечатлена ты вместе с какой-то вашей примой, что тебе и в подметки не годится. А узнать, где русская группа размещена, несложно.
– Или ты увидел нас с Клаусом на Альтен-штрассе, как всегда проследил за нами, а потом состряпал на него дело, пользуясь своим знакомством с комиссаром?
Он не стал отвечать мне, отвел взгляд и уставился в стену, на которой висела копия картины Пикассо «Девочка на шаре».
– Лучше я еще раз в собачье дерьмо окунусь, чем отдамся тебе, – процедила я, едва сдерживая ярость.
Хотелось плеснуть в него кофе, но я не могла себе позволить скандалить на людях.
– Ты не готова принести такую маленькую жертву? Значит, не сильно любишь моего братца.